Гребнев, Андрей Феоктистович

Андрей Феоктистович Гребнев
Дата рождения	30 ноября 1912(1912-11-30)
Место рождения	с. Покатиловка, ныне Теректинский район, Западно-Казахстанская область, Республика Казахстан
Дата смерти	20 октября 1973(1973-10-20) (60 лет)
Место смерти	Пермь, СССР
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	Пехота
Годы службы	1934—1968
Звание
Командовал	409-й стрелковый полк 470-й стрелковый полк 17-я стрелковая дивизия
Сражения/войны	Польский поход РККА Советско-финская война (1939—1940) Великая Отечественная война
Награды и премии

Андрей Феоктистович Гребнев (30 ноября 1912 года, с. Покатиловка, ныне Теректинский район, Западно-Казахстанская область, Республика Казахстан — 20 октября 1973 года, Пермь, СССР) — советский военный деятель, генерал-майор. Герой Советского Союза.

Начальная биография

Андрей Феоктистович Гребнев родился 30 ноября 1912 года в селе Покатиловка ныне Теректинского района Западно-Казахстанской области Республики Казахстан в семье крестьянина.

Получил неполное среднее образование.

Юность провёл в Мариуполе (Донецкая область, Украина), где и начал работать разнорабочим. Затем работал матросом, буровым мастером, помощником директора хлебозавода.

Военная служба

Довоенное время

Осенью 1934 года был призван в ряды РККА.

С окончанием полковой школы Гребнев был назначен на должность командира отделения. После окончания срочной службы остался в армии.

В 1938 году окончил курсы младших лейтенантов.

Принимал участие в освободительном походе в Западную Украину и советско-финской войне.

В 1941 году закончил курсы «Выстрел».

Великая Отечественная война

С началом Великой Отечественной войны был направлен в Щигровский район (Курская область), где формировалась 283-я стрелковая дивизия, в составе которой в сентябре 1941 года командир роты лейтенант Андрей Феоктистович Гребнев вступил в бой под городом Глухов (Сумская область). В конце того же месяца был назначен на должность командира батальона.

Во время отступления батальон Гребнева прикрывал полк, оставаясь на оборонительных рубежах. Был награждён орденом Ленина.

В 1942 году вступил в ряды ВКП(б).

В июне 1942 года майор Гребнев был назначен на должность командира 409-го стрелкового полка (137-я стрелковая дивизия, Брянский фронт). Дивизия оборонялась в районе города Мценск.

В июле 1943 года полк под командованием Гребнева участвовал в Орловской наступательной операции, в ходе которой полк освободил 29 сёл и деревень Орловской области. В бою за деревню Пирожково (Свердловский район, Орловская область), полк уничтожил 9 танков, 19 орудий, 23 автомашины и другую технику. При отражении контратаки Гребнев находился на передовой. За умелое управление боем и нанесение больших потерь противнику в живой силе и технике подполковник Гребнев был награждён орденом Красного Знамени.

К началу операции «Багратион» полковник Гребнев командовал 470-м стрелковым полком (194-я стрелковая дивизия).

24 июня полк форсировал Днепр в районе посёлка Задрутье (Рогачёвский район, Гомельская область), после чего полк принял участие в ликвидации окружённой группировки противника юго-восточнее Бобруйска, сходу форсировав Березину.

Наступление полка способствовало освобождению городов Барановичи, Слоним и Волковыск. За инициативу, умелое руководство частью и личную отвагу, проявленные на белорусской земле, полковник Гребнев был представлен к присвоению звания Героя Советского Союза.

25 октября 1944 года полковник Гребнев был назначен на должность командира 17-й стрелковой дивизии, участвовавшей в разгроме войск противника в Восточной Пруссии.

В конце января 1945 года дивизия заняла оборону на правом берегу реки Пассарга на длине в 18 километров. Из-за большого участка обороны Гребнев решил сосредоточить основные силы дивизии южнее города Вормдитт (ныне Орнета, Польша), где сходились железная дорога, шоссе и проселочные пути. Дивизия отразила несколько десятков атак противника, пытавшегося прорвать наши позиции, два дня воевала в окружении. Несмотря на ранение комдив руководил боем до подхода основных сил. Был награждён орденом Суворова 2 степени. После лечения в госпитале вернулся в свою дивизию.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 апреля 1945 года за образцовое выполнение заданий командования и проявленные мужество и героизм в боях с немецко-фашистскими захватчиками полковнику Андрею Феоктистовичу Гребневу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№ 6113).

Принимал участие в последних боях в Восточной Пруссии, взятии города Браунсберг и форсировании залива Фришес-Хафф. За умелое руководство частями дивизии, а также приданными силами в боях на косе Фрише-Нерунг Гребнев был награждён орденом Красного Знамени.

Послевоенная карьера

В 1947 году Гребнев закончил курсы усовершенствования офицерского состава, а в 1956 году — Высшие академические курсы при Военной академии Генштаба.

С 1968 года генерал-майор Гребнев жил в Перми, был военным комиссаром Пермской области.

Андрей Феоктистович Гребнев умер 20 октября 1973 года. Похоронен на Южном кладбище Перми.

Награды

• Медаль «Золотая Звезда»;
• два ордена Ленина;
• три ордена Красного Знамени;
• орден Суворова 2 степени;
• орден Отечественной войны 1 степени;
• орден Красной Звезды;
• медали.

Память

На здании Пермского военкомата установлена мемориальная доска, посвящённая герою.

По инициативе местных жителей именем генерала Гребнева названа улица в деревне Кулики (Пермский край, Пермский район), на которой до сих пор стоит дом-дача Андрея Феоктистовича. Сейчас в нём никто не живет.

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=11292 Гребнев, Андрей Феоктистович]. Сайт «Герои Страны».

• [www.az-libr.ru/Persons/3G5/782408a7/index.shtml Андрей Феоктистович Гребнев на сайте «az-libr.ru»].

Отрывок, характеризующий Гребнев, Андрей Феоктистович

Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.