Бургундия (графство)

Графство Бургундия (фр. Comté de Bourgogne) — средневековое графство, затем пфальцграфство, образовавшееся в составе королевства Верхняя Бургундия и включившее в себя территории между Соной и горами Юра. К XI веку графство приобрело относительную самостоятельность, оставаясь в составе Священной Римской империи. С 1366 года за ним закрепилось название Франш-Конте — «вольное графство».

География

Графство располагалось на территории современной французской провинции Франш-Конте. Оно включало области Везуль (фр. Vesoul), Безансон (фр. Besançon), Доль (фр. Dole), Лон-ле-Сонье (фр. Lons-le-Saunier), Понтарлье (фр. Pontarlier).

История

Возникновение графства

По Верденскому договору 843 года графства Верхней Бургундии (Портуа, Варе, Эскуан, Аму, Ажуа), из земель которых в будущем образовалось графство Бургундия, были включены в «Срединное королевство» императора Лотаря I, а после его смерти в 855 году были завещаны его сыну, королю Лотарингии Лотарю II.

В 858 году Эд I, граф Труа, принял участие в восстании нейстрийской знати против короля Карла Лысого. Но в следующем году восстание было подавлено, и Эд потерял своё графство, найдя пристанище в Бургундии к востоку от Соны. Там он получил большую часть графства Варе. В 867 году Карл Лысый возвратил ему графство Труа, присоединив к нему ещё и Отён.

После смерти короля Лотаря II в 870 году и раздела Лотарингии между Карлом Лысым и Людовиком Немецким по Мерсенскому договору, Карл Лысый передал Эду во владение графство Портуа и признал за ним часть графства Варе, а именно Безансон. Другие же земли были включены в состав государства Людовика Немецкого.

После смерти Эда в 870 году главенствующее положение в Верхней Бургундии перешло к архграфу Рофруа (ум. в 895 году). В 876 году графом Варе стал сын Эда — Ги (ум. в 882 году).

После провозглашения королём Бургундии Бозона в октябре 879 года верхнебургундские графства оказались в составе Нижнебургундского королевства, но вскоре они перешли в состав владений короля Карла III Толстого. После свержения Карла в 888 году графства Верхней Бургундии вошли в составе образованного королевства Верхней Бургундии.

В 914 году графом Варе и Портуа стал Гуго Чёрный, сын герцога Бургундии Ричарда Заступника. После смерти герцога Аквитании Гильома I в 919 году он наследовал Лион. К 921 году он стал самым могущественным графом в этом регионе (архграфом). Этому способствовало то, что королём Франции в 923 год становится его брат Рауль. В 927 году Гуго распространил своё влияние на графство Макон вследствие прекращения Овернского дома. При этом он опирался на виконта Макона Обри (Альберика).

После смерти в 936 году брата, короля Рауля, Гуго отказался признать королём Людовика IV. Он отправился в свои бургундские владения, где опирался на своих верных вассалов — графа Шалона и Бона Жильбера, виконта Макона Обри I и его сына Лето, виконта Дижона Роберта. В 937 году он отказался принести вассальную присягу по своим владениям королю Бургундии Конраду, поскольку тот в это время находился в плену у короля Германии Оттона I.

В этом же году в Бургундию вторглись венгры, опустошив Безансон. В 938 году Гуго был вынужден подчиниться королю Людовику, в результате чего король Франции распространил своё влияние на Вернюю Бургундию, становясь сюзереном Лиона и Вьенна.

В 941 году под давлением короля Оттона I Гуго был вынужден помириться с Гуго Великим и Гербертом де Вермандуа. Но уже в 943 году он опять вступил в конфликт с Гуго Великим и был вынужден уступить тому половину герцогства Бургундия. А в 944 году он распространил своё влияние на Вьенн, где в это время правил его близкий родственник Карл-Константин.

В это время в графствах усилилось влияние виконта Макона Обри I (ум. ок. 945 года), сына виконта Нарбонны Майеля. Обри I получил Макон благодаря женитьбе на Толане, наследнице виконта Ракульфа. С благословения Гуго Чёрного и короля Бургундии Конрада он распространил своё влияние на территорию Салена, Понтарлье и Безансона. Его племянник Майоль был в это время аббатом Клюни. После смерти Обри в 945 году его владения были разделены между сыновьями. Лето II (ок. 910—965 годы) стал графом Макона и Безансона, а его брат Гумберт наследовал Сален. Они оба принесли вассальную присягу Гуго Чёрному.

После смерти Гуго Чёрного в 952 года Лето стал самым могущественным феодалом в Верхней Бургундии. Женатый на Ирменгарде, сестре унаследовавшего бургундское герцогство Жильбера де Вержи, он был его сторонником.

После смерти Лето в 965 года владения унаследовал его сын Обри II (ок. 943 — до 982 года). О его правлении не известно практически ничего. После его смерти графство перешло к Отто-Гильому, ставшему первым графом Бургундии.

Иврейская династия

Правление графа Отто-Гильома

Отто-Гильом (ок. 958 — 21 сентября 1026 года) был внуком короля Италии Беренгара Фриульского из Иврейской династии. Его отец Адальберт был соправителем отца в Италии в 950—962 годах. После пленения и ссылки отца он безуспешно пытался бороться с императором Оттоном I. В 968 году он перебрался в графство Шалон к жене Герберге, дочери графа Ламберта, где и умер. После его смерти Герберга вышла вторично замуж за герцога Бургундии Эда-Генриха.

До 982 года Отто-Гильом женился на вдове графа Макона Обри II — Эрментруде (ум. ок.1005), дочери графа Рено де Руси (ум.967), благодаря чему стал графом Макона и Безансона. В 980 году его отчим, герцог Бургундии Эд-Генрих, передал Отто-Гильому графство Невер, а в 982/986 годах сделал своим наместником и графом Бургундии.

В 995 году Отто-Гильом назначил своим наместником в Маконе старшего сына, Ги (ум. ок. 1004 года), а в 1002 году сделал его графом Макона.

В 1002 году умер отчим Отто-Гильома, герцог Бургундии Эд-Генрих, не оставивший сыновей. Отто-Гильом объявил себя герцогом, но на герцогство предъявил свои права также король Франции Роберт II, двоюродный брат покойного герцога. В результате войны 1002—1005 годов Отто-Гильом был вынужден отказаться от притязаний на герцогство, которое было присоединено к Франции. Но за ним были признаны владения и титул графа Бургундии. Также он сохранил свои права на ряд графств, входящих в состав герцогства Бургундия (Бомон, Фувен, Ошере).

После смерти старшего сына Ги I, Отто-Гильом в 1006 году передал Макон его сыну и своему внуку Оттону II (его потомки владели графством до 1078 года, после чего оно вернулось к графам Бургундии), а своему второму сыну Рено (ок. 990—1057 годы) — графства Амуа, Варе и Портуа.

Когда король Бургундии Рудольф III, не имеющий сыновей, признал своим наследником своего племянника, императора Священной Римской империи Генриха II, тот потребовал вассальной присяги от правителей бургундских графств, что вызвало восстание, которое возглавил Отто-Гильом. В течение 10 лет графство Бургундия отказывалось признавать сюзеринитет Империи.

Правление графа Рено I

После смерти Отто-Гильома в 1026 году ему в графстве наследовал Рено I. В 1027 году он вторгся в графство Шалон, но попал в плен к графу Шалона и епископу Осера Гуго де Шалону. Освобожден он был только благодаря вмешательству тестя, герцога Нормандии Роберта II.

В 1032 году умер король Бургундии Рудольф III, завещавший королевство императору Конраду II. Эта смерть вызвала войну за Бургундское наследство 1032—1034 годов, в которой принял участие и Рено, поддержавший претензии графа Эда II де Блуа. Победу в войне одержал император Конрад, присоединивший бургундское королевство к Империи. Рено был вынужден бежать в Дижон, а графство Бургундия оказалось подчинено Конраду.

В 1037 году произошла битва при Ганоле (между Бар-ле-Дюк и Верденом), в результате которой армия Эда де Блуа оказалась разбита, а сам он погиб. Но Конрад, занятый итальянскими делами, не стал преследовать своих противников, предложив им мир. В результате Рено признал себя вассалом императора, получив от него титул наместника (пфальцграфа) Бургундии, который стали использовать его потомки.

В 1039 году новый император, Генрих III, приблизил к себе архиепископа Безансона Гуго I де Сален, поддерживавшего императора Конрада во время войны. В январе 1042 года Гуго стал канцлером Бургундского королевства, а в 1043 году император дал Безансону статус имперского города, подчиняющегося архиепископу, выведя его из подчинения графа Бургундии.

В 1044 году император Генрих продолжил вознаграждать поддержавших его отца. Он отдал графство Монбельяр графу Луи де Муссон, что привело к новому мятежу Рено против императора. Он попытался захватить Монбельяр, но был разбит, что вынудило признать его независимость Монбельяра от Бургундии.

Рено умер в 1057 году, пережив императора Генриха на год. Графство унаследовал его сын, Гильом I Великий.

Правление графа Гильома I Великого и его сыновей

Гильом I Великий (ок. 1024 — 12 ноября 1087 года) был одним из самых значительных графов в истории Бургундии. Первые годы его правления прошли в борьбе с младшим братом Ги (ум. в 1069 году), графом Вернона и Бриона. Ги после смерти герцога Нормандии Роберта I, предъявлял, вследствие незаконности рождения Вильгельма, свои права на нормандский престол. Но его борьба закончилась неудачей, после чего Ги выступил против старшего брата за Бургундию. Только после смерти Ги в 1069 году война прекратилась.

Укреплению положения Гильома способствовало малолетство императора Генриха IV, регентшей при котором была его мать, Агнесса де Пуатье, двоюродная сестра Гильома. Кроме того, в 1066 году умер архиепископ Безансона Гуго I де Сален, который был сторонником подчинения Бургундии империи.

В рождество 1076 года Гильом I встречал в Безансоне отлученного папой римским Григорием VII от церкви императора Генрих IV, когда тот направлялся в Италию.

В 1078 году Гильом получил в управление графство Макон, правитель которого, граф Ги II де Макон (ум. в 1109 году) постригся монахом в монастырь Клюни.

В 1085 году умер архиепископ Безансона Гуго II. Гильому I удалось добиться избрания новым архиепископом своего сына Гуго III (ок. 1067 — 13 сентября 1101 года), подчинив своему влиянию церковную власть в графстве. Ещё один сын, Ги (ок. 1064 — 12 декабря 1124 года) — будущий папа римский Каликст II, стал архиепископом Вьенна.

Гильом I имел многочисленное потомство. После его смерти графство Бургундия унаследовал его второй сын Рено II (ок. 1056—1097 годы). Графство Макон оказалось в совместном владении Рено II и его младшего брата Этьена I Храброго (ок. 1057 — 27 мая 1102 года). А Раймонд (ок. 1059 — 24 мая 1107 года) женился на Урраке, королеве Кастилии и Леона с 1109 года, став родоначальником Бургундской королевской династии Кастилии и Леона.

Из дочерей, Сибилла (ок. 1065 — после 1103 года) вышла замуж за герцога Бургундии Эда I Борреля (ок. 1058 — 23 марта 1103 года), Гизелла (ок. 1070 — после 1133 года) — за графа Морьенна Гумберта II Савойского (1070 — 14 октября 1103 года), Ирментруда (ок. 1058 — после 8 марта 1105 года) — за графа Бар-ле-Дюк, Монбельяра и Пфирта Тьерри I (1045—1105 годы), а Клеменция (ок. 1071 — ок. 1133 года) сначала за графа Фландрии Роберта II (1065 — 5 октября 1111 года), а после его смерти за графа Лувена Жоффруа (Готфрида) I Бородатого (1060—1139).

Рено II ещё больше увеличил свои владения, женившись на наследнице графства Олтинген.

Рено II умер в 1097 году во время 1-го крестового похода, в котором принимал участие вместе со своими братьями Этьеном I, унаследовавшим титул графа Бургундии, и Гуго III, архиепископом Безансона (также умерли в Палестине). Это значительно ослабило позиции рода в Германии.

Графство в 1-й половине XII века

Правление сына Рено Гильома II Немецкого (убит после 3 января 1125 года), получившего своё прозвище или из-за происхождения матери (его воспитывал дед по материнской линии), или из-за брака на немке (его жена Агнес была дочерью герцога Бертольда II фон Церинген), продолжалось до 1125 года, когда он был убит в результате заговора баронов, когда попытался захватить графство Вале.

Его малолетний сын Гильом III Дитя (ок. 1110—1127 год) был убит баронами в феврале 1127 года, после чего на графство предъявили права сын Этьена I Рено III (ок. 1090—22 января 1148 года), а также Конрад фон Церинген, родственник Гильома III со стороны матери. Победителем вышел Рено III.

Став графом Бургундии, Рено отказался признавать своим сюзереном императора Лотаря Суплинбургского. Рено обосновывал это тем, что Лотарь не являлся потомком королей Бургундии и, следовательно, не имел прав на графство. Рено перенес свою резиденцию в Доль, который стал столицей графства.

Независимым графство оставалось недолго. Новый германский король Конрад III (из династии Гогенштауфенов), выбранный в 1138 году, объявил о том, что конфискует владения Рено III и передает их Конраду фон Церингену. В разгоревшейся войне Конрад смог захватить Рено в плен и доставить его к императору. В результате Рено был вынужден подчинится императору, но при этом лишился части своих владений на востоке Юры, а Конрад получил титул «ректор Бургундии».

После смерти Рено III в 1148 году графство унаследовала его малолетняя дочь Беатрис I (ок. 1145—15 ноября 1184 года). Её опекуном и регентом графства стал младший брат Рено, граф Макона Гильом III (ок. 1095 — 27 сентября 1155 года) (в Бургундии он носил имя Гильом IV). Он попытался присвоить себе титул графа, заточив свою племянницу, но на защиту её прав выступил Конрад, отправивший освободить её герцога Бертольда IV фон Церингена.

После смерти Гильома III император выдал Беатрис за своего племянника Фридриха Барбароссу, благодаря чему графство Бургундия перешло в дом Гогенштауфенов. Сыновья Гильома, граф Макона и Вьенна Жерар I (ок. 1125—15 сентября 1184 года), и граф Осона Этьен II (ок. 1122—21 июля 1173 года), были исключены из списка наследников графства Бургундия, хотя и сохранили влияние в регионе.

Правление Гогенштауфенов

В 1156 году графство в качестве приданого жены перешло под управление императора Фридриха I Барбароссы.

Незадолго до его смерти, в 1189 году Бургундия перешла во владение его третьего сына — Оттона I (ок. 1170—1200). У Оттона не было сыновей, только две дочери.

Сначала графство в 1200 году перешло к Жанне, а после её смерти в 1205 году — к её сестре Беатрис II, которая управляла графством совместно с матерью, Маргаритой де Блуа. Чтобы прекратить беспорядки в графстве, её дядя, король Германии Филипп Швабский в 1208 году выдал Беатрис замуж за герцога Меранского Оттона II. Но это вызвало конфликт в 1208—1211 годах между Оттоном и графом Осона Этьеном III, внука графа Гильома III, желавшим женить на Беатрис своего сына Жана и вернуть графство под управление Иврейского дома.

Андексская (Меранская) династия

Оттон II и его сын Оттон III, чуждые по происхождению, языку и культуре, практически не принимали никакого участия в управлении графством, живя в основном в своих немецких владениях. Поэтому граф Осона, поддерживаемый королём Франции, герцогом Бургундии и архиепископом Безансона, постоянно возглавлял недовольных таким положением местных феодалов. В 1225/1227 году это вылилось в настоящую войну, в которой приняли участие также герцог Бургундии и граф Шампани.

Начиная с 1230 года одним из самых влиятельных людей в графстве становится граф Шалона Жан I Мудрый, сын графа Осона Этьена III. В 1214 году он женился на Маго, дочери герцога Бургундии Гуго III. В 1236 году он женил своего сына Гуго на Алисе Меранской, дочери графа Оттона II. В 1237 году Жан обменял герцогу Гуго Шалон и Осон на сеньорию Сален и ряд других владений, которые принесли ему большое богатство благодаря своим солончакам, а также позволили более активно вмешиваться в бургундские дела. Кроме того эти владения позволили ему взимать дорожные пошлины, поскольку именно через них проходила дорога из Италии во Францию. Кроме того Жан всячески старался увеличить свои владения, выкупая права на разные земли (их в Бургундии у него было больше пятидесяти).

Оттон III Меранский умер в 1248 году. Детей он не оставил, из-за чего его германские владения были были разделены между дальними родственниками. Бургундию же он ещё при жизни завещал своей сестре Алисе, жене Гуго де Шалона.

Династия Шалон

Правление Гуго было довольно беспокойным. С 1250 года у Гуго постоянно возникали конфликты с отцом, желавшим править Бургундией от имени своей невестки. В 1258 году восстало население Безансона против архиепископа Гильома. Восстание поддержали Жан и Гуго, в результате чего оно охватило все бургундское графство. В 1259 году восстание осудил папа Александр IV, призвавший вмешаться короля Франции Людовика IX и герцога Бургундии Гуго IV. Восстание прекратилось в 1260 году.

Гуго умер в 1267 году, а Жан Мудрый — годом позже, оставив от трех браков многочисленное потомство. Графство Бургундия до 1279 года находилось под управлением вдовы Гуго, Алисы Меранской, вышедшей в 1267 году вторично замуж — за Филиппа Савойского. Владения же Жана Мудрого разделили его живые на тот момент сыновья. Один сын, Жан де Шалон (1243—1309), сеньор де Рофор, получивший земли на юге графства. Кроме того, после брака на Алисе, внучке герцога Гуго IV, он унаследовал графство Осер. Другой сын, Жан де Шалон-Арле (1259—1315), унаследовал владения на юге Юры, в центре Бургундии, а также Безансон.

После смерти Алисы Меранской в 1279 году графство перешло под управление сына, Оттона IV. Начало его правления прошло в соперничестве с дядей, Жаном де Шалон-Арле. Оттон был сторонником короля Франции, а Жан — Священной Римской империи, правителем которой в это время стал Рудольф I Габсбург. В 1289 году император воспользовался конфликтом между графом Базеля и графом Монбельяра Рено (братом Оттона IV), решив подчинить графство своему влиянию. Поддерживаемая Жаном де Шалон-Арле, двадцатитысячная армия Рудольфа вторглась в графство, захватив Монбельяр и осадив Безансон, где укрылись Оттон и Рено. Город Рудольфу захватить так и не удалось, но он опустошил окрестности города. Оттон был вынужден подчиниться императору. Безансон при этом получил особый статус и свободу управления, при этом он был выведен из подчинения архиепископа. Жан де Шалон-Арле, благодаря поддержке императора, стал в 1293 году мэром Безансона, а в следующем году стал виконтом Безансона.

В поисках защиты от притязаний Рудольфа, Оттон IV в 1291 году женился вторым браком на Маго (1268—1329), дочери графа Артуа Роберта II. Благодаря этому он сблизился с французским королевским двором. Позже он подписал тайный договор с королём Франции Филиппом IV, по которому обязался выдать старшую дочь, Жанну, за второго сына короля — Филиппа, в качестве приданого он обязался передать графство Бургундия. По тому же договору вторая дочь, Бланка, была обручена с младшим сыном короля — Карлом.

Династия Капетингов

В 1295 году Филипп Красивый, не желая ждать брака, заставил Оттона уступить графство за 100 000 ливров. Однако большая часть дворян отказалась признать Филиппа правителем, объединившись вокруг Жана де Шалон-Арле. Восстание было поддержано Англией и императором, которые его финансировали. Только в 1301 году дворяне графства подчинились королю. Жан де Шалон-Арле в 1303 году получил королевскую пенсию.

Оттон IV, продолжавший носить титул пфальцграфа Бургундии, служил королю Филиппу. Он умер в 1302 году от раны, полученной в битве при Касселе. Его малолетний сын Роберт носил титул пфальцграфа до самой смерти в 1315 году, но реально графством распоряжался король Франции Филипп. В 1306 году он назначил губернатором графства Жана де Шалон-Арле. Брак между сыном короля Филиппом Длинным и дочерью Оттона IV Жанной II (ок. 1293—1330 год), состоявшийся в 1307 году, ничего не изменил, Жан де Шалон-Арле продолжал управлять графством от имени короля. В том же году произошло новое восстание, закончившееся безрезультатно.

После смерти короля Филиппа IV в 1314 году Жанна и Филипп Длинный смогли вступить в управление графством. Став в 1316 году королём, Филипп поручил управление графством жене, которая правила им до самой смерти в 1330 году. В управлении графством ей часто помогала мать, Маго, ставшая в 1302 году графиней Артуа.

Поскольку король Филипп V умер в 1322 году, не оставив сыновей, наследницей графств Бургундия и Артуа стала их старшая дочь, Жанне III (1308—1347), которая в 1318 году была выдана замуж за герцога Бургундии Эда IV (ок. 1295—1350 год). После смерти Жанны II в 1330 году графство Бургундия вместе с Артуа вошло в состав бургундского герцогства.

В составе герцогства Бургундия графство, которое с 1336 года в официальных документах стало называться Франш-Конте, пробыло до 1361 года, когда умер бездетным герцог Филипп Руврский, унаследовавший графство после смерти матери (Жанны III) в 1347 году. После чего графство вместе с Артуа перешло по наследству к младшей дочери короля Филиппа V и Жанны II — Маргарите I (1310—1382), вдове графа Фландрии Людовика I Неверского, правившей ими до самой смерти.

Дом Дампьер

После смерти Маргариты Франш-Конте и Артуа перешло под управление её сына, графа Фландрии Людовика II Мальского (1330—1384), а после его смерти — к его дочери, Маргарите II (1350—1405), которая была замужем за герцогом Бургундии Филиппом II Смелым. Благодаря этому браку Франш-Конте окончательно вошло в состав герцогства Бургундия и как независимое владение больше не существовало.

Франш-Конте после XV века

В XIV—XV веках Франш-Конте входило в состав Бургундского государства, управляемого бургундскими герцогами, а с 1477 года вошло в состав владений Габсбургов.

В 1558 году при разделе Габсбургской державы Франш-Конте отошло к испанской ветви династии, но формально продолжалось считаться частью Священной Римской империи.

По условиям Первого аахенского договора 1668 года Франция уступила Франш-Конте Испании.

В 1674 году французские войска заняли Франш-Конте, и область отошла к Франции по условиям Нимвегенского мира 1678 года. Исключение составил северо-восточный округ Монбельяр, включённый в состав Франции только в период революционных войн в 1793 году.

В период Великой французской революции территория Франш-Конте была разделена на департаменты.

В 1960—1970-х годах при новом экономическом и административном районировании Франции Франш-Конте был воссоздан в качестве самостоятельного региона.

См. также

• Пфальцграф Бургундии

Ссылки

• [gilles.maillet.free.fr/histoire/recit_bourgogne/recit_comte_bourgogne.htm Histoire du Comté de Bourgogne ou Franche-Comté du IXème au XIVème siècle]
• [gilles.maillet.free.fr/histoire/cartes/comte_bourgogne.htm Карта графства Бургундия в XI веке]

Отрывок, характеризующий Бургундия (графство)

Фельдмаршал сердится на государя, и наказывает всех нас: неправда ли это логично!
Вот первое действие. При следующих интерес и забавность возрастают, само собой разумеется. После отъезда фельдмаршала оказывается, что мы в виду неприятеля, и необходимо дать сражение. Буксгевден, главнокомандующий по старшинству, но генерал Бенигсен совсем не того же мнения, тем более, что он с своим корпусом находится в виду неприятеля, и хочет воспользоваться случаем дать сражение самостоятельно. Он его и дает.
Это пултуская битва, которая считается великой победой, но которая совсем не такова, по моему мнению. Мы штатские имеем, как вы знаете, очень дурную привычку решать вопрос о выигрыше или проигрыше сражения. Тот, кто отступил после сражения, тот проиграл его, вот что мы говорим, и судя по этому мы проиграли пултуское сражение. Одним словом, мы отступаем после битвы, но посылаем курьера в Петербург с известием о победе, и генерал Бенигсен не уступает начальствования над армией генералу Буксгевдену, надеясь получить из Петербурга в благодарность за свою победу звание главнокомандующего. Во время этого междуцарствия, мы начинаем очень оригинальный и интересный ряд маневров. План наш не состоит более, как бы он должен был состоять, в том, чтобы избегать или атаковать неприятеля, но только в том, чтобы избегать генерала Буксгевдена, который по праву старшинства должен бы был быть нашим начальником. Мы преследуем эту цель с такой энергией, что даже переходя реку, на которой нет бродов, мы сжигаем мост, с целью отдалить от себя нашего врага, который в настоящее время не Бонапарт, но Буксгевден. Генерал Буксгевден чуть чуть не был атакован и взят превосходными неприятельскими силами, вследствие одного из таких маневров, спасавших нас от него. Буксгевден нас преследует – мы бежим. Только что он перейдет на нашу сторону реки, мы переходим на другую. Наконец враг наш Буксгевден ловит нас и атакует. Оба генерала сердятся и дело доходит до вызова на дуэль со стороны Буксгевдена и припадка падучей болезни со стороны Бенигсена. Но в самую критическую минуту курьер, который возил в Петербург известие о пултуской победе, возвращается и привозит нам назначение главнокомандующего, и первый враг – Буксгевден побежден. Мы теперь можем думать о втором враге – Бонапарте. Но оказывается, что в эту самую минуту возникает перед нами третий враг – православное , которое громкими возгласами требует хлеба, говядины, сухарей, сена, овса, – и мало ли чего еще! Магазины пусты, дороги непроходимы. Православное начинает грабить, и грабёж доходит до такой степени, о которой последняя кампания не могла вам дать ни малейшего понятия. Половина полков образуют вольные команды, которые обходят страну и все предают мечу и пламени. Жители разорены совершенно, больницы завалены больными, и везде голод. Два раза мародеры нападали даже на главную квартиру, и главнокомандующий принужден был взять баталион солдат, чтобы прогнать их. В одно из этих нападений у меня унесли мой пустой чемодан и халат. Государь хочет дать право всем начальникам дивизии расстреливать мародеров, но я очень боюсь, чтобы это не заставило одну половину войска расстрелять другую.]
Князь Андрей сначала читал одними глазами, но потом невольно то, что он читал (несмотря на то, что он знал, на сколько должно было верить Билибину) больше и больше начинало занимать его. Дочитав до этого места, он смял письмо и бросил его. Не то, что он прочел в письме, сердило его, но его сердило то, что эта тамошняя, чуждая для него, жизнь могла волновать его. Он закрыл глаза, потер себе лоб рукою, как будто изгоняя всякое участие к тому, что он читал, и прислушался к тому, что делалось в детской. Вдруг ему показался за дверью какой то странный звук. На него нашел страх; он боялся, не случилось ли чего с ребенком в то время, как он читал письмо. Он на цыпочках подошел к двери детской и отворил ее.
В ту минуту, как он входил, он увидал, что нянька с испуганным видом спрятала что то от него, и что княжны Марьи уже не было у кроватки.
– Мой друг, – послышался ему сзади отчаянный, как ему показалось, шопот княжны Марьи. Как это часто бывает после долгой бессонницы и долгого волнения, на него нашел беспричинный страх: ему пришло в голову, что ребенок умер. Всё, что oн видел и слышал, казалось ему подтверждением его страха.
«Всё кончено», подумал он, и холодный пот выступил у него на лбу! Он растерянно подошел к кроватке, уверенный, что он найдет ее пустою, что нянька прятала мертвого ребенка. Он раскрыл занавески, и долго его испуганные, разбегавшиеся глаза не могли отыскать ребенка. Наконец он увидал его: румяный мальчик, раскидавшись, лежал поперек кроватки, спустив голову ниже подушки и во сне чмокал, перебирая губками, и ровно дышал.
Князь Андрей обрадовался, увидав мальчика так, как будто бы он уже потерял его. Он нагнулся и, как учила его сестра, губами попробовал, есть ли жар у ребенка. Нежный лоб был влажен, он дотронулся рукой до головы – даже волосы были мокры: так сильно вспотел ребенок. Не только он не умер, но теперь очевидно было, что кризис совершился и что он выздоровел. Князю Андрею хотелось схватить, смять, прижать к своей груди это маленькое, беспомощное существо; он не смел этого сделать. Он стоял над ним, оглядывая его голову, ручки, ножки, определявшиеся под одеялом. Шорох послышался подле него, и какая то тень показалась ему под пологом кроватки. Он не оглядывался и всё слушал, глядя в лицо ребенка, его ровное дыханье. Темная тень была княжна Марья, которая неслышными шагами подошла к кроватке, подняла полог и опустила его за собою. Князь Андрей, не оглядываясь, узнал ее и протянул к ней руку. Она сжала его руку.
– Он вспотел, – сказал князь Андрей.
– Я шла к тебе, чтобы сказать это.
Ребенок во сне чуть пошевелился, улыбнулся и потерся лбом о подушку.
Князь Андрей посмотрел на сестру. Лучистые глаза княжны Марьи, в матовом полусвете полога, блестели более обыкновенного от счастливых слёз, которые стояли в них. Княжна Марья потянулась к брату и поцеловала его, слегка зацепив за полог кроватки. Они погрозили друг другу, еще постояли в матовом свете полога, как бы не желая расстаться с этим миром, в котором они втроем были отделены от всего света. Князь Андрей первый, путая волосы о кисею полога, отошел от кроватки. – Да. это одно что осталось мне теперь, – сказал он со вздохом.


Вскоре после своего приема в братство масонов, Пьер с полным написанным им для себя руководством о том, что он должен был делать в своих имениях, уехал в Киевскую губернию, где находилась большая часть его крестьян.
Приехав в Киев, Пьер вызвал в главную контору всех управляющих, и объяснил им свои намерения и желания. Он сказал им, что немедленно будут приняты меры для совершенного освобождения крестьян от крепостной зависимости, что до тех пор крестьяне не должны быть отягчаемы работой, что женщины с детьми не должны посылаться на работы, что крестьянам должна быть оказываема помощь, что наказания должны быть употребляемы увещательные, а не телесные, что в каждом имении должны быть учреждены больницы, приюты и школы. Некоторые управляющие (тут были и полуграмотные экономы) слушали испуганно, предполагая смысл речи в том, что молодой граф недоволен их управлением и утайкой денег; другие, после первого страха, находили забавным шепелявенье Пьера и новые, неслыханные ими слова; третьи находили просто удовольствие послушать, как говорит барин; четвертые, самые умные, в том числе и главноуправляющий, поняли из этой речи то, каким образом надо обходиться с барином для достижения своих целей.
Главноуправляющий выразил большое сочувствие намерениям Пьера; но заметил, что кроме этих преобразований необходимо было вообще заняться делами, которые были в дурном состоянии.
Несмотря на огромное богатство графа Безухого, с тех пор, как Пьер получил его и получал, как говорили, 500 тысяч годового дохода, он чувствовал себя гораздо менее богатым, чем когда он получал свои 10 ть тысяч от покойного графа. В общих чертах он смутно чувствовал следующий бюджет. В Совет платилось около 80 ти тысяч по всем имениям; около 30 ти тысяч стоило содержание подмосковной, московского дома и княжон; около 15 ти тысяч выходило на пенсии, столько же на богоугодные заведения; графине на прожитье посылалось 150 тысяч; процентов платилось за долги около 70 ти тысяч; постройка начатой церкви стоила эти два года около 10 ти тысяч; остальное около 100 та тысяч расходилось – он сам не знал как, и почти каждый год он принужден был занимать. Кроме того каждый год главноуправляющий писал то о пожарах, то о неурожаях, то о необходимости перестроек фабрик и заводов. И так, первое дело, представившееся Пьеру, было то, к которому он менее всего имел способности и склонности – занятие делами.
Пьер с главноуправляющим каждый день занимался . Но он чувствовал, что занятия его ни на шаг не подвигали дела. Он чувствовал, что его занятия происходят независимо от дела, что они не цепляют за дело и не заставляют его двигаться. С одной стороны главноуправляющий выставлял дела в самом дурном свете, показывая Пьеру необходимость уплачивать долги и предпринимать новые работы силами крепостных мужиков, на что Пьер не соглашался; с другой стороны, Пьер требовал приступления к делу освобождения, на что управляющий выставлял необходимость прежде уплатить долг Опекунского совета, и потому невозможность быстрого исполнения.
Управляющий не говорил, что это совершенно невозможно; он предлагал для достижения этой цели продажу лесов Костромской губернии, продажу земель низовых и крымского именья. Но все эти операции в речах управляющего связывались с такою сложностью процессов, снятия запрещений, истребований, разрешений и т. п., что Пьер терялся и только говорил ему:
– Да, да, так и сделайте.
Пьер не имел той практической цепкости, которая бы дала ему возможность непосредственно взяться за дело, и потому он не любил его и только старался притвориться перед управляющим, что он занят делом. Управляющий же старался притвориться перед графом, что он считает эти занятия весьма полезными для хозяина и для себя стеснительными.
В большом городе нашлись знакомые; незнакомые поспешили познакомиться и радушно приветствовали вновь приехавшего богача, самого большого владельца губернии. Искушения по отношению главной слабости Пьера, той, в которой он признался во время приема в ложу, тоже были так сильны, что Пьер не мог воздержаться от них. Опять целые дни, недели, месяцы жизни Пьера проходили так же озабоченно и занято между вечерами, обедами, завтраками, балами, не давая ему времени опомниться, как и в Петербурге. Вместо новой жизни, которую надеялся повести Пьер, он жил всё тою же прежней жизнью, только в другой обстановке.
Из трех назначений масонства Пьер сознавал, что он не исполнял того, которое предписывало каждому масону быть образцом нравственной жизни, и из семи добродетелей совершенно не имел в себе двух: добронравия и любви к смерти. Он утешал себя тем, что за то он исполнял другое назначение, – исправление рода человеческого и имел другие добродетели, любовь к ближнему и в особенности щедрость.
Весной 1807 года Пьер решился ехать назад в Петербург. По дороге назад, он намеревался объехать все свои именья и лично удостовериться в том, что сделано из того, что им предписано и в каком положении находится теперь тот народ, который вверен ему Богом, и который он стремился облагодетельствовать.
Главноуправляющий, считавший все затеи молодого графа почти безумством, невыгодой для себя, для него, для крестьян – сделал уступки. Продолжая дело освобождения представлять невозможным, он распорядился постройкой во всех имениях больших зданий школ, больниц и приютов; для приезда барина везде приготовил встречи, не пышно торжественные, которые, он знал, не понравятся Пьеру, но именно такие религиозно благодарственные, с образами и хлебом солью, именно такие, которые, как он понимал барина, должны были подействовать на графа и обмануть его.
Южная весна, покойное, быстрое путешествие в венской коляске и уединение дороги радостно действовали на Пьера. Именья, в которых он не бывал еще, были – одно живописнее другого; народ везде представлялся благоденствующим и трогательно благодарным за сделанные ему благодеяния. Везде были встречи, которые, хотя и приводили в смущение Пьера, но в глубине души его вызывали радостное чувство. В одном месте мужики подносили ему хлеб соль и образ Петра и Павла, и просили позволения в честь его ангела Петра и Павла, в знак любви и благодарности за сделанные им благодеяния, воздвигнуть на свой счет новый придел в церкви. В другом месте его встретили женщины с грудными детьми, благодаря его за избавление от тяжелых работ. В третьем именьи его встречал священник с крестом, окруженный детьми, которых он по милостям графа обучал грамоте и религии. Во всех имениях Пьер видел своими глазами по одному плану воздвигавшиеся и воздвигнутые уже каменные здания больниц, школ, богаделен, которые должны были быть, в скором времени, открыты. Везде Пьер видел отчеты управляющих о барщинских работах, уменьшенных против прежнего, и слышал за то трогательные благодарения депутаций крестьян в синих кафтанах.
Пьер только не знал того, что там, где ему подносили хлеб соль и строили придел Петра и Павла, было торговое село и ярмарка в Петров день, что придел уже строился давно богачами мужиками села, теми, которые явились к нему, а что девять десятых мужиков этого села были в величайшем разорении. Он не знал, что вследствие того, что перестали по его приказу посылать ребятниц женщин с грудными детьми на барщину, эти самые ребятницы тем труднейшую работу несли на своей половине. Он не знал, что священник, встретивший его с крестом, отягощал мужиков своими поборами, и что собранные к нему ученики со слезами были отдаваемы ему, и за большие деньги были откупаемы родителями. Он не знал, что каменные, по плану, здания воздвигались своими рабочими и увеличили барщину крестьян, уменьшенную только на бумаге. Он не знал, что там, где управляющий указывал ему по книге на уменьшение по его воле оброка на одну треть, была наполовину прибавлена барщинная повинность. И потому Пьер был восхищен своим путешествием по именьям, и вполне возвратился к тому филантропическому настроению, в котором он выехал из Петербурга, и писал восторженные письма своему наставнику брату, как он называл великого мастера.
«Как легко, как мало усилия нужно, чтобы сделать так много добра, думал Пьер, и как мало мы об этом заботимся!»
Он счастлив был выказываемой ему благодарностью, но стыдился, принимая ее. Эта благодарность напоминала ему, на сколько он еще больше бы был в состоянии сделать для этих простых, добрых людей.
Главноуправляющий, весьма глупый и хитрый человек, совершенно понимая умного и наивного графа, и играя им, как игрушкой, увидав действие, произведенное на Пьера приготовленными приемами, решительнее обратился к нему с доводами о невозможности и, главное, ненужности освобождения крестьян, которые и без того были совершенно счастливы.
Пьер втайне своей души соглашался с управляющим в том, что трудно было представить себе людей, более счастливых, и что Бог знает, что ожидало их на воле; но Пьер, хотя и неохотно, настаивал на том, что он считал справедливым. Управляющий обещал употребить все силы для исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии поверить его не только в том, употреблены ли все меры для продажи лесов и имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не спросит и не узнает о том, как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают давать работой и деньгами всё то, что они дают у других, т. е. всё, что они могут давать.


В самом счастливом состоянии духа возвращаясь из своего южного путешествия, Пьер исполнил свое давнишнее намерение заехать к своему другу Болконскому, которого он не видал два года.
Богучарово лежало в некрасивой, плоской местности, покрытой полями и срубленными и несрубленными еловыми и березовыми лесами. Барский двор находился на конце прямой, по большой дороге расположенной деревни, за вновь вырытым, полно налитым прудом, с необросшими еще травой берегами, в середине молодого леса, между которым стояло несколько больших сосен.
Барский двор состоял из гумна, надворных построек, конюшень, бани, флигеля и большого каменного дома с полукруглым фронтоном, который еще строился. Вокруг дома был рассажен молодой сад. Ограды и ворота были прочные и новые; под навесом стояли две пожарные трубы и бочка, выкрашенная зеленой краской; дороги были прямые, мосты были крепкие с перилами. На всем лежал отпечаток аккуратности и хозяйственности. Встретившиеся дворовые, на вопрос, где живет князь, указали на небольшой, новый флигелек, стоящий у самого края пруда. Старый дядька князя Андрея, Антон, высадил Пьера из коляски, сказал, что князь дома, и проводил его в чистую, маленькую прихожую.
Пьера поразила скромность маленького, хотя и чистенького домика после тех блестящих условий, в которых последний раз он видел своего друга в Петербурге. Он поспешно вошел в пахнущую еще сосной, не отштукатуренную, маленькую залу и хотел итти дальше, но Антон на цыпочках пробежал вперед и постучался в дверь.
– Ну, что там? – послышался резкий, неприятный голос.
– Гость, – отвечал Антон.
– Проси подождать, – и послышался отодвинутый стул. Пьер быстрыми шагами подошел к двери и столкнулся лицом к лицу с выходившим к нему, нахмуренным и постаревшим, князем Андреем. Пьер обнял его и, подняв очки, целовал его в щеки и близко смотрел на него.
– Вот не ждал, очень рад, – сказал князь Андрей. Пьер ничего не говорил; он удивленно, не спуская глаз, смотрел на своего друга. Его поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взгляд был потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска. Не то, что похудел, побледнел, возмужал его друг; но взгляд этот и морщинка на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем то одном, поражали и отчуждали Пьера, пока он не привык к ним.
При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог остановиться; они спрашивали и отвечали коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго. Наконец разговор стал понемногу останавливаться на прежде отрывочно сказанном, на вопросах о прошедшей жизни, о планах на будущее, о путешествии Пьера, о его занятиях, о войне и т. д. Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро не приличны. Ему совестно было высказывать все свои новые, масонские мысли, в особенности подновленные и возбужденные в нем его последним путешествием. Он сдерживал себя, боялся быть наивным; вместе с тем ему неудержимо хотелось поскорей показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем тот, который был в Петербурге.
– Я не могу вам сказать, как много я пережил за это время. Я сам бы не узнал себя.
– Да, много, много мы изменились с тех пор, – сказал князь Андрей.
– Ну а вы? – спрашивал Пьер, – какие ваши планы?
– Планы? – иронически повторил князь Андрей. – Мои планы? – повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. – Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем…
Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо (князя) Андрея.
– Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, – но князь Андрей перебил его:
– Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях?
Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.
Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.
– А вот что, душа моя, – сказал князь Андрей, которому очевидно было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, и приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.
– Я очень удивился, когда услышал об этом, – сказал князь Андрей.
Пьер покраснел так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо сказал:
– Я вам расскажу когда нибудь, как это всё случилось. Но вы знаете, что всё это кончено и навсегда.
– Навсегда? – сказал князь Андрей. – Навсегда ничего не бывает.
– Но вы знаете, как это всё кончилось? Слышали про дуэль?
– Да, ты прошел и через это.
– Одно, за что я благодарю Бога, это за то, что я не убил этого человека, – сказал Пьер.
– Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо.
– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.