Граф Атолл
Поделись знанием:
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
| Граф Атолл | |
 Герб графов Атолл | |
| Период |
XII век - настоящее время |
|---|---|
| Титул: |
Граф Атолл |
| Родина | |
| Подданство | |
Мормэр (граф) Атолл — аристократический титул в средневековой Шотландии (пэрство Шотландия). Титул ведёт своё название от провинции Атолл на Северо-Шотландском нагорье (сейчас — север графства Пертшир). Мормэрство Атолла известно еще с периода пиктов. В современные источниках известны два ранних королевства пиктов — Фортриу и Ангус. «De Situ Albanie» в начале 13 века сообщает о том, что Атолл было древним королевством пиктов.
Кринан Данкельдский (ум. 1045), аббат епископства Данкельд, стюарт Западных островов и мормэр Атолла, был родоначальником Данкельдской династии. Мормэр Атолла Мэлмар был сыном короля Шотландии Дункана I и младшим братом короля Малькольма III. Мэлмару наследовал сын Матад (ок. 1136—1153/1159), который считается отцом Харальда Мададдссона, гэльского ярла Оркнейских островов и мормэра Кейтнесса (ок. 1134—1206). Форуэллт, графиня Атолла, вышла замуж за нормандского рыцаря Дэвида Гастингса и от брака с ним имела дочь Аду (ум. 1264), ставшую женой Джона де Стрэтбога, нормандско-гэльского выходца из провинции Файф. Стрэтбоги управляли графством Атолл до Первой войны за независимость Шотландии. Затем Атолл перешел во владение Джона Кэмпбелла, потом Уильяма Дугласа, а уже после них графством управляли члены династии Стюартов.
Содержание
- 1 Мормэры (графы Атолла)
- 2 Претенденты на титул
- 3 Графы Атолл, вторая креация (1320)
- 4 Графы Атолл, третья креация (1342)
- 5 Графы Атолл, четвертая креация (1342)
- 6 Графы Атолл, пятая креация (1398)
- 7 Графы Атолл, шестая креация (1403)
- 8 Графы Атолл, седьмая креация (1404)
- 9 Графы Атолл, восьмая креация (1457)
- 10 Графы Атолл, девятая креация (1596)
- 11 Графы Атолл, десятая креация (1629)
- 12 Ссылки
- 13 Источники
Мормэры (графы Атолла)
- 1130-е годы: Мэлмар, граф Атолл, сын (?) короля Шотландии Дункана I
- ок. 1136—1153/1159: Матад, граф Атолл, сын Мэлмара
- 1153/1159 — 1187/1189: Малькольм, граф Атолл, сын Матада
- 1189—1211: Генри, граф Атолл (ум. 1211), сын Малькольма
- 1211—1236: Изабелла, графиня Атолл, старшая дочь Генри
- 1211—1231: Томас Голуэй (ум. 1231), первый муж и соправитель графини Изабеллы
- 1233—1235: Алан Дорвард (ум. 1275), второй муж и соправитель графини Изабеллы
- 1236—1241: Патрик, граф Атолл, сын Изабеллы
- 1241 — ?: Фолуэллт, графиня Атолл, младшая дочь Генри, жена Дэвида Гастингса (ум. 1247)
- ? — 1264: Ада, графиня Атолл (ок. 1221—1264/1266), дочь Фолуэллт и Дэвида Гастингса. Супруга Джона де Стрэтбога (1247—1264)
- 1264—1270: Дэвид I де Стрэтбог (ум. 1270), сын Джона де Стрэтбога и Ады
- 1270—1306: Джон де Стрэтбог (ок. 1266—1306), сын Дэвида
- 1306—1326: Дэвид II де Стрэтбог (ок. 1290—1326), сын предыдущего
Претенденты на титул
- 1306—1325: Ральф де Монтермар (ок. 1270—1325), 1-й барон Монтермар, граф Глостер, граф Хартфорд
- 1326—1335: Дэвид III де Стрэтбог (ок. 1309—1335), титулярный граф Атолл, сын предыдущего
- 1335—1369: Дэвид IV Стрэтбог (ок. 1332—1369), титулярный граф Атолл, сын предыдущего
Графы Атолл, вторая креация (1320)
- 1320—1333: Джон Кэмпбелл, 1-й граф Атолл (ум. 1333), четвертый сын сэра Нейла Кэмпбелла (ум. 1316) и Мэри Брюс. Унаследовал титул и владения, конфискованные у Дэвида де Стрэтбога. Скончался, не оставив потомства
Графы Атолл, третья креация (1342)
- 1342: Уильям Дуглас, 1-й граф Атолл (ок. 1300—1353), лорд Лиддесдейл, сын Джеймса Дугласа из Лотиана. Вскоре после назначения отказался от нового титула.
Графы Атолл, четвертая креация (1342)
Другие титулы: граф Стретерн (1358—1369, 1370—1390)
- 1342—1367: Роберт Стюарт, граф Стретерн (1316—1390), сын Уолтера Стюарта и Марджори Брюс, дочери короля Шотландии Роберта I Брюса. Будущий король Шотландии Роберт II
- 1367—1390: Джон Стюарт, граф Каррик (1337—1406), старший сыном шотландского короля Роберта II Стюарта и Элизабет Мур. Будущий король Шотландии Роберт III.
Графы Атолл, пятая креация (1398)
Другие титулы: герцог Ротсей (1398) и граф Каррик (1390)
- 1398—1402: Дэвид Стюарт, граф Каррик (1378—1402), старший сын короля Шотландии Роберта III Стюарта и Анабеллы Драммонд
Графы Атолл, шестая креация (1403)
Другие титулы: герцог Олбани (1398), граф Файф (1371—1372) и граф Бухан (1382—1406)
- 1403—1404: Роберт Стюарт, герцог Олбани (ок. 1340—1420), третий сын короля Шотландии Роберта II и Элизабет Мур
Графы Атолл, седьмая креация (1404)
Другие титулы: граф Кейтнесс (1375, 1428—1430) граф Стретерн (1427), граф Кейтнесс (1430) и барон Котачи (1409)'
- 1404—1437: Уолтер Стюарт, граф Атолл (ок. 1360—1437), младший сын шотландского короля Роберта II от его второго брака с Ефимией, графиней Росс. Был казнен за участие в убийстве короля Якова I Стюарта.
Графы Атолл, восьмая креация (1457)
Другие титулы: лорд Балвени (1460)
- 1457—1512: Джон Стюарт, 1-й граф Атолл (1440—1512), старший сын Джеймса Стюарта, «Черного рыцаря Лорна» (ок. 1383 — ок. 1451), и Джоанны Бофорт, вдовы короля Шотландии Якова I.
- 1512—1521: Джон Стюарт, 2-й граф Атолл (ум. 1521), единственный сын 1-го графа
- 1521—1542: Джон Стюарт, 3-й граф Атолл (1507—1542), сын предыдущего
- 1542—1579: Джон Стюарт, 4-й граф Атолл (ум. 1579), единственный сын предыдущего
- 1579—1595: Джон Стюарт, 5-й граф Атолл (1563—1595), сын предыдущего. Скончался, не оставив потомства
Графы Атолл, девятая креация (1596)
Другие титулы: лорд Иннермит (1469)
- 1596—1603: Джон Стюарт, 1-й граф Атолл (1566—1603), 6-й лорд Иннермит (1585—1603), единственный сын Джеймса Стюарта, 5-го лорда Иннермита (ум. 1585)
- 1603—1625: Джеймс Стюарт, 2-й граф Атолл и 7-й лорд Иннермит (1583—1625), единственный сын 1-го графа Атолла. Скончался бездетным
Графы Атолл, десятая креация (1629)
См. Герцог Атолл
Напишите отзыв о статье "Граф Атолл"
Ссылки
- [www.thepeerage.com/index_earl.htm thePeerage.com]
Источники
- Anderson, Alan Orr, Early Sources of Scottish History: AD 500—1286, 2 Vols, (Edinburgh, 1922)
- Roberts, John L., Lost Kingdoms: Celtic Scotland in the Middle Ages, (Edinburgh, 1997)
Отрывок, характеризующий Граф Атолл
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
