Турн, Йиндржих Матиаш

Йиндржих Матиаш Турн

Йиндржих Матиаш Турн-Вальсассина (нем. Heinrich Matthias Graf von Thurn und Valsassina, итал. Enrico Matteo Conte della Torre di Valsassina, чеш. Jindřich Matyáš Thurn; 24 февраля 1567 — 26 января 1640) — чешский дворянин, один из лидеров протестантского движения в годы Тридцатилетней войны. Позже — датский фельдмаршал, затем военачальник и дипломат на шведской службе.

Биография

Родителями Йиндржиха были Франц Напус фон Турн-Вальсассина (Франтишек Турн), граф Линцский, член Тайного совета при австрийском эрцгерцоге Фердинанде II (1508—1586), и его вторая жена графиня Барбара Шликская (1547—1581), чешка, дочь Иеронимуса Шлика, графа Бассано и Вайскирхена, и графини Катерины фон Гляйхен-Тонна. Франц Напус был представителем рода Турн-и-Таксис, происходившего из Милана.

Сам Йиндржих Матиаш родился в замке Липница-над-Сазавоу, оба его родителя были протестантами, но после смерти отца в 1586 году Йиндржих Матиаш был отправлен к дяде Яну Амброжу, который был католиком. Дядя отправил племянника в Крайну, где тот освоил немецкий, итальянский и словенский языки, но в результате так и не научился хорошо говорить по-чешски. Несмотря на дядю-католика, Йиндржих Матиаш вырос ярым протестантом.

Уже в молодости Йиндржих Матиаш стал дипломатом, и посетил Стамбул, Сирию, Египет и Иерусалим. С 1592 году служил в имперской армии, воевавшей в Венгрии против турок, и дослужился до полковника. Под его началом сражались будущий имперский генералиссимус Валленштейн и многолетний президент Гофкригсрата Генрих фон Шлик.

На средства, полученные благодаря наследству и женитьбе, в 1605 году он приобрёл поместье Велиш в северо-восточной Чехии, и несмотря на то, что не говорил по-чешски, быстро занял ведущие позиции в среде местного дворянства. В 1609 году он оказался вовлечённым в борьбу за религиозную свободу, вылившуюся в подписание королём Рудольфом II «грамоты величества», уравнивавшей утраквистов и чешских братьев в правах с католиками. В 1611 году он был поставлен во главе войск, противостоящих Пассаускому вторжению.

После смерти короля Рудольфа Йиндржих Матиаш стал служить королю Матвею и получил титул Карлштейнского бургграфа. За верную службу делу Реформации Йиндржих Матиаш стал одним из «дефенсоров» (в соответствии с выданной Рудольфом «грамотой величества», чехи-протестанты получили право строить храмы, заводить училища, иметь свои синоды и избирать комитет из 24 дефенсоров, по 8 от каждого из 3-х сословий сейма). По настоянию других членов семьи Габсбургов, бездетный император Матвей в 1618 году был вынужден короновать королём Богемии штирийского герцога Фердинанда, активного проводника Контрреформации. Чешские дворяне, противясь этому, 23 мая 1618 года в Пражском Граде в ходе «Второй Пражской дефенестрации» выбросили имперских наместников Вилема Славату и Ярослава из Мартиниц и их писца Филиппа Фабрициуса в ров из высокого крепостного окна, и короновали королём Богемии лидера Евангелической Унии — пфальцского курфюрста Фридриха V. Это привело к началу Тридцатилетней войны. Йиндржих Матиаш Турн получил должность генерал-лейтенанта войск, собранных в Южной Чехии, действовал против имперских войск, руководимых фельдмаршалом Бюкуа.

В 1620 году наименован «генерал-фельдмаршалом союзных стран», участвовал в несчастной битве на Белой горе 8 ноября 1620 года, после поражения императорским судом заочно приговорен к смерти. В 1621 году сражался против императора вместе с Бетленом Габором до заключения Никольсбургского мира, который одним из условий поставил выдачу Турна. В 1623 году инициировал новое вторжение Бетлена Габора при поддержке Османской империи, которое, однако, снова оказалось безуспешным.

После нескольких попыток составить новый альянс против Габсбургов в 1627 году поступил на службу датскому королю, 22 августа получил патент датского фельдмаршала, однако не смог ничего противопоставить превосходящим силам Тилли и Валленштейна и вынужден был удалиться сначала в Нидерланды, затем в Швецию, на службе которой сражался его сын Бернгард фон Турн (умерший в 1628 году).

В 1630 году встал под знамена шведского короля Густава II Адольфа в чине генерал-лейтенанта, исполнял дипломатические поручения, участвовал также в сражениях при Брейтенфельде (1631), Нюрнберге и Лютцене (1632), где погиб шведский король. В 1633 году вместе с саксонским фельдмаршалом Арнимом направлен в Силезию, потерпел поражение при Штайнау-ан-дер-Одер 11 октября, попал в плен, но получил свободу.

Тщетно пытался склонить Валленштейна сменить сторону и провозгласить себя королём Богемии, после гибели генералиссимуса (1634) отошёл от активной деятельности, уехал в свои новые владения в Пярну (Шведская Эстляндия), и доживал свой век там. Похоронен в Таллине в Домском соборе.

Отрывок, характеризующий Турн, Йиндржих Матиаш

Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.