Гражданская война в Уругвае
| Уругвайская гражданская война | |||
 Оборона Монтевидео, рисунок Исидоро де Мариа | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Победа Колорадос | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Гражданская война в Уругвае (исп. Guerra Grande) — ряд вооруженных столкновений, которые происходили между партией Колорадо и Национальной партией с 1839 по 1851 гг. Обе партии получали иностранную поддержку как и от соседних стран, таких как Бразильская империя и Аргентинская конфедерация, так и от Великобритании и Франции. Также в войне участвовал Итальянский легион, состоявший из добровольцев, среди которых присутствовал и Джузеппе Гарибальди. Впоследствии девятилетняя Великая осада Монтевидео занимала умы многих европейских писателей (например, Александра Дюма, который написал роман «Монтевидео, или новая Троя»).
Содержание
Предпосылки
Политическая жизнь в Уругвае в 30-е годы XIX века была поделена между двумя партиями — консерваторами Бланкос («белые») и либералами Колорадос (букв. «цветные», обычно переводится как «красные»). Колорадос, чьим лидером был Фруктуосо Ривера, представляли деловые круги Монтевидео. Бланкос возглавлялась Мануэлем Орибе, который защищал интересы сельских землевладельцев и выступал за протекционизм. Названия обеих партий произошли от цветов носимых ими наручных повязок. Изначально Колорадос носили синие повязки, но когда они выцвели, их заменили на красные.
Начало войны
В 1838 году Франция установила морскую блокаду[es] Буэнос-Айреса, оказывая поддержку своим союзникам? — конфедерации Перу и Боливии — которые воевали с Аргентиной и Чили. Так как Франция не могла перебросить наземные войска, она попросила союзников вести сражение с Хуаном Мануэлем де Росасом от её имени. С этой целью они помогли Фруктуосо Ривере свергнуть уругвайского президента Мануэля Орибе, который имел хорошие отношения с Росасом[1]. В октябре 1838 года Ривера взял власть, а Орибе сослали в Буэнос-Айрес. Росас не признал Риверу в качестве законного президента и попытался восстановить власть Орибе. Ривера и Хуан Лавалье подготовили войска для нападения на Буэнос-Айрес. В конфликт вмешались Британия и Франция, и он стал международной войной[2].
6 декабря 1842 года «Бланкос», под предводительством Мануэля Орибе, и «Колорадос», под предводительством Фруктуоса Риверы, сразились при Арройо-Гранде. Войска Риверы потерпели сокрушительное поражение, и Орибе начал осаду Монтевидео[3].
Великая осада Монтевидео
Когда уругвайская армия была разбита в битве при Арройо-Гранде, то предполагалось, что столица страны, Монтевидео, будет захвачена объединёнными силами губернатора Буэнос-Айреса Хуана Мануэля де Росаса, и бывшего уругвайского президента Мануэля Орибе[4]. Осада Монтевидео, которую вёл Орибе, длилась девять лет[2]. Во время Великой осады в Уругвае одновременно действовало два правительства: правительство обороны под руководством Хоакина Суареса, правившее в Монтевидео, и правительство Керрито во главе с Мануэлем Орибе, управлявшее остальной страной.
Оборону города в основном вели освобождённые рабы, сформировавшие пятитысячный контингент, и иностранные добровольцы-политэмигранты[4]. В итоге Великобритания спасла город, дав ему возможность получать снабжение. Сначала в декабре 1845 года британские и французские военно-морские силы временно заблокировали порт Буэнос-Айреса. Затем французский и британский флоты защищали Монтевидео с моря. Французские, испанские[5] и итальянские легионеры, под предводительством Джузеппе Гарибальди, объединились с силами Колорадос для ведения обороны города. Историки полагают, что Франция и Великобритания вмешались для того, чтобы обеспечить свободную навигацию по рекам Парана и Уругвай. Однако в 1850 году французы и британцы вывели свои войска после подписания соглашения, которое стало триумфальным для Хуана Мануэля де Росаса и его Федеральной партии Аргентины[2].
После ухода британцев и французов казалось, что Монтевидео неминуемо будет захвачен Росасом и бывшим президентом Орибе. Однако восстание против Росаса, организованное коллегой по партии, губернатором аргентинской провинции Энтре-Риос, Хусто Хосе де Уркисой с помощью небольшого уругвайского войска, изменило ситуацию коренным образом.
В 1851 году Мануэль Орибе капитулировал, и Колорадос получили полный контроль над страной. После этого, в мае 1851 года, поддерживая Колорадос финансово и с помощью морских сил, Бразилия вторглась в Уругвай. Это привело к войне Бразилии в союзе с аргентинскими повстанцами против Росаса в августе 1851 года. В феврале 1852 года, проиграв в сражении при Касеросе, Росас ушёл в отставку и силы Уркисы, поддерживавшие Колорадос, сняли осаду Монтевидео[2].
Последствия войны
Правительство Монтевидео отплатило Бразилии за её финансовую и военную поддержку подписанием в 1851 году пяти соглашений, согласно которым между двумя странами устанавливался вечный союз. Уругвайское правительство подтвердило право Бразилии на вмешательство во внутренние дела Уругвая.
Бразилия потребовала выслать из Уругвая беглых рабов и преступников. Во время войны обе партии — Бланкос и Колорадос — отменили рабство в Уругвае, чтобы мобилизовать бывших рабов в свои войска.
В договорах также предусматривалась совместная навигация по реке Уругвай и её притокам, и беспошлинный экспорт мяса. Из-за войны животноводство в Уругвае было практически уничтожено. В договорах также признавался долг Уругвая перед Бразилией за помощь против Бланкос, и обязательство Бразилии предоставить дополнительный заём.
Уругвай отказался от территориальных притязаний к северу от реки Куараи, из-за чего его территория уменьшилась на 176,000 тысяч кв. км. Также им признавалось исключительное право Бразилии на навигацию по Лагоа-Мирин и реке Жагуаран, которые являлись естественными границами между двумя государствами[2].
Дальнейшие конфликты
Обе партии устали от царившего хаоса. В 1870 году они пришли к соглашению о сферах влияния: Колорадос должны были контролировать Монтевидео и прибережные районы, а Бланкос — внутренние земли, на которых располагались сельскохозяйственные угодья. Кроме того, Бланкос получили полмиллиона долларов в качестве компенсации за потерю их позиции в Монтевидео. Но потребность уругвайцев в сильном правителе было сложно искоренить, поэтому политическая вражда продолжилась, и достигла своего пика во время Революции пик[en](Revolución de las Lanzas) (1870—1872) и восстания Апарисио Саравии[en].
В массовой культуре
Французский писатель Александр Дюма назвал осаду Монтевидео новой Троянской войной[2]. Это сравнение он сделал в своем романе «Монтевидео, или новая Троя».
Напишите отзыв о статье "Гражданская война в Уругвае"
Примечания
- ↑ [links.jstor.org/sici?sici=0013-8266(199804)113%3A451%3C351%3AGIUARR%3E2.0.CO%3B2-M Garibaldi in Uruguay]: A Reputation Reconsidered.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 [archive.is/20121213164623/lcweb2.loc.gov/cgi-bin/query/r?frd/cstdy:@field(DOCID+uy0017) The Great War], 1843-52.
- ↑ George Bruce, Harbottle’s Dictionary of Battles. Van Nostrand Reinhold, 1981. ISBN 0-442-22336-6.
- ↑ 1 2 [www.sc.edu/library/spcoll/hist/garib/garib1.html The Anthony P. Campanella Collection of Giuseppe Garibaldi].
- ↑ Garibaldi in Uruguay: A Reputation Reconsidered David McLean, The English Historical Review, Vol. 113, No. 451 (April , 1998), pp. 351—366 Published by: Oxford University Press
Отрывок, характеризующий Гражданская война в Уругвае
В штабе армии, по случаю враждебности Кутузова с своим начальником штаба, Бенигсеном, и присутствия доверенных лиц государя и этих перемещений, шла более, чем обыкновенно, сложная игра партий: А. подкапывался под Б., Д. под С. и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих подкапываниях предметом интриг большей частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди; но это военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было идти, то есть никогда не совпадая с тем, что придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс. Все эти придумыванья, скрещиваясь, перепутываясь, представляли в высших сферах только верное отражение того, что должно было совершиться.«Князь Михаил Иларионович! – писал государь от 2 го октября в письме, полученном после Тарутинского сражения. – С 2 го сентября Москва в руках неприятельских. Последние ваши рапорты от 20 го; и в течение всего сего времени не только что ничего не предпринято для действия противу неприятеля и освобождения первопрестольной столицы, но даже, по последним рапортам вашим, вы еще отступили назад. Серпухов уже занят отрядом неприятельским, и Тула, с знаменитым и столь для армии необходимым своим заводом, в опасности. По рапортам от генерала Винцингероде вижу я, что неприятельский 10000 й корпус подвигается по Петербургской дороге. Другой, в нескольких тысячах, также подается к Дмитрову. Третий подвинулся вперед по Владимирской дороге. Четвертый, довольно значительный, стоит между Рузою и Можайском. Наполеон же сам по 25 е число находился в Москве. По всем сим сведениям, когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам, с своею гвардией, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед вами, были значительны и не позволяли вам действовать наступательно? С вероятностию, напротив того, должно полагать, что он вас преследует отрядами или, по крайней мере, корпусом, гораздо слабее армии, вам вверенной. Казалось, что, пользуясь сими обстоятельствами, могли бы вы с выгодою атаковать неприятеля слабее вас и истребить оного или, по меньшей мере, заставя его отступить, сохранить в наших руках знатную часть губерний, ныне неприятелем занимаемых, и тем самым отвратить опасность от Тулы и прочих внутренних наших городов. На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решительностию и деятельностию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие. Вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы. Вы имели опыты моей готовности вас награждать. Сия готовность не ослабнет во мне, но я и Россия вправе ожидать с вашей стороны всего усердия, твердости и успехов, которые ум ваш, воинские таланты ваши и храбрость войск, вами предводительствуемых, нам предвещают».
Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.
2 го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.
Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.
– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.
Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!
На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
