Границы Римской империи

Границы Римской империи, менявшиеся по ходу развития государства, являли собой комбинацию как естественных рубежей (к примеру, реки Рейн и Дунай), так и специальных фортификационных сооружений, разделявших провинции империи и земли варваров, прилегавшие к ним.

Фортификационная система на границах Римской империи получила название limes. Латинское слово «limes» имеет целый ряд значений: граница, тропинка или просто невспаханная полоса между полями, любая дорога, пролив или просто различие между некими понятиями. Таким образом, оно используется авторами, пишущими на латыни, для обозначения демаркированных или укрепленных граничных линий. В данном случае термин используется чаще всего для обозначения стен, обозначавших границы империи. В Британии империя возвела две стены (Вал Адриана и Вал Антонина Пия), в Мавретании была одна стена с пограничными фортами по обе стороны. В других местах, к примеру в Сирии и Каменистой Аравии вообще не было сплошной стены, вместо неё имелась сеть приграничных поселений и фортов, в которых были расквартированы армейские контингенты. В Дакии limes между Дунаем и Черным морем были чередованием сети укрепленных пунктов и отпорных стен как таковых: Limes Moesiae была сочетанием двух, а местами и трех, укрепленных стен с Большим лагерем и множеством более мелких лагерей, рассеянных вдоль укреплений.

Все вышесказанное является традиционным пониманием термина. Ныне распространено мнение, что это анахронистический термин, отражающий взгляды современных ученых в большей степени, чем римскую действительность. В действительности, limes практически не использовался для обозначения имперских границ или укрепленных её частей. После третьего столетия н. э. термин приобрел чисто административный смысл, обозначая военный округ, возглавляемый dux limitis.

Северная граница

В континентальной Европе границы были в основном точно определены и обыкновенно повторяли русла основных рек, к примеру, Рейна или Дуная. Однако, зачастую граница проходила не совсем точно по фарватеру: граница провинции Дакия (нынешняя Румыния) полностью располагалась на северном берегу Дуная, а провинция Германия (Germania Magna), которую не следует путать с провинциями Верхняя Германия и Нижняя Германия, включала в себя территорию между Рейном, Дунаем и Эльбой (стоит отметить, что провинция Germania Magna была потеряна через три года после её создания в результате битвы в Тевтобургском Лесу).

В Британии как вал Адриана, так и вал Антонина Пия были построены для защиты провинции Британии от каледонцев, а также, с точки зрения римлян, для подготовки плацдарма для захвата собственно Каледонии (территориально эквивалентна современной Шотландии). Вал Адриана, построенный в 122 году н. э., обслуживался гарнизоном в 10 000 солдат, в то время как вал Антонина Пия, сооруженный между 142 и 144, был покинут в 164 году и вновь занят на краткий период в 208 году.

Восточная граница

Восточные границы меняли своё местоположение много раз, наиболее стабильной была граница, проходившая по реке Евфрат, которая была оставлена после того, как римляне победили своих конкурентов в регионе — парфян — взяв их столицу — город Сузы в 115 году. Парфяне были этносом, относившимся к иранской группе, государство которых занимало большую часть Большого Ирана, располагавшегося на территории нынешних Ирана, восточного Ирака, Армении и Кавказа. В 117 году император Адриан принял решение в интересах обеспечения более надежного контроля над рубежами перенести границу назад на Евфрат. Тем самым Адриан восстановил status quo, вернув земли Армении, Месопотамии и Адиабены предыдущим хозяевам и не пытаясь романизировать Парфянскую империю. Последняя война с парфянами была начата императором Каракаллой, взявшим в 216 году город Арбела. После убийства Каракаллы его преемник Макрин был разбит парфянами в битве при Нисибисе и заключил невыгодный договор, выплатив 50 000 000 сестерциев контрибуцией за ущерб, нанесенный Каракаллой.

Южная граница

Наиболее протяженным рубежом империи была южная граница, проходившая по пескам пустынь Аравии и Ближнего Востока и по Сахаре в северной Африке, то есть по естественным барьерам, препятствовавшим экспансии. Империя контролировала средиземноморское побережье и прибрежные горные хребты. Римляне дважды пытались закрепиться во внутренней Сахаре, в оазисе Сива (и оба раза терпели поражения), однако контролировали долину Нила на несколько сотен километров вглубь Африки, приблизительно до современной судано-египетской границы. Некоторые участки границы империи от Атлантического океана до Египта были укреплены и, тем самым, превращены в limes(Limes Tripolitanus, Limes Numidiae и др.). В южной части провинции Мавретания Тингитанская римляне построили limes в третьем веке н. э. — укрепления начинались неподалеку от современной Касабланки и тянулись вглубь материка вплоть до Волюбилиса. Во время правления Септимия Севера пределы «Limes Tripolitanus» были ненадолго расширены на юг: III Августов легион под командованием легата Квинта Аниция Фауста захватил столицу гарамантов город Гарама в оазисе Сива.

См. также

• Римская империя
• Вал Антонина Пия
• Вал Адриана

Источники

• De Agostini. Atlante Storico De Agostini. — Novara: Istituto Geografico De Agostini. — ISBN 88-511-0846-3.
• Camer, Augusto and Renato Fabietti. Corso di storia antica e medievale 1 (seconda edizione). — ISBN 88-08-24230-7.
• Grant, Michael. Atlas of Classical History (5th edition). — New York: Oxford Univ. Press. — ISBN 0-19-521074-3.
• Scarre, Chris. The Penguin Historical Atlas of Ancient Rome. — London: Penguin. — ISBN 0-14-051329-9.

Отрывок, характеризующий Границы Римской империи

Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».