Граун, Карл Генрих

Карл Генрих Граун

Карл Генрих Гра́ун (нем. Carl Heinrich Graun; 7 мая 1704, Варенбрюк — 8 августа 1759, Берлин) — немецкий композитор.

Биография

Сын сборщика налогов из Бранденбурга, Граун вырос в музыкальном окружении: композиторами стали и два его старших брата, Август Фридрих Граун и Иоганн Готлиб Граун. Ребёнком Карл Генрих пел в хоре дрезденской церкви Кройцкирхе, затем учился композиции у Иоганна Христофа Шмидта. Одновременно в 1718—1719 гг. Граун учился в Дрезденском университете. В Дрездене были написаны два первых цикла кантат Грауна (не сохранились).

В 1724 году Граун получил место придворного певца (тенора) при дворе герцога Брауншвейг-Люнебургского Августа Вильгельма. В Брауншвейге под патронатом капельмейстера Георга Каспара Шурмана он начал пробовать свои силы как дирижёр и в 1731 году занял должность вице-капельмейстера. В 1733 году была поставлена его первая опера.

В 1735 году Граун перебрался в Берлин и поступил на службу в капеллу кронпринца Пруссии Фридриха, будущего короля Фридриха II. По восшествии Фридриха на престол в 1740 году Граун занял пост его капельмейстера, на котором оставался до конца жизни. 7 декабря 1742 года оперой Грауна «Цезарь и Клеопатра» открылся Королевский оперный театр в Берлине.

В общей сложности Грауном написано 28 опер, в том числе крупномасштабных, для карнавала или по случаю дня рождения царствующих особ. Сверх того, ему принадлежит ряд духовных сочинений, в том числе страстная оратория «Смерть Иисуса» (нем. Der Tod Jesu).

Литература

• Hugh James Rose, Henry John Rose, Thomas Wright. A new general biographical dictionary, vol. 8. B. Fellowes, 1853. P. 92

Отрывок, характеризующий Граун, Карл Генрих

Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.