Графство Лерин

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Графство Лерин (Lerín) — феодальное владение на землях наваррской короны со столицей в Лерине, созданное в 1424 г. Карлом Благородным по случаю брака его побочной дочери Хуаны с Луисом де Бомонтом[1]. 1-й граф Лерин и его потомки носили почётный чин коннетаблей Наварры.

Бомонты — младшая ветвь правившего в Наварре капетингского дома д’Эврё. Её родоначальник — Людовик д’Эврё, граф де Бомон. Хотя его первый брак с Марией де Лизаразу был признан недействительным, за время совместного проживания у супругов успело родиться трое детей, которые получили фамилию «Бомон» или «Бомонт» (Beaumont). В 1379 г. Карл Злой назначил старшего из них, Карлоса де Бомона, гонфалоньером (alférez) Наваррского королевства, то есть старшим представителем рыцарского сословия в составе наваррских кортесов.

Женой первого гонфалоньера была богатая наследница из Лабурдана — Анна де Куртон, дочь Арно де Куртона и Жанны д’Альбре, сеньоры де Гиш. В этом браке и родился 1-й граф де Лерин. Фактически замком Гиш и окрестными землями владели бароны де Грамон. Спор за Гиш и Бидаш вылился в вооружённое противостояние Бомонтов и Грамонов. Когда в Наварре попытался воцариться принц Вианский, именно Бомонт возглавил его сторонников (т.н. beaumonteses), а Грамон оказался по другую сторону баррикад, поддержав арагонского короля Хуана II.

Король Хуан в отместку за мятеж объявил о конфискации всех владений 1-го графа Лерина. Его сын и наследник, 2-й граф, проведя 4 года в заточении вместо принца Вианского, принял сторону короля, за что был удостоен титула маркиза Уэскар и руки внебрачной дочери монарха[2]. Позднее он выступил с оружием против арагонцев, овладел Памплоной и возложил корону на чело инфанты Каталины. Впоследствии за интриги против дома Альбре был изгнан из Наварры с конфискацией имуществ, но продолжал удерживать ряд наваррских городов, включая Виану, при попытке отвоевать которую сложил голову знаменитый Цезарь Борджиа.

После конфискации наваррскими королями дома Альбре владений 2-го графа Леринского его старший сын и преемник (3-й граф) возглавил испанское завоевание Наварры, именно его полк первым вступил в Памплону. Граф Лерин и его шурин герцог Нахера — единственные из наваррских вельмож, кто попал (в 1520 году) в избранное число первых грандов Испании[3].

4-й граф Лерин (старший сын 3-го) стал последним из Бомонтов мужского пола. После его смерти в 1565 году титул графа Лерина унаследовал его зять — второй сын «железного герцога» Альба. Внук 4-го графа, Антонио Альварес де Толедо, 6-й граф Лерин, после смерти своего бездетного дяди стал 5-м герцогом Альба. С тех пор титулы графа Лерин и маркиза Уэскар принадлежат герцогам Альба.



Список графов Лерин

  • Луис де Бомонт, 1-й граф Лерин (ум. 1462), ж. (с 1424) Хуана Наваррская, внебрачная дочь Карла III;
  • Луис де Бомонт, 2-й граф Лерин, 1-й маркиз Уэскар (казнён 1508); ж. (с 1468) Леонора, внебрачная дочь Хуана II;
  • Луис де Бомонт, 3-й граф Лерин, 2-й маркиз Уэскар (ум. 1530); ж. (с 1486) Брианда Манрике де Лара, дочь 1-го герцога Нахера;
  • Луис де Бомонт, 4-й граф Лерин, 3-й маркиз Уэскар (ум. 1565); ж. Альдонса Фольк де Кардона, дочь 2-го герцога Кардона;
  • Брианда де Бомонт, графиня Лерин (1540-68); м. (с 1565) Диего Альварес де Толедо (ум. 1583), 2-й сын 3-го герцога Альба.

Напишите отзыв о статье "Графство Лерин"

Примечания

  1. От другого брака Хуаны Наваррской происходят графы Ньева.
  2. Из их дочерей Каталина была женой наваррского вице-короля Жака де Фуа (дяди Франциска Феба), а Анна — Хуана де Мендосы, сына знаменитого кардинала.
  3. Титул пожалован Карлосом I, воспитанием сестёр которого занималась Анна де Бомонт, незамужняя сестра 2-го графа Леринского.

Ссылки

  • [genealogy.euweb.cz/capet/capet21.html Генеалогические таблицы]
  • [grandesp.org.uk/historia/gzas/lerin.htm Роспись графов Леринских]

Отрывок, характеризующий Графство Лерин

– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.