Графф, Николай Гендриевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Николай Гендриевич Графф
Дата рождения

25 декабря 1826(1826-12-25)

Дата смерти

19 октября 1904(1904-10-19) (77 лет)

Место смерти

Санкт-Петербург

Принадлежность

Российская империя Российская империя

Род войск

артиллерия

Годы службы

1842—1895

Звание

генерал от артиллерии

Командовал

Варшавская крепостная артиллерия, 28-я артиллерийская бригада, артиллерия 9-го и 14-го армейских корпусов

Сражения/войны

Крымская война, Польская кампания 1863—1864

Награды и премии

Орден Святого Станислава 3-й ст. (1857), Орден Святой Анны 3-й ст. (1859), Орден Святого Станислава 2-й ст. (1862), Орден Святой Анны 2-й ст. (1864), Орден Святого Владимира 4-й ст. (1870), Орден Святого Владимира 3-й ст. (1874), Орден Святого Станислава 1-й ст. (1878), Орден Святой Анны 1-й ст. (1889)

Николай Гендриевич (Андреевич) Графф (Граф) (1826 — 1904) — командир Варшавской крепостной артиллерии, начальник артиллерии 9-го и 14-го армейских корпусов, генерал от артиллерии.





Биография

Николай Гендриевич[1] Графф[2] родился 25 декабря 1826 года в семье евангелическо-реформатского вероисповедания. Получив первоначальное образование в Ларинской гимназии в Санкт-Петербурге, он на 16-м году жизни 16 августа 1842 года поступил на военную службу и по окончании Артиллерийского училища[3] 12 августа 1846 года был произведён в прапорщики. 3 июля 1849 года произведён в подпоручики, 18 января 1852 года переведён в гвардейскую артиллерию чином прапорщика и 30 марта того же года получил чин подпоручика, а 11 апреля 1854 года — поручика. Во время Крымской войны участвовал в кампаниях 1854 и 1855 годов.

В начале 1860-х годов Графф быстро повышался в чинах, будучи произведён в штабс-капитаны (3 апреля 1860 года) и капитаны (23 апреля 1861) гвардии и, наконец, 17 апреля 1863 года с производством в полковники был назначен командиром Варшавской крепостной артиллерии. В этой должности он принял участие в войне против польских повстанцев в 1863 — 1864 годах.

Прослужив в должности командира Варшавской крепостной артиллерии десять лет, Графф 16 октября 1873 года был назначен командиром 28-й артиллерийской бригады и 30 августа следующего года произведён в генерал-майоры. 29 марта 1878 года он получил назначение помощником начальника артиллерии Одесского военного округа[4], а 1 декабря 1882 года занял должность начальника артиллерии 9-го армейского корпуса и в день коронации Александра III 15 мая 1883 года произведён в генерал-лейтенанты.

12 января 1886 года Графф был уволен от должности с зачислением в запасные войска по полевой пешей артиллерии, но 22 апреля 1888 года вновь определён на действительную службу (из-за пребывания в запасе старшинство в чине генерал-лейтенанта установлено с 25 августа 1885 года) и назначен начальником артиллерии 14-го армейского корпуса. Эту должность он занимал на протяжении девяти лет вплоть до 8 мая 1895 года, когда был произведён в генералы от артиллерии с увольнением от службы по болезни с мундиром и пенсией[5].

Выйдя в отставку, генерал Графф проживал в Санкт-Петербурге по адресу 6-я Рождественская, 10 вместе с супругой Еленой Николаевной. 19 октября 1904 года Графф скончался на 78-м году жизни и был похоронен на Смоленском евангелическом кладбище.

Награды

Графф имел знак отличия за XL беспорочной службы (1895 год) и был награждён многими орденами, в их числе:

  • Орден Святого Станислава 3-й степени (1857 год)
  • Орден Святой Анны 3-й степени (1859 год)
  • Орден Святого Станислава 2-й степени (1862 год)
  • Орден Святой Анны 2-й степени (1864 год; Императорская корона к этому ордену пожалована в 1867 году)
  • Орден Святого Владимира 4-й степени (1870 год)
  • Орден Святого Владимира 3-й степени (1874 год)
  • Орден Святого Станислава 1-й степени (1878 год)
  • Орден Святой Анны 1-й степени (1889 год)

Напишите отзыв о статье "Графф, Николай Гендриевич"

Примечания

  1. В большинстве списков по старшинству значится с отчеством "Гендриевич"; во "Всём Петербурге", "Петербургском некрополе", в ряде "Списков генералам по старшинству" (например, на 1 сентября 1879 года, на 1 января 1885 года) — с отчеством "Андреевич". В справочнике С. В. Волкова отчество ошибочно дано как "Генрихович".
  2. Фамилия дана в написании с одним "ф" во "Всём Петербурге" и "Петербургском некрополе".
  3. В "Списках генералам по старшинству" после 1890 года и, на их основании, в справочнике С. В. Волкова, указано, что Графф окончил Михайловское артиллерийское училище (по наименованию училища на момент составления списков); Артиллерийское училище получило наименование Михайловского в 1849 году, через три года после выпуска Граффа.
  4. Этот пост пропущен в перечне должностей Граффа в "Списке генералам по старшинству" за 1890—1894 годы.
  5. Разведчик. 1895. № 240. С. 478.

Источники

  • Волков С. В. Генералитет Российской империи. Энциклопедический словарь генералов и адмиралов от Петра I до Николая II. Т. I. А — К. — М., 2009. — С. 392. — ISBN 978-5-9524-4166-8
  • Петербургский некрополь. Т. 1. (А — Г). — СПб., 1912. — С. 668.
  • Список генералам по старшинству. Исправлено по 1 сентября 1879 года. — СПб., 1879. — С. 718. То же. Составлен по 1 января 1885 года. — СПб., 1885. — С. 357. То же. Составлен по 1 сентября 1894 года. — СПб., 1894. — С. 148.
  • Весь Петербург на 1904 год. — СПб., 1904. — Отдел III. С. 174.

Отрывок, характеризующий Графф, Николай Гендриевич

– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.