Макон (графство)

графство Макон
фр. Comté de Mâcon
графство
← 733 — 1239 →
Бургундские графства в IX веке
Столица	Макон
Язык(и)	французский
Династия	Отёнский дом Маконский дом Иврейский дом
граф Макона
- 733—755?	Теодерик
- 825—853/856	Гверин (Варин)
- 877—880	Бозон Вьеннский
- 880—886	Бернар II Плантевелю
- 886—918	Гильом I Благочестивый
- 927—930	Гуго Чёрный
граф Макона и Безансона
- 930—943	Обри I
- 943—965	Лето II
- 982—1002	Отто-Гильом
граф Макона и Вьенна
- 1102—1157	Гильом IV
- 1157—1184	Жеро I
- 1184—1224	Гильом V
- 1224—1239	Алиса
История
-  733 год	Образование графства.
-  IX век	В составе Бургундского маркграфства.
-  885—927 годы	В составе герцогства Аквитания.
-  927—982 годы	Графство Макон и Безансон.
-  982—1156 годы (с перерывами)	В составе графства Бургундия.
-  1156—1239 годы	Графство Макон и Вьенн.
-  1239 год	Продажа графства королю Франции.

К:Появились в 733 годуК:Исчезли в 1239 году

Графство Макон (фр. Comté de Mâcon) — средневековое французское графство со столицей в городе Макон, располагавшееся в области Маконнэ в юго-восточной Бургундии на территории современной французской провинции Сона и Луара. Благодаря своему географическому положению к югу от графства Шалон, графство Макон никогда не входило в состав Бургундского герцогства. Кроме того, в IX—XII веках графство Макон зависело от графства Бургундия, находясь одновременно в вассальной зависимости от королей Франции и императоров Священной Римской империи, что позволило его правителям получить определённую самостоятельность на своей территории.

Образование графства

Графство было основано Каролингами в VIII веке. О начальной истории графства практически ничего не известно.

После разгрома арабской армии в битве при Пуатье, в 733 году франкский майордом Карл Мартел подчинил себе Бургундию, раздав захваченные владения своим приближенным. В Шалоне он посадил Адаларда, в Отёне, Маконе и Вьенне — Теодерика.

Происхождение Теодерика (ок. 708—755?) точно не известно. Главная сложность заключается в том, что в это время существовало несколько графов по имени Теодорик или Теодерик из нескольких близких родов. Существует несколько версий его происхождения. В настоящее время большее распространение получила версия, по которой Теодерик был потомком Бернариуса, графа Септимании.

Тьерри (Теодерик) I (ок.725/730—793) унаследовал Отён, Вьенн и Макон после смерти отца. Он был женат на дочери Карла Мартела по имени Альда (или Ода). В 791 году он участвовал в походе на авар, возглавляя саксонскую армию.

О правлении ближайших преемников Терри I неизвестно практически ничего. После смерти ему наследовал старший сын, Теодоан (ум. 816). Правил он в Отёне и, скорее всего, в Маконе всего 3 года. После чего упоминания о графстве на некоторое время исчезает.

Макон в составе Бургундского маркграфства

Следующее упоминание о графстве относится к 825 году, когда графом Макона впервые упоминается Гверин, жена которого, Оба, возможно была дочерью графа Отёна Тьерри III (ум. в 830 году), внука Тьерри I.

Гверин (ум. в 853 году) был очень заметной фигурой в Бургундии, объединив в своих руках несколько бургундских графств. Унаследовав графство Овернь, он принимал активное участие в борьбе между императором Людовиком Благочестивым с сыновьями. В 825 году епископ Макона Хилдебранд по приказу императора предоставил ему Клюни взамен другого графства. Гверин принимал активное участие в борьбе императора Людовика с сыновьями. Вначале он был сторонником Лотаря I, именно Гверин увез в 830 году в ссылку в Пуатье императрицу Юдифь. После раздела в 831 году его влияние в Бургундии значительно выросло. Но в 834 году Гверин перешел на сторону императора, защищая город Шалон от армии Лотаря. Но несмотря на это город был захвачен и опустошен. Лотарь пощадил Гверина, но обязал его принести присягу верности.

В 835 году Гверин назван графом Шалона (хотя получил его он скорее всего раньше). В 835/840 году он отсутствовал в Бургундии, находясь в Лионе, Вьенне, Тулузе. В Хронике в 840/842 годах он упоминается как маркграф («герцог») Бургундии («dux Burgundiae potentissimus») и Тулузы («dux Tolosanus»). В это время он распространил своё влияние до Роны и Готии. В 839 году он был лишен Оверни.

После смерти императора Людовика в 840 году Гверин переходит на сторону Карла Лысого, присягнув ему на верность в Орлеане. В 841 году он участвовал в битве при Фонтенуа в армии Карла Лысого и Людовика Немецкого против императора Лотаря. За это он после подписания Верденского договора в 843 году получил графства Отён, Осуа и Десмуа, что вместе с уже имеющимися у него графствами Макон, Шануа и Мермонтуа делает его самым могущественным феодалом в Бургундии. С этого момента Гверин становится макграфом или маркизом Бургундии.

В 850 году Гверин послал своего старшего сына Изембарта в Готию против Гильома, сына Бернарда Септиманского, восставшего против Карла. Изембарт попал в плен, но вскоре ему удалось бежать. Собрав большие силы он захватил Гильома, который вскоре был казнен по приказу короля.

После смерти Гверина его владения переходят к Изембарту (815—858), но о его правлении практически ничего не известно.

Вскоре после марта 858 году ему наследует Онфруа (Гумфред) (ум. после 876 года), а король Карл дарует Гумфриду титул маркиза Бургундии. В 862 году близкий родственник Гумфрида, регент Прованса Жерар был обвинен в мятеже против короля, но Карл не дал этому обвинению ход. Но в апреле 863 года Гумфрид захватил Тулузу у маркиза Раймунда I Тулузского. Король направил войска в Бургундию и захватил владения Гумфрида, раздав их, а сам Гумфрид бежал сначала в Италию, а потом в Швабию.

Макон во второй половине IX—X веках

После раздела владений Гумфрида Макон и Дижон достались Эду (ум. в 871 году), родственнику Роберта Сильного, бывшему графу Труа. Он владел также бургунскими графствами Варе и Портуа. Позже, в 867 году, король Карл II Лысый возвратил графство Труа, к которому добавил ещё и Отён.

После смерти Эда Макон и южная часть Отёнуа достались Экхарду (810—877), сыну Хильдебранда III, графа Отёна, графу Шалона и сеньору Перраси. Возможно именно в это время из Отёна были выделены Шароле и Брионне, после чего Шароле вошло в состав Шалонского графство. При этом большая часть Шароле (сеньория Перраси, его родовое владение) уже была во владении Экхарда.

После смерти Экхарда Макон и Шалон вошли в состав владений Бозона Вьеннского (850—887), который в 879 году объявил себя королём Нижней Бургундии (Прованса). Макон был в составе других графств включен в состав королевства.

В 880 год году против Бозона выступили короли Франции и Германии. В конце 880 года Отён, Безансон, Шалон, Макон и Лион были захвачены и перешли под контроль Каролингов. Графом Макона стал Бернар Плантвелю (841—886), владевший к тому же графствами Руэрг, Тулуза, Овернь, Лимузен, Бурж, а также титулом «маркиз Готии». Но графство Отён, на которое также претендовал Бернар, было передано брату Бозона, Ричарду Заступнику.

Макон в составе герцогства Аквитания

Разочарованный Бернар становится сторонником избранного императором Карла III Толстого. В результате, Карл став королём Франции, в 885 году признал за Бернаром графство Лион, а также титул маркграфа Аквитании. С этого момента титул Бернара звучал как «comes dux seu et marchio». Кроме того Бернар, чьи владения граничили с владениями Бозона, признавшего сюзеренитет императора, следил за его поведением.

Умер Бернар в 886 году, большую часть его владений, в том числе и Макон унаследовал сын, Гильом I Благочестивый (ум. в 918 году). В его обширные владения, располагавшиеся от Бургундии до Тулузы, входили Макон, Овернь, Лион, Лимузен, Берри, Готия. В 893 году он приютил бежавшего из Пуатье Эбля Манцера и присвоил себе титул герцога Аквитании. Фактически он не зависел от короля Франции, пользуясь в своих владениях неограниченной властью и чеканя собственные монеты. Однако единственный сын Гильома умер раньше отца, поэтому наследниками его владений стали племянники, сначала Гильом II Молодой (ум. в 926 году), а затем его брат Акфред (ум. в 927 году), после смерти которого владения были разделены.

При этом уже в 884 году виконтом Макона был назначен Лето I. Его преемником, судя по всему, был Ракульф (Ракон, Рано), после смерти которого в 915 году виконтом стал муж его дочери Обри I (ум. в 943 году), сын Майеля, виконта Нарбонны.

Графы Макона и Безансона

Макон в 927 году в итоге перешёл во владение Гуго Чёрного, брата короля Франции Рауля, сына покойного герцога Бургундии Ричарда Заступника. Гуго уже к 921 году стал самым могущественным графом в этом регионе (архграфом). Он владел с 914 года графствами Варе и Портуа. После смерти Гильома I Аквитанского он в 919 году он наследовал Лион.

После смерти в 936 году своего брата, короля Рауля, Гуго отказался признать королём Франции Людовика IV. Он отправился в свои бургундские владения, где опирался на своих верных вассалов — Жильбера, графа Шалона и Бона, Роберта, виконта Дижона, Обри I, виконта Макона и его сына Лето. В 937 году он отказался принести вассальную присягу по своим владениям королю Бургундии Конраду, поскольку тот в это время находился в плену у короля Германии Оттона I.

В этом же году в Бургундию вторглись венгры, опустошив Безансон.

В 938 году Гуго был вынужден подчиниться королю Людовику, в результате чего король Франции распространил своё влияние на Верхнюю Бургундию, становясь сюзереном Лиона и Вьенна.

В 941 году под давлением короля Оттона I Гуго был вынужден помириться со своим племянником Гуго Великим и его союзником Гербертом II де Вермандуа. Но уже в 943 году он опять вступил в конфликт с Гуго Великим и был вынужден уступить тому половину герцогства Бургундия. А в 944 году он распространил своё влияние на Вьенн, где в это время правил его близкий родственник Карл-Константин.

В это время в графствах усилилось влияние виконта Макона Обри I. Сын виконта Нарбонны Майеля, Обри получил Макон благодаря женитьбе на Толане, наследнице виконта Ракульфа. С благословения Гуго Чёрного и короля Бургундии Конрада он распространил своё влияние на территорию Салена, Понтарлье и Безансона. Его племянник Майель был в это время аббатом Клюни. После смерти Обри I в 945 году его владения были разделены между сыновьями. Лето II (ок. 910—965) стал графом Макона и Безансона, а его брат Умберт I наследовал Сален. Они оба принесли вассальную присягу Гуго Чёрному.

После смерти Гуго Чёрного в 952 года Лето стал самым могущественным феодалом в Верхней Бургундии. Женатый на Ирменгарде, сестре унаследовавшего бургундское герцогство Жильбера де Вержи, он был его сторонником.

После смерти Лето в 965 года владения унаследовал его сын Обри II (ок. 943 — до 982 года). О его правлении не известно практически ничего. После его смерти графство перешло к Отто Гильому, ставшему первым графом Бургундии.

Макон в составе графства Бургундия

Точно не установлено, каким именно образом графство и когда точно перешло к Отто Гильому, а затем к его старшему сыну Ги I (975/980 — ок. 1004). По одной версии Макон унаследовала Ирментруда де Руси, жена Отто Гильома, вдова графа Обри II, а после её смерти графство перешло к Ги I. По другой версии Ги I мог унаследовать графство через жену, которая могла быть дочерью или внучкой Обри II.

Потомки Ги I управляли Маконом до 1078 года, когда граф Ги II (ум. 1109), правнук Ги I, удалился монахом в Клюни, завещав Макон графу Бургундии Гильому I Великому (ок. 1024—1087). Гильом I Великий в 1085 году передал графство Макон под управление своих сыновей Рено II и Этьена I. После смерти отца Рено унаследовал и графство Бургундия, став носить титул графа Бургундии и Макона, а титул Этьена стал звучать граф Макона и Вьенна. Точно не известно, как разделялась власть в Маконе, но такое совместное правление сохранялось до 1156 года. При этом граф Макона был могущественным и независимым сеньором, владения которого располагались как в герцогстве Бургундия, так и в бывшем королевстве Бургундия. Кроме того на территории графства располагалось могущественное аббатство Клюни. С этого момента и до 1156 года графство входило в состав владений графов Бургундии.

Рено II умер во время Первого крестового похода, его сын Гильом II Немец и внук Гильом III Дитя были к 1027 году убиты в результате заговора баронами. Таким образом, двоюродный дядя последнего, сын Этьена I Рено III (граф Бургундии) стал единовластным графом Бургундии и разделяя титул графа Макона со своим младшим братом Гильом III (ок. 1095—1155).

После смерти Рено III в 1148 году графство Бургундия унаследовала его малолетняя дочь Беатрис I (ок. 1145—1184). Опекуном её стал Гильом III. Он попытался присвоить себе титул графа Бургундии, заточив свою племянницу, но на защиту её прав выступил германский король Конрад III, отправивший освободить её герцога Бертольда IV фон Церингена.

После смерти Гильома IV император выдал Беатрис за своего племянника Фридриха Барбароссу, благодаря чему графство Бургундия перешло в дом Гогенштауфенов.

Графы Макона и Вьенна

Законные владения Гильома III (IV) были разделены между его сыновьями. Жеро (Жерар) I (ок. 1125 — 15 сентября 1184 года) получил графства Макон и Вьенн, и Этьен II (ок. 1122—1173) — графство Осон.

Начиная с 1156 года в графстве усилилась местная знать, которая, пользуясь удалённостью от власти короля Франции, постоянно воевали как друг против друга, так и против аббатства Клюни. Наиболее могущественными были сеньоры де Брансион, которые развязали настоящую войну против Клюни. В это же время в Маконе также усилилось влияние императора Фридриха Барбароссы, бывшего одновременно графом Бургундии по праву жены, который, борясь против римских пап, разжигал ссоры сеньоров с Клюни. В 1166 году граф Жеро заключил вместе с графом Шалона Гильомом I, сеньором Гумбертом III де Божё и виконтом Арно де Дюн вторглись на территорию аббатства Клюни. Они захватили замок Лурдон, принадлежащий аббатству, само аббатство было разграблено. Аббат Этьен обратился за помощью к королю Франции Людовику VII, который отправился во главе армии в Бургундию, чтобы восстановить порядок в графствах Шалон и Макон. Граф Шалона был смещён и умер в изгнании, однако Жеро продолжил войну. К 1170 году он вместе с тестем, Гоше де Саленом, выступил также против императора Фридриха Барбароссы, однако в итоге потерял ряд владений и замки Орб и Вадан, переданных императором своему союзнику Амадею де Монфуко, графу Монбельяра.

Только в 1172 году Жеро согласился признать власть короля Франции. В замке Вензель был составлен акт, который подписали также сеньоры де Боже и де Брансион, самые могущественные вассалы графа. Однако после смерти короля Людовика VII Жеро, пользуясь малолетством нового короля Франции, Филиппа II Августа, возобновил нападения на аббатство Клюни. Но в 1180 году король Филипп по призыву аббата Тибо предпринял поход в Маконнэ против Жеро и его союзников, Жосерана де Брансиона и графа Гильома II де Шалона. Король осадил Жеро в замке Дюн и принудил его к заключению мира. Мирный договор был подписан в замке Лурдон, а одним из условий мира было уничтожение крепостных стен в замке Дюн.

После смерти Жеро в 1184 году его владения были разделены между тремя сыновьями. Старший сын, Гильом IV (V) (ум. в 1224 году) унаследовал Макон и Вьенн, второй сын, Гоше IV — сеньорию Сален (приданое матери), а младший, Жерар — сеньорию Вадан.

В 1190 году король Филипп, отправлявшийся в третий крестовый поход, принял присягу Гильома IV, а Гоше IV отправился в поход вместе с Филипом.

В 1208—1211 годах Гильом вместе с Этьеном III, графом Осона и Шалона, воевали против графа Бургундии Оттона II Меранского, а в 1217/1218 году вернул замок Орб, захваченный ещё императором Фридрихом Барбароссой.

Старший сын Гильома IV, Жеро (Жерар) II умер раньше отца, поэтому Макон унаследовала малолетняя дочь Жеро — Алиса (ум. 1260). Опекуном Алисы стал младший брат Гильома IV, Рено, а после его смерти последовательно двое младших сыновей Гильома IV — Генрих (ум. 1233) и Гильом, предназначенный с детства церкви. Гильом, отлучённый от церкви, постарался сам стать графом, но успеха не добился.

Алиса вышла замуж за Жан де Дрё (1198—1239), сеньора де Брэн, сына графа Роберта II де Дрё. Жан, пользуясь малолетством короля Людовика IX постарался увеличить независимость графства от центральной власти. Он участвовал во всех заговорах против регентши Бланки Кастильской.

В 1231 году Жан захватил замок Ла Рош-Солютре, принадлежавший епископу Макона, а самого епископа захватил в плен, однако под угрозой отлучения освободил епископа и вернул ему замок.

В 1236 году Жан признал себя сюзереном короля, а в феврале 1239 года Жан и Алиса, не имевшие детей, продали графство Макон королю за 10 000 ливров и 1 000 ливров ежегодной ренты. Жан умер в том же году в Триполи. Алиса же удалилась в аббатство дю Лис около Мелюна, где и умерла в 1260 году.

В 1241 году Алиса подтвердила продажу графства, а титул графа Вьенна она уступила своему кузену, Гуго д'Антиньи, сыну Беатрисы де Макон, дочери графа Жеро. Людовик IX назначил в Макон своего бальи и с этого момента графство стало королевским владением.

См. также

• Список графов Макона
• Графство Вьенн
• Графство Шалон
• Графство Бургундия
• Графство Осон

Ссылки

• [gilles.maillet.free.fr/histoire/recit_bourgogne/recit_comte_macon.htm Histoire de Mâcon] (фр.). Проверено 4 сентября 2009. [www.webcitation.org/66QacsB8o Архивировано из первоисточника 25 марта 2012].

Отрывок, характеризующий Макон (графство)

– Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.