Эно (графство)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Графство Эно»)
Перейти к: навигация, поиск

Эно́, или Ге́ннегау (фр. Hainaut, нем. Hennegau) — средневековое графство. Охватывало территорию, соответствующую современным южной Бельгии и северной Франции. Название происходит от наименования населённого пункта, расположенного на юге графства, или от названия реки Эн (фр. Haine), пересекающей область.

Первоначально графство входило в состав герцогства Лотарингия, после раздела 959 года — в состав герцогства Нижняя Лотарингия. С 925 года графы Эно были вассалами королей Восточно-Франкского королевства (Германии), позже входилов в состав Бургундского герцогства и Священной Римской империи. Столицей Эно был город Монс; в состав графства также входили крупные города Валансьен и Камбре.





История

Образование графства

В этой области жило кельтское племя нервиев. Во время вторжения Юлия Цезаря в Галлию область была захвачена римлянами, которые построили форт, названный Castri locus. В VII веке на этом месте был построен город Монс. Позже область вошла в состав франкского государства.

По Верденскому договору 843 года Эно оказалось в составе Срединного королевства императора Лотаря I. После его смерти в 855 году по разделу между его сыновьями Эно оказалось в составе королевства Лотаря II — Лотарингии.

По Мерсенскому договору 870 года Эно перешло в подчинение королю Западно-Франкского королевства Карлу II Лысому, назначившего для управления областью графа Ангеррана I. Смерть Карла Лысого (6 октября 877 года) и смуты, последовавшие во Франции после смерти Людовика Косноязычного 10 апреля 879 года позволили королю Восточно-Франкского королевства Людовику Младшему присоединить Лотарингию полностью к Германии. В Эно Людовик назначил нового графа, им стал Ренье I Длинношеий (ум. 915). В это время территория графства была небольшой, ограниченной на севере рекой Эн, на западе — Шельдой, на юге — Тьерашем.

В 895 году Эно оказалось во вновь образованном королевстве Лотарингия, причем граф Ренье стал главным советником короля Цвентибольда. Но к 898 году Ренье впал в немилость к Цвентибольду, который лишил его Эно, назначив новым графом Сигарда (ум. 920). Он сохранил своё положение и после 911 года, когда Лотарингия, которой управлял бывший граф Эно маркграф Ренье Длинношеий. После смерти Сигарда новым графом стал Ангерран II, родственник (возможно внук) графа Ангеррана I. Ангерран управлял графством до 925 года, когда Лотарингия была присоединена к Восточно-Франкскому королевству. При этом король Генрих I Птицелов назначил новым графом Ренье II, сына Ренье I и брата герцога Лотарингии Гизельберта.

Правление дома Ренье

Ренье II (ум. до 940) построил в Монсе замок, сделав его своей резиденцией. Ему пришлось отражать нападение Арденского дома, из которого вышел победителем. Благодаря этому Ренье увеличил свои владения, присоединив Эстинне, Валансьен и Бавэ. Кроме того он стал светским аббатом аббатств Сен-Водрю-де-Монс и Сен-Альдегонд-де-Мобеж. Сын Ренье II, Ренье III (ум. 973) после гибели в 939 году дяди, герцога Лотарингии Гизельберта и смерти сына Гизелберта Генриха в 943/944 году, предъявил права на герцогство. Однако король Оттон I Великий отдал Лотарингию своему зятю Конраду Рыжему, который быстро привёл лотарингскую знать к повиновению. Но после того, как Конрад присоединился к мятежу Лудольфа Швабского, Ренье смог разбить мятежного герцога на берегах Мааса, и тот вынужден был бежать. В следующем году Конрад навел на Лотарингию венгров, опустошивших Газбенгау, Намюр и Эно. Новым герцогом Оттон назначил своего брата Бруно.

В 956 году Ренье III захватил часть личных владений Герберги в Лотарингии (её так называемую «вдовью долю»), что вызвало поход Лотаря на Монс, столицу Эно. В результате похода Лотарь захватил жену Ренье и двух его сыновей, что позволило Бруно в обмен на заложников заставить Ренье вернуть захваченные земли. Но вскоре Ренье вновь восстал, но Бруно совместно с Лотарем подавили бунт. Ренье был захвачен в плен и выдан Оттону I, который в 958 году выслал его на границу Богемии, где он и умер, а его владения были конфискованы. Эно было разделено на 2 части: графство Монс и маркграфство Валансьен. Управление графством Монс Оттон поручил в июне 958 года пфальцграфу Лотарингии Готфриду (ум. 964), а Валансьеном — графу Амори. Сыновья Ренье III, Ренье и Ламберт бежали во Францию, где нашли приют при королевском дворе.

После смерти Оттона I Ренье IV и Ламберт I, поддерживаемые королём Франции Лотарем, решили воспользоваться беспорядками в Империи и напали на Лотарингию в 973 году, разбив приверженцев императора, вернув на некоторое время себе Эно. Только в 974 году императору Оттону II удалось заставить их бежать во Францию. В 976 году они повторили попытку вернуть родовые владения, но снова неудачно. Однако вскоре император решил переманить Ренье и Ламберта на свою сторону, вернув им часть конфискованных владений отца. Ламберту была выделена часть прежнего графства Эно, получившая название графство Лувен. Ренье IV Получил графство Монс. Валансьен же остался под управлением своих маркграфов. Только в 1045 году внуку Ренье IV — Герману (ум. 1051) — удалось объединить Валансьен и Монс. После его смерти Эно унаследовал сын графа Фландрии Бодуэн I, женившийся на вдове Германа.

Эно под управлением Фландрского дома

После смерти отца в 1067 году Бодуэн I унаследовал также Фландрию, впервые объединив оба графства в одних руках. Но после его смерти в 1070 году его сыновья Арнульф III (ок. 1055 — 22 февраля 1071) и Бодуэн II (ок. 1056 — 8 июня 1098) остались малолетними под опекой матери. И этим решил воспользоваться брат Бодуэна, Роберт, организовавший восстание в 1070 году, благодаря которому он захватил Гент и объявил себя графом Фландрии. Арнульф и его мать обратились за помощью к королю Франции Филиппу I, получив также поддержку графа Херефорда Вильяма Фиц-Осберна, который привел армию из Нормандии. 22 февраля 1071 года у горы Кассель состоялась битва, в результате которой Арнульф и Вильям погибли. Король Филипп вскоре примирился с Робертом I и признал его графом Фландрии, а Рихильда с Бодуэном укрепились в Эно, призвав на помощь императора. После долгой борьбы Бодуэн II помирился с дядей. В 1097 году он отправился в Первый Крестовый поход, во время которого погиб. Он оставил несколько сыновей и дочерей. Эно унаследовал его старший сын, Бодуэн (Балдуин) III (1188—1220). Он предъявлял права на Фландрию после смерти графа Бодуэна VII, но безуспешно. Ему наследовал старший сын Бодуэн (Балдуин) IV Строитель (ок. 1108 — 8 ноября 1171). Во время его малолетства до 1127 регентшей графства была его мать, Иоланда Гелдернская. Она добилась помолвки сына с Алисой Намюрской (ок. 1115—1169), на которой Бадуэн женился около 1130 года. Благодаря этому браку в 1189 году графство Намюр после прекращения Намюрского дома перешло к сыну Бодуэна IV.

Бодуэн IV безуспешно предъявлял права на Фландрию в 1127 году после смерти Карла Доброго, а потом в 1128 году после смерти Вильгельма Клитона. В 1147 году Бодуэн попытался опять захватить Фландрию, воспользовавшись тем, что её граф Тьерри Эльзасский отправился в Крестовый поход. Но попытка закончилась ничем. В 1151 году Тьерри и Бодуэн заключили мир. В 1161 году Бодуэн женил своего сына Бодуэна на дочери Тьерри Маргарите, что позволило тому через 40 лет получить Фландрию.

Бодуэн V (1150 — 17 декабря 1795) наследовал отцу в Эно в 1171 году. Он сблизился со своим шурином, графом Фландрии Филиппом I Эльзасским, заключив с ним в 1177 году договор о союзе. В 1180 году Бодуэн выдал свою дочь Изабеллу за короля Франции Филиппа II Августа, получившего в качестве приданого Артуа. В 1189 году Бодуэн получил от императора графство Намюр, возведенное в маркграфство, а в 1191 году после смерти Филиппа Эльзасского получил Фландрию. За Намюр ему пришлось вести войну с братом жены Генрихом I Намюрским, из которой он вышел победителем в 1194 году.

Бодуэн V оставил нескольких сыновей. Фландрию и Эно унаследовал его старший сын Бодуэн (Балдуин) VI (1171—1205), Намюр получил второй сын, Филипп I (1175 — 12 октября 1212). Став графом, Бодуэн VI в отличие от отца стал сторонником короля Англии. В 1200 году ему удалось по Перронскому договору север Артуа, а также получить суверенитет над Гином, Арром и Бетюном. А в 1202 году он вместе с младшими братьями Генрихом и Эсташем отправился в Четвёртый крестовый поход, регентом Фландрии Филиппа Намюрского, а регентом Эно — своего побочного брата Виллема де Вершина. В результате этого похода Бодуэн был избран императором Латинской империи, но в 1205 году попал в плен, где и умер. В Латинской империи ему наследовал брат Генрих (ок. 1176 — 11 июля 1216).

Правление дочерей императора Бодуэна

Император Балдуин оставил только двух дочерей, Жанну и Маргариту. Фландрия и Эно достались старшей, Жанне (12005 декабря 1244), опекуном её в 1208 году стал король Франции Филипп II Август, выкупивший это право у Филиппа Намюрского. В январе 1212 года король Филипп выдал Жанну замуж за сына Саншу I, короля Португалии, Феррана (1188—1233), ставшего графом Фландрии и Эно. Но вскоре Ферран, стремясь справится с фландрской знатью, порвал с Францией и примкнул к англо-вельфской коалиции, возглавляемой императором Оттоном IV Брауншвейгским и королём Англии Иоанном Безземельным. 27 июля 1214 года состоялась битва при Бувине, в которой англо-вельфская коалиция потерпела поражение, а Ферран попал в плен. Жанне были оставлены её владения, но была вынуждена по договору с королём Филиппом II срыть укрепления Валансьена, Ипра, Оденарда и Касселя.

Ферран был выпущен на свободу только в 1226 году. С этого момента он был сторонником короля Франции до самой смерти в 1233 году. Дочь Феррана и Жанны, Мария была отдана на попечение короля Людовика IX и должна была выйти замуж за его брата Роберта, но умерла в 1236 году. Других детей у Жанны не было, хотя она и вышла замуж в 1237 году второй раз — за Томаса II Савойского (1199—1259).

Младшая сестра Жанны, Маргарита II (2 июня 1202 — 10 февраля 1280), в 1212 году вышла замуж за Бушара д’Авен (11821244), бальи Эно. Графиня Жанна осудила этот брак, считая его недопустимым, поскольку Бушар был ещё ребёнком посвящён служению богу и был поставлен протодьяконом. Папа Иннокентий III признал этот брак в 1216 году недействительным, но формально он расторгнут не был, а супруги продолжали жить вместе. От этого брака родилось 2 ребёнка, Жан и Бодуэн, ещё один умер в младенчестве. В 1219 году Бушар был заключен в тюрьму, из которой его освободили в 1221 году с условием, что он покинет жену и отправится в Рим за отпущением грехов. Пока он был в Риме, Маргарита по настоянию сестры в 1223 году вышла замуж за Гильома II де Дампьера (1196 — 3 сентября 1231). Этот брак вызвал скандал, поскольку первый брак расторгнут так и не был. Конфликт, возникший в итоге между домами Дампьер и Авен, не утихал несколько десятилетий. Авены заявляли о своем праве первородства, а Дампьеры не признавали наследниками сводных братьев, называя их бастардами.

5 декабря 1244 году умерла графиня Жанна, после чего Фландрия и Эно перешли к Маргарите. Но практически сразу опять возник спор за наследство между детьми Маргариты. Ещё в 1235 году король Франции Людовик IX добился примирения между Маргаритой и Жаном, старшим из Авенов, предусмотрев неравный раздел наследства: Авены получали две седьмых, а Дампьеры — пять седьмых. Но дело осложнялось тем, что часть наследства находилось во Франции (графство Фландрия), а часть — в империи (графство Эно (Геннегау)). В 1245 году император Фридрих II пожаловал Маргарите ещё и маркграфство Намюр, но оно находилось в залоге у французского короля за большую ссуду, которую король одолжил императору Константинополя Балдуину II.

В 1246 году в преддверии крестового похода Людовик IX и папский легат Эд де Шатору добились примирения сторон, предоставив Эно Авенам, а Фландрию — Дампьерам. Маргарита присвоила титул графа Фландрии своему старшему сыну Гильому III. Графом Эно стал Жан I д'Авен (12181257).

19 мая 1250 года Гильом подписал с Жаном д’Авен соглашение по поводу Намюра, оммаж на которое в 1249 году Маргарита уступила Жану. В том же году Римская курия признала наконец законные права Авенов. Но 6 июня 1251 года на турнире группа рыцарей убила Гильома. В убийстве обвинили Авенов, после чего борьба возобновилась снова.

Графство Эно под управлением Авенского дома

В борьбе с Дампьерами Жан д’Авен нашёл поддержку в лице императора Вильгельма II. Но после его смерти Авены лишились поддержки империи. 24 сентября 1256 года графиня Маргарита и её сыновья Авены при посредничестве короля Людовика IX заключили Перронский договор, по которому за Авенами было окончательно закреплено графство Эно, а за Дампьерами — Фландрия. При этом Жан I д’Авен вынужден отказаться от прав на Намюр. Он умер 1257 году.

В 1273 году императором был избран Рудольф Габсбург. Он поддержал Жана II д’Авена (1247—1304), который возобновил борьбу с Дампьерами. Император пожаловал Жану имперскую Фландрию, объявив графа Фландрии Ги де Дампьера изгнанным из империи. Однако положение Ги в своих владениях было довольно прочным, он был в это время самым могущественным правителем в Нидерландах.

В 1290 году против Жана восстал Валансьен, жители которого обратились за помощью к королю Франции Филиппу IV, который отдал его графу Ги. Но в 1293 году Жан д’Авен помирился с королём Филиппом. В январе 1296 году Жан вместе с королём Филиппом и графом Голландии Флорисом V против Англии. В феврале король Филипп вернул Валансьен Жану, но город отказался подчиняться, признав над собой власть графа Фландрии. Ги де Дампьер принял предложение патрициев города и пошёл на разрыв с Францией. Но к июлю 1296 года Жан при помощи короля Филиппа разбил графа Ги и получил контроль над Валансьеном.

В 1299 году Жан после смерти бездетного Иоанна I Голландского, несмотря на протест императора Альбрехта I, унаследовал графства Голландия и Зеландия.

Жан умер в 1304 году, ему наследовал его старший сын Вильгельм (Гильом) I Добрый (1286—1337). Он был вынужден бороться против Фландрии и Брабанта. В 1323 году он заключил договор с графом Фландрии Людовиком I Неверским, по которому граф Фландрия отказывался от претензий на Зеландию, а Вильгельм отказывался от претензий на имперскую Фландрию. Этот договор закончил династическую распрю между Дампьерами и Авенами.

Вильгельму удалось подчинить Западную Фрисландию, а также он присоединил к своим владениям епископство Утрехт. Позже он выдал свою дочь Филиппу за короля Англии Эдуарда III, другую дочь, Маргариту, он выдал за императора Людовика IV Баварского. В 1337 году он встал во главе имперских князей, вступивших в союз с Англией. Этот союз дал толчок к началу военных действий в Столетней войне. Вскоре Вильгельм умер. Его сын, Вильгельм (Гильом) II (1307—1345) участвовал в Столетней войне на стороне Англии. В 1345 году он осадил Утрехт, епископ которого стремился выйти из-под его власти. После заключения мира он отправился подавлять восстание во Фрисландии, где и погиб.

Графство Эно под управлением Баварского дома

После смерти Вильгельма II Эно, Голландию и Зеландию унаследовала его сестра Маргарита II (1310—1356), бывшая замужем за императором Людовиком IV Баварским.

После смерти мужа Маргарита решила управлять графствами самостоятельно. Один из её сыновей, Вильгельм III (1330—1388), герцог Баварско-Штраубинский с 1347 года, восстал против матери, требуя передать управление Голландией и Зеландией ему. Этот конфликт получил название Война крючков и трески. Несмотря на английскую помощь, Маргарита потерпела поражение и в 1354 году была вынуждена передать графствами управление ему. После смерти матери в 1356 году Вильгельм унаследовал и Эно. Но позже у него начались приступы безумия, после чего он в 1358 году был заключен в замок Гаага.

Регентом его владений, в том числе и Эно, стал другой сын Маргариты, Альберт (1336—1404). Ему пришлось сражаться с герцогом Гелдерна Эдуардом, усмирять мятежи знати. Позже он наладил отношения с Францией. После смерти брата Вильгельма в 1388 году он унаследовал все его владения.

После его смерти в 1404 году ему наследовал старший сын Вильгельм IV (1365—1417). Он был вынужден усмирять мятеж сеньоров Аркеля в Эно, позже он помог своему брату Иоганну, смещенному в 1406 году с поста епископа Льежа, вернуть в 1408 году свой пост. Будучи сторонником герцогов Бургундии, Вильгельм вмешался на их стороне в гражданскую войну между арманьяками и бургиньонами. В 1415 году Эно было разорено войсками, которые участвовали в битве при Азенкуре.

После смерти в 1417 году Вильгельма IV его владения должна была унаследовать дочь, Якоба (1401—1436). Но её дядя, епископ Льежа Иоанн III (1375—1425), сложил с себя сан епископа и предъявил права на владения брата. В результате она сохранила за собой только Эно, а Голландия, Зеландия и Штраубинг достались Иоанну. Она безуспешно боролась за возвращение своего наследства, для чего сначала вышла замуж в 1418 году за герцога Брабанта Жана IV, а потом, поняв, что муж ей не может помочь, бросила его и нашла убежище в Англии, где, аннулировав предыдущий брак, вышла замуж за Хэмфри, герцога Глостера.

После смерти Иоанна III протектором его земель стал герцог Бургундии Филипп III Добрый, с которым Якоба была вынуждена помириться. По договору в Дельфте 3 июня 1428 года Якоба была признана графиней Эно, а Филипп стал наместником её владений и наследником. В 1432 году она подняла восстание в Генте против Филиппа, но оно было подавлено и в апреле 1433 года Якоба была вынуждена отречься от графства в пользу Филиппа. С этого момента Эно вошло в состав Бургундского герцогства.

См. также

Библиография

  1. Пиренн А. Средневековые города Бельгии. — СПб.: Издательская группа «Евразия», 2001. — 512 с. — 2000 экз. — ISBN 5-8071-0093-X.

Напишите отзыв о статье "Эно (графство)"

Ссылки

  • [fmg.ac/Projects/MedLands/FLANDERS,%20HAINAUT.htm Сайт MEDIEVAL LANDs] (англ.)
  • [www.genealogy.euweb.cz/brabant/brabant1.html Сайт Мирослава Марека, дом Ренье] (англ.)
  • [www.genealogy.euweb.cz/flanders/flanders2.html Сайт Мирослава Марека, Фландрский дом] (англ.)
  • [www.genealogy.euweb.cz/flanders/flanders3.html Сайт Мирослава Марека, Авены] (англ.)
  • [www.genealogy.euweb.cz/wittel/wittel9.html Сайт Мирослава Марека, Баварский дом] (англ.)
</center>

Отрывок, характеризующий Эно (графство)

– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.