Грауденц, Джон

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Джон Грауденц
John Graudenz

Джон Грауденц вместе со своими дочерьми Карин и Сильвой
Имя при рождении:

Иоганнес Грауденц

Род деятельности:

участник движения Сопротивления во время Второй мировой войны

Дата рождения:

12 октября 1884(1884-10-12)

Место рождения:

Данциг

Гражданство:

Германия

Дата смерти:

22 декабря 1942(1942-12-22) (58 лет)

Место смерти:

Берлин, Германия

Супруга:

Антония (Тони) Васмут

Дети:

Карин
Сильва

Разное:

журналист, антифашист

Джон Грауденц (нем.  John Graudenz ; 12 ноября 1884 года, Данциг, Германия — 22 декабря 1942 года, Берлин, Германия) — журналист, антифашист, участник движения Сопротивления во время Второй мировой войны.






Биография

После ссоры с отцом в 17 лет уехал в Англию. Вернулся в Германию и начал изучать языки. В 1915—1916 годах работал журналистом и вскоре возглавил берлинское бюро United Press.

В 1921 году стал одним из основателей Коммунистической рабочей партии Германии. В 1922 году поступил на работу в московское бюро United Press, где был корреспондентом до 1924 года. Первым сообщил в США о смерти Владимира Ульянова-Ленина. В 1924 году организовал поездку на пароходе по Волге, во время которого он и другие журналисты, аккредитованные в СССР, стали свидетелями последствий голода и нищеты в Поволжье. Из-за этой акции правительство Советского Союза выдворило его из страны.

В 1925 году женился на Антонии Васмут. В 1928 году вмест с Францем Юнгом основал в Берлине фотостудию Dephot. С 1928 по 1932 год был постоянным корреспондентом New York Times в Германии. С 1932 года был представителем машиностроительной компании в Ирландии. В 1934—1935 годах вернулся с семьей в Берлин. Какое-то время он не мог устроиться на работу, и семья была вынуждена переехать к родственникам. В том же году был принят на должность торгового представителя аэрокосмической промышленности в компании Grau-Bremsen. Семья вернулась в Берлин, где поселилась в купленном им доме на окраине города, в Штансдорфе.

После 1933 года сотрудничал с разными группами движения Сопротивления. Восстановил контакты с коммунистами. Помог эмигрировать дочери Отто Гросса, старого друга Франца Юнга[1]. Весной 1939 года познакомился с Харро и Либертас Шульце-Бойзенами. Принимал активное участие в деятельности берлинской группы «Красной капеллы». Купил копировальную машину, и вместе с Эрнстом Хаппахом печатал на ней антифашистские листовки. Сыграл важную роль в издании брошюры AGIS. Снабжал Харро Шульце-Бойзена необходимой информацией, особенно в области последних авиационных технологий.

Вместе с Гансом Коппи пытался установить радиоточку на чердаке своего дома. Но высокие деревья заглушили радиосигнал[2].

Арест и казнь

12 сентября 1942 года был арестован гестапо. Жена и две дочери, Карин и Сильва тоже были арестованы, но вскоре их отпустили. 12 ноября, в день его рождения, семье разрешили свидание с заключенным в главном офисе гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе. Однако, планы нацистов на откровенные беседы супругов не оправдались. 19 декабря того же года Имперский военный суд признал Джона Грауденца виновным и приговорил к смертной казни. Он был повешен 22 декабря 1942 года в тюрьме Плёцензее в Берлине[3]. Вскоре после казни мужа, вторая палата Имперского военного трибунала 12 февраля 1943 года признала Тони Грауденц виновной «в недонесении» и приговорила к трём годам тюремного заключения.

Память

В Штансдорф есть улица его имени, и установлен мемориальный камень в память о нём и Анне Краусс[4].

Напишите отзыв о статье "Грауденц, Джон"

Литература

  • Diethart Kerbs: Lebenslinien. Deutsche Biographien aus dem 20.Jahrhundert. Klartext-Verlag, Essen 2007, ISBN 978-3-89861-799-4
  • Fotogeschichte. Beiträge zur Geschichte und Ästhetik der Fotografie. Ausgabe: 107/2008 — Themenheft: Pressefotografie in der Zwischenkriegszeit[5]
  • Stefan Roloff mit Mario Vigl: Die Rote Kapelle — Die Widerstandsgruppe im Dritten Reich und die Geschichte Helmut Roloffs. Ullstein-Verlag, Berlin 2004, ISBN 3-548-36669-4
    • Stefan Roloff: Film — Die Rote Kapelle / The Red Orchestra (mit Interviewsequenzen mit der Graudenz-Tochter Karin Reetz)
  • Gert Rosiejka: Die Rote Kapelle. «Landesverrat» als antifaschistischer Widerstand. — mit einer Einführung von Heinrich Scheel. ergebnisse, Hamburg 1986, ISBN 3-925622-16-0
  • Luise Kraushaar et al.: Deutsche Widerstandskämpfer 1933—1945. Biografien und Briefe. Band 2, Dietz-Verlag, Berlin 1970, Seite 486f

Ссылки

  • [www.gdw-berlin.de/de/vertiefung/biographien/biografie/view-bio/graudenz/ Биография на Мемориальном сайте немецкого Сопротивления]
  • [www.artnet.de/Artists/LotDetailPage.aspx?lot_id=1A7B476C709D0D037D1629551092A3E8 Фотография Джона Грауденца]
  • [www.deutschefotothek.de/kue70048904.html#|home Deutsche Fotothek über John Graudenz]

Примечания

  1. [www.woz.ch/archiv/old/03/42/6120.html Bericht in der Woz]
  2. [www.kaiserkern.de/lesen.html Rezension des Roloff-Buches]
  3. Brigitte Oleschinski: [www.gdw-berlin.de/fileadmin/bilder/publ/gedenkstaette_ploetzensee/deutsch-screen.pdf Gedenkstätte Plötzensee], S. 50 (PDF, 3,8 MB)
  4. [www.berliner-stadtplan.com/adresse/karte/berlin/pos/729,10303/plz/14532/stadt/Stahnsdorf/strasse/John-Graudenz-Stra%DFe.html Ortsplan]
  5. [hsozkult.geschichte.hu-berlin.de/zeitschriften/id=101&count=1&recno=1&ausgabe=4024 Herbert Moldering über die «Dephot»]

Отрывок, характеризующий Грауденц, Джон

– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.