Грачёв, Рид Иосифович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Грачёв Рид
Рид Иосифович Грачёв
Имя при рождении:

Вите, Рид Иосифович

Дата рождения:

18 июля 1935(1935-07-18)

Место рождения:

Ленинград, РСФСР СССР

Дата смерти:

1 ноября 2004(2004-11-01) (69 лет)

Место смерти:

Санкт-Петербург, Россия

Гражданство:

СССР СССР
Россия Россия

Род деятельности:

Прозаик, эссеист, переводчик

Годы творчества:

19531970

Рид Иосифович Грачёв (настоящая фамилия Вите, 1935—2004) — русский писатель, переводчик, эссеист.





Биография

Отца не знал. Мать и бабушка погибли в блокадном Ленинграде. Восемь лет провел в детском доме. С 1949 жил в Риге у дяди. Самостоятельно изучал французский язык. В 1953 поступил на отделение журналистики филфака ЛГУ. После окончания университета год работал в рижской газете. Затем вернулся в Ленинград.

Творчество

Принадлежал к «неофициальным» литературным кругам Ленинграда. Первая публикация - в коллективном сборнике Начало пути (1960). Выпустил в советское время единственную книгу рассказов, много публиковался в самиздате. Был привлечен к переводам Е. Эткиндом, переводил произведения Сент-Экзюпери и А. Камю. Высокие оценки его творчества принадлежат Сергею Довлатову, Вере Пановой и Иосифу Бродскому[1]. В 1967 году Иосиф Бродский написал Грачёву «охранную грамоту»:

«Риду Иосифовичу Вите (Грачеву) для ограждения его от дурного глаза, людского пустословия, редакторской бесчестности и беспринципности, лживости женской, полицейского произвола и всего прочего, чем богат существующий миропорядок; а паче всего — от всеобщего наглого невежества. И пусть уразумеет читающий грамоту сию, что обладатель ея нуждается, как никто в Государстве Российском, в теплом крове, сытной пище, в разумной ненавязчивой заботе, в порядочной женщине; и что всяк должен ссужать его бессрочно деньгами, поелику он беден, ссужать и уходить тотчас, дабы не навязывать своё существование и не приковывать к себе внимание. Ибо Рид Вите — лучший литератор российский нашего времени — и временем этим и людьми нашего времени вконец измучен. Всяк, кто поднимет на обладателя Грамоты этой руку, да будет предан казни и поруганию в этой жизни и проклят в будущей, а добрый — да будет благословен. С чувством горечи и надежды и безо всякой улыбки писал это в Лето Господне 1967-е раб Божий Иосиф Бродский, поэт».

В начале 1970-х отошел от творческой деятельности из-за болезни.

Библиография

  • Где твой дом: Рассказы. — Москва-Ленинград: Советский писатель, 1967—124с.
  • Сент-Экзюпери, Антуан де, Повести, рассказы, сказки: Пер. с фр. Ваксмахер, М., Грачев, Р., Горелов, Г.М.; Алма-Ата, Казахстан,1981, 559 с.
  • Ничей брат: Эссе, рассказы / Рид Грачев; [Послесл. Я. Гордина; Худож. Л. Авидон]. — М.: Слово, Б. г. (1994). — 381 с. Содерж.: Рассказы: Дети без отцов; Посторонний; Дом стоял на окраине; Частные дрова; Мария; Зуб болит; Адамчик; Песни на рассвете; Колокольчики; Молодость и др.; Эссе. — 5000 экз. — ISBN 5-85050-019-7.
  • Письмо заложнику/ Ред. А.Ю. Арьев. - СПб.: Издательство журнала "Звезда", 2013. – 672 с. ISBN 978-5-7439-0190-6
  • Сочинения. - СПб.: Издательство журнала "Звезда", 2014. – 658 с. ISBN 978-5-7439-161-6

Напишите отзыв о статье "Грачёв, Рид Иосифович"

Литература

  • Олег Юрьев: [magazines.russ.ru/novyi_mi/2014/8/15r-pr.html Неспособность к искажению]. Новый мир, 2014, № 8

Примечания

  1. [magazines.russ.ru/novyi_mi/1998/1/eliseev.html Никита Елисеев. Гамбургский счет и партийная литература. Новый мир, 1998, № 1]


Отрывок, характеризующий Грачёв, Рид Иосифович

Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».