Графская пристань

Гра́фская при́стань — памятник истории и архитектуры в Севастополе. Находится на западном берегу Южной бухты, на площади адмирала Нахимова. Пристань обязана названием графу М. И. Войновичу, командующему Севастопольской эскадрой в 1786—1790 годах и Черноморским флотом в 1789—1790 годах, который причаливал здесь, приезжая со своего хутора на Северной стороне. Официальное название пристани —Екатерининская было малоупотребительно. В 1925 году Екатерининскую пристань переименовали в пристань III Интернационала. В 1990-е ей вернули историческое название. Объект культурного наследия федерального значения.

История сооружения

Графская пристань была построена в 1783 году как деревянный шлюпочный причал. В 1787 году к приезду в Севастополь Екатерины II деревянные ступени пристани были заменены каменными.

В 1846 году по проекту инженер-полковника Джона Уптона, утверждённому в октябре 1844 года, была построена новая пристань как парадный вход в Севастополь со стороны моря. Сдвоенная колоннада дорического ордера образует пропилеи, парадный вход на пристань. Колонны несут антаблемент, увенчанный аттиком, на который нанесена дата постройки. Перед колоннадой четырьмя пологими маршами к морю спускается широкая парадная лестница, украшенная мраморными львами работы итальянского скульптора Фердинандо Пелличио. Графская пристань сложена из инкерманского камня.

В период первой обороны Севастополя через Графскую пристань проходило снабжение всех бастионов боеприпасами и продовольствием. В ночь на 26 августа 1855 года вражеская ракета подожгла баржу с порохом, стоявшую у Графской пристани, что вызвало взрыв и значительные разрушения.

Разрушенная в годы Великой Отечественной войны, Графская пристань была отремонтирована в послевоенные годы. В 1968—1969 годах, по проекту архитектора В. М. Артюхова и инженера А. И. Михайленко, был выполнен ремонт лестницы, а в 1987—1988 годах отреставрирована колоннада.

Графская пристань является главной пристанью города. Здесь начинается военно-морской парад кораблей Черноморского флота России в День Военно-Морского флота, собираются ветераны Великой Отечественной войны. Рядом с Графской пристанью находятся Портофлотские причалы, которые связывают центр Севастополя с площадью Захарова, посёлком Голландия, Инкерманом.

С октября 2015 года — объект культурного наследия федерального значения.

Мемориальные доски

На Графской пристани установлено несколько мемориальных табличек.

• Первая напоминает о том, что 22 ноября 1853 года на Графской пристани произошла торжественная встреча севастопольцев с вице-адмиралом П. С. Нахимовым после Синопской победы.
• Надпись на второй говорит о том, что с этой пристани 27 ноября 1905 года лейтенант П. П. Шмидт отбыл на крейсер «Очаков», чтобы принять командование восставшими кораблями флота.
• Третья табличка установлена «В память о соотечественниках, вынужденных покинуть Родину в ноябре 1920 года», об около 150 тысяч человек, в том числе около 70 тысяч солдат и офицеров, которые вынуждены были покинуть Россию после разгрома крымской армии генерал-лейтенанта П. Н. Врангеля.
• Четвёртая мемориальная доска сообщает об освобождении города от немецко-фашистских захватчиков: «9 мая 1944 года над Графской пристанью штурмующим отрядом моряков-черноморцев был водружён военно-морской флаг в знак освобождения Севастополя от фашистских захватчиков».
• Ещё одна мемориальная плита гласит: «Здесь, ведя бой с противником, 12 ноября 1941 года погиб крейсер „Червона Украина“». 31 октября 1941 года крейсер встал на артиллерийскую позицию, 12 ноября немецкие самолеты атаковали крейсер, в корабль попало шесть бомб и несмотря на действия экипажа, почти через сутки крейсер погиб.

Литература

• Памятники градостроительства и архитектуры Украинской ССР. Киев: Будивельник, 1983—1986. Том 2, с. 264.

Ссылки

• [krym.sarov.info/sevastopol1/4_1.htm Севастополь и окрестности]
• [sevdig.sevastopol.ws/gal/gal_old/graf.html Графская пристань]
• [sevportal.info/index.php?dost&id=1 Севастопольский портал]

Отрывок, характеризующий Графская пристань

– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.