Грациан (юрист)

Грациан (род. в XI веке — умер в 1150), упоминаемый под разными именами (Франческо, Иоаннес, Джиованни) — монах-правовед XII века, автор так называемого «Decretum Gratiani», где приведены в согласование положения светского и церковного права.

У Данте Алигьери упоминается персонаж под именем Франческо Грациано в разделе Рай в «Божественной комедии»

Грациан - одна из значительнейших фигур в истории образования и науки.

Грациан жил и преподавал в Болонье, в старейшем университете мира. Между 1139—1150 годами он написал сборник, предназначенный для преподавания канонического права. Этот сборник получил название «Concordia canonum discordantium», или, как его позднее стали называть Декретом Грациана. До изобретения книгопечатания сборник Грациана распространялся в многочисленных списках, а первое издание вышло в свет в Страсбурге в 1471 году.

Грациан был не первым, кто решился поистине на такой титанический труд, как систематизация норм церковного права за 12 веков, к тому времени, существования церкви. До Грациана, были отдельные попытки такой систематизации, однако они такого успеха не имели.

Грациан свёл воедино и систематизировал огромный свод папских постановлений, решений локальных и центральных вселенских соборов, писем отцов церкви, накопившихся за 12 веков истории церкви.

Коллеги цивилисты, глоссаторы, подобное с римским правом сделать не смогли. Грациана можно считать как и Ирнерия основоположником нового направления образования науки. Если Ирнерий считается основоположником римского права, то Грациан канонического права.

В Декреталиях указывается, что человечество регулируется двумя способами: с помощью естественного права и с помощью обычаев. Главный принцип естественного права, выраженный также в Евангелии, состоит в том, чтобы каждый относился к другому так, как он желает, чтобы относились к нему. Все законы Грациан делил на божественные и человеческие. При этом божественные законы, по мысли Грациана, состоят из естественных законов и обычаев.

Грациан выделял три вида права: естественное право, гражданское право, право народов.

Естественное право является общим для всех людей, поскольку оно поддерживается природным инстинктом. Причём Грациан утверждает примат естественного права над обычаем и законом.

Гражданское право — это такое право, которое было установлено каждым народом или государством для себя в соответствии с божественной или человеческой причиной.

По мнению Грациана, который следовал в этом вопросе за Исидором Севильским, к праву народов относятся такие вопросы, как «оккупация территории, строительство, укрепление, войны, плен, рабство, право восстановления, мирные союзы, перемирия, неприкосновенность послов, запрет браков с чужеземцами».

«Это право, — отмечалось в Декреталиях Грациана, — называется правом народов по той причине, что оно применяется почти всеми народами».

Во второй части своего сборника Грациан излагает свои размышления по поводу войны и рассматривает восемь вопросов международно-правового характера. Он, в частности, допускает возможность законной войны, если это вызвано реальной необходимостью и связано с обеспечением мира.

Сборник Грациана неоднократно дополнялся и обновлялся следующими поколениями учёных богословов, постановлениями церковных соборов и римских пап.

Сборник Грациана, хоть и в многократно изменённом виде, действовал вплоть до 1918 года и был заменён сводом канонического права, изданным в 1918 году.

Литература

• Грациан, болонский монах // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Herman Lange «Römisches Recht im Mittelalter», Band 1, Verlag Beck, 1997
• Александр Мережко «История международно-правовых учений» , Киев, Таксон, 2006

Отрывок, характеризующий Грациан (юрист)

Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».