Гребнев, Наум Исаевич
Поделись знанием:
Наконец государь уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя и Москву утрояет силы русского войска.
Государь отъезжает из армии для того, чтобы не стеснять единство власти главнокомандующего, и надеется, что будут приняты более решительные меры; но положение начальства армий еще более путается и ослабевает. Бенигсен, великий князь и рой генерал адъютантов остаются при армии с тем, чтобы следить за действиями главнокомандующего и возбуждать его к энергии, и Барклай, еще менее чувствуя себя свободным под глазами всех этих глаз государевых, делается еще осторожнее для решительных действий и избегает сражений.
Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает поляков генерал адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и великим князем.
В Смоленске, наконец, как ни не желал того Багратион, соединяются армии.
Багратион в карете подъезжает к дому, занимаемому Барклаем. Барклай надевает шарф, выходит навстречу v рапортует старшему чином Багратиону. Багратион, в борьбе великодушия, несмотря на старшинство чина, подчиняется Барклаю; но, подчинившись, еще меньше соглашается с ним. Багратион лично, по приказанию государя, доносит ему. Он пишет Аракчееву: «Воля государя моего, я никак вместе с министром (Барклаем) не могу. Ради бога, пошлите меня куда нибудь хотя полком командовать, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена, так что русскому жить невозможно, и толку никакого нет. Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу». Рой Браницких, Винцингероде и тому подобных еще больше отравляет сношения главнокомандующих, и выходит еще меньше единства. Сбираются атаковать французов перед Смоленском. Посылается генерал для осмотра позиции. Генерал этот, ненавидя Барклая, едет к приятелю, корпусному командиру, и, просидев у него день, возвращается к Барклаю и осуждает по всем пунктам будущее поле сражения, которого он не видал.
Пока происходят споры и интриги о будущем поле сражения, пока мы отыскиваем французов, ошибившись в их месте нахождения, французы натыкаются на дивизию Неверовского и подходят к самым стенам Смоленска.
Надо принять неожиданное сражение в Смоленске, чтобы спасти свои сообщения. Сражение дается. Убиваются тысячи с той и с другой стороны.
Смоленск оставляется вопреки воле государя и всего народа. Но Смоленск сожжен самими жителями, обманутыми своим губернатором, и разоренные жители, показывая пример другим русским, едут в Москву, думая только о своих потерях и разжигая ненависть к врагу. Наполеон идет дальше, мы отступаем, и достигается то самое, что должно было победить Наполеона.
На другой день после отъезда сына князь Николай Андреич позвал к себе княжну Марью.
– Ну что, довольна теперь? – сказал он ей, – поссорила с сыном! Довольна? Тебе только и нужно было! Довольна?.. Мне это больно, больно. Я стар и слаб, и тебе этого хотелось. Ну радуйся, радуйся… – И после этого княжна Марья в продолжение недели не видала своего отца. Он был болен и не выходил из кабинета.
К удивлению своему, княжна Марья заметила, что за это время болезни старый князь так же не допускал к себе и m lle Bourienne. Один Тихон ходил за ним.
Через неделю князь вышел и начал опять прежнюю жизнь, с особенной деятельностью занимаясь постройками и садами и прекратив все прежние отношения с m lle Bourienne. Вид его и холодный тон с княжной Марьей как будто говорил ей: «Вот видишь, ты выдумала на меня налгала князю Андрею про отношения мои с этой француженкой и поссорила меня с ним; а ты видишь, что мне не нужны ни ты, ни француженка».
Одну половину дня княжна Марья проводила у Николушки, следя за его уроками, сама давала ему уроки русского языка и музыки, и разговаривая с Десалем; другую часть дня она проводила в своей половине с книгами, старухой няней и с божьими людьми, которые иногда с заднего крыльца приходили к ней.
О войне княжна Марья думала так, как думают о войне женщины. Она боялась за брата, который был там, ужасалась, не понимая ее, перед людской жестокостью, заставлявшей их убивать друг друга; но не понимала значения этой войны, казавшейся ей такою же, как и все прежние войны. Она не понимала значения этой войны, несмотря на то, что Десаль, ее постоянный собеседник, страстно интересовавшийся ходом войны, старался ей растолковать свои соображения, и несмотря на то, что приходившие к ней божьи люди все по своему с ужасом говорили о народных слухах про нашествие антихриста, и несмотря на то, что Жюли, теперь княгиня Друбецкая, опять вступившая с ней в переписку, писала ей из Москвы патриотические письма.
«Я вам пишу по русски, мой добрый друг, – писала Жюли, – потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить… Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору.
Бедный муж мой переносит труды и голод в жидовских корчмах; но новости, которые я имею, еще более воодушевляют меня.
Вы слышали, верно, о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!И действительно, хотя неприятель был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем; но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой друг, недостает… и т. д.
Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.
Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.
Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
| Наум Гребнев | ||||||||||||
 | ||||||||||||
| Имя при рождении: |
Наум Исаевич Рамбах | |||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Дата рождения: | ||||||||||||
| Место рождения: | ||||||||||||
| Дата смерти: | ||||||||||||
| Место смерти: | ||||||||||||
| Гражданство: | ||||||||||||
| Род деятельности: | ||||||||||||
| Годы творчества: |
1942-1987 | |||||||||||
| Жанр: | ||||||||||||
| Язык произведений: | ||||||||||||
| Премии: |
Государственная премия Дагестанской АССР | |||||||||||
| Награды: |
| |||||||||||
Нау́м Иса́евич Гре́бнев (настоящая фамилия — Рамбах; 1921 — 1988) — русский советский поэт, переводчик народной поэзии и классических поэтов Кавказа и Востока.
В его переводах или с его участием вышло более 150 книг.
Содержание
Биография
Родился в Харбине, где его отец работал редактором русскоязычной газеты[1]. Мать, Лея Иосифовна Рамбах, была преподавателем иностранных языков.
Великая Отечественная война застала Гребнева с самого её начала, поскольку в это время он служил на границе, под Брестом. Он отступал вместе с Красной Армией, попал в знаменитое Харьковское (Изюм-Барвенковское) окружение, где немцы взяли в плен 130 тысяч красноармейцев, вышел одним из немногих, форсировал Северский Донец, воевал под Сталинградом, был трижды ранен, и после последнего ранения 12 января 1944 года война для него кончилась. Свои воспоминания о войне он озаглавил «Война была самым серьёзным событием моей биографии». Естественно, в стихотворение «Журавли» (ставшее словами известной песни) он вложил и свой опыт войны.
После войны Гребнев учился с Гамзатовым в Литературном институте, и с той поры начались их дружба и сотрудничество. В 1949 году окончил Литературный институт. Гребнев также переводил стихи отца поэта, Гамзата Цадасы.
Похоронен на Переделкинском кладбище[2].
Творческая деятельность
Амам Аревелци
Отец Небесный, раб Твой незаметный
Взывает к милости Твоей несметной:
Прошу: мне по грехам не воздавай!
Не расточай Свой правый гнев ответный,
Меня за прегрешенья не карай!
Из всех, кто смертен здесь и кто бессмертен,
Лишь Ты один велик и милосерден.
И хоть я шел по ложному пути,
Я смерти убоялся, и, лукавый,
Злой враг меня склонил на путь кровавый,
Я все-таки молю Тебя: «Прости!»
(Перевод Наума Гребнева)
В числе переводов поэты-современники Гамзат Цадаса, Расул Гамзатов, Кайсын Кулиев, Алим Кешоков, Танзиля Зумакулова, Ираклий Абашидзе, Шота Нишнианидзе, Иван Тарба, Константин Ломиа, Адам Шогенцуков.
Переводил классиков поэзии Востока, таких как узбекские классические поэты Фуркат, Турды, Махмур, Увайси, Агахи; каракалпакский поэт-классик Бердах, туркменские классические поэты Зелили, Махтумкули, Мятаджи.
Особо следует отметить книгу «Истины. Изречения персидского и таджикского народов, их поэтов и мудрецов» в переводе Н. Гребнева (1968), которая была оформлена его супругой, Ноэми Моисеевной Гребневой, художником-графиком, а также ценительницей поэзии и пересказчицей Библии для детей. Ноэми Моисеевна оформила целый ряд книг переводов Наума Гребнева. Одной из самых удачных её работ была книга «Истины. Изречения персидского и таджикского народов, их поэтов и мудрецов», на обложке которой изображён вертикальный чёрный ключ на белом фоне. Книга включает изречения Алишаха Рагиба Самарканди, Абу Шукур Балхи, Анвари, Ансари, Ануширвана, Асади Туси, Аттара, Аухададдина Аухади, Бедиля, Бейхаки, Газали, Джами, Амир Хосров Дехлеви (Дехлави), Зебуннисо, Кисаи, Камола Худжанди, Манучехри, Муиззи, Масуди Марвази, Навои, Омар Хайама, Рудаки, Руми, Саади, Саиба Табризи, Сайидо, Санаи, Убейда Закани, Унсури, Фаррухи, Фирдоуси, Хафиза, Хакани, Хамдаллаха Казвини, Хилоли, Хусейна Ваиза Кашифи, Хусрави, Шахида Балхи, Шакира Бухари.
Невероятную популярность получило стихотворение Расула Гамзатова «Журавли» в переводе Гребнева, благодаря песне «Журавли» в исполнении Марка Бернеса, впервые прозвучавшей в 1969 году.
Ещё раньше в СССР стали возводиться мемориальные комплексы, памятники погибшим в Великую отечественную войну с изображением летящих журавлей и текстом первых строк песни. Позднее появились новые памятники с журавлями, хотя и без стихов Р. Г. Гамзатова в переводе Н. И. Гребнева. Таков мемориальный комплекс в Санкт-Петербурге. Стела с чёрными журавлями, возведенная у бывшего театрального центра на Дубровке, не имеет никаких надписей. После песни «Журавли» изображение журавлей стало символом памяти о погибших.
Гребнев считал, что в русской поэзии есть мастера, у которых хороши все переводы до единого: Самуил Маршак и Борис Пастернак.
Наум Гребнев переводил армянских поэтов Наапета Кучака, Григора Нарекаци, Багдасара Дпира, Ованеса Туманяна. Недостаточно известны, хотя заслуживают особого внимания, переводы Гребнева таких средневековых армянских поэтов, как Амам Аревелци.
Награды, звания и премии
- орден Отечественной войны I степени (6.4.1985)
- орден «Знак Почёта» (19.10.1981)
- медаль «За боевые заслуги» (10.10.1943)
- другие медали
- заслуженный работник культуры Дагестанской АССР (1970)
- заслуженный деятель искусств Кабардино-Балкарской АССР (1966)
- Государственная премия Дагестанской АССР (1972)
Сочинения
- Гребнев Н. И. Правое дело : Стихи. — М.: Моск. рабочий, 1948. — 80 с. — 5000 экз.
- [magazines.russ.ru/voplit/1999/4/art29233.html Воспоминания о войне «Слово переводчика», «Харьковское окружение 1942 года», «Под Сталинградом», «Мой последний день войны»] // Вопросы литературы. — 1999. — № 4. — С. 186—208.
Переводы
- с разных языков
- Гребнев Н. И. Вторая жизнь : Кн. переводов. — М.: Сов. Россия, 1985. — 237 с. — (Мастера художественного перевода). — 25 000 экз.
- Девочка пляшет : Дет. песенки народов Сев. Кавказа : [Для дошк. возраста] / Пер. Н. Гребнева. — М.: Дет. лит., 1983. — 32 с. — 450 000 экз.
- Девочка пляшет : [Песенки нар. СССР в обраб. Л. Кузьмина, Н. Гребнева, Л. Елисеевой : Для дошк. возраста]. — М.: Малыш, 1984. — 11 с. — 200 000 экз.
- Караван мудрости : Нар. изречения и пословицы Сред. Азии / Пер. Н. Гребнева. — М.: Дет. лит., 1975. — 48 с. — (Школьная библиотека для нерусских школ. Для восьмилетней и средней школы). — 100 000 экз.
- . — М.: Дет. лит., 1980. — 47 с. — 100 000 экз.
- Краткое слово — красивое слово : Нар. изречения и пословицы Дагестана и Кабардино-Балкарии : [Для сред. и ст. шк. возраста] / Вольн. пер. Н. Гребнева. — М.: Дет. лит., 1983. — 64 с. — 100 000 экз.
- Мудрость отцов : Пословицы и поговорки народов Сред. Азии / Пер. Н. Гребнева. — Ащхабад: Магарыф, 1984. — 190 с. — 100 000 экз.
- На дворе метёт метель : Песенки народов Сев. кавказа / Пер. Н. Гребнева. — М.: Малыш, 1971. — 20 с. — 150 000 экз.
- Песни былых времён : Лирика народов Сред. Азии / Пер. Н. Гребнева. — Ташкент: Гослитиздат УзССР, 1961. — 422 с. — 7000 экз.
- Песни маленьких горцев : Сказочки, считалки, небылицы, прибаутки народов Сев. Кавказа [Для мл. шк. возраста] / Пер. Н. Гребнева. — М.: Детгиз, 1961. — 63 с. — 150 000 экз.
- . — М.: Дет. лит., 1965. — 64 с. — (Школьная библиотека для нерусских школ. Для начальной школы). — 100 000 экз.
- Сто истин : Песни народов Сев. Кавказа / Пер. Н. Гребнева. — М.: Современник, 1984. — 543 с. — 10 000 экз.
- Узоры на коврах : Песни народов Сред. Азии / Пер. Н. Гребнева. — Ташкент: Изд-во лит. и искусства, 1985. — 454 с. — 7000 экз.
- Что сказали мне друзья : Стихи и нар. дет. песенки / Пер. с тадж. Н. Гребнева. — М.: Дет. лит., 1973. — 96 с. — 100 000 экз.
- библейских текстов
- Книга псалмов. (Псалтирь) / Пер. в стихах Н. Гребнева. — М.: Изд. фирма «Вост. лит.» : Школа-пресс, 1994. — 252 с. — 30 000 экз. — ISBN 5-02-017398-3.
- Псалмы Давида / [пер. и стихотвор. переложение псалмов Н. Гребнева]. — СПб.: Азбука : Азбука-Аттикус, 2012. — 283 с. — 4000 экз. — ISBN 978-5-389-02999-6.
- Шедевры библейской поэзии : Сотворение мира. Псалмы. Экклезиаст / Стихотвор. перелож. Германа Плисецкого и Наума Гребнева. — М.: РИПОЛ классик, 2001. — 380 с. — 7000 экз. — ISBN 5-7905-1048-5.
- с абхазского языка
- Абхазская народная поэзия : [Сборник] / Пер. Н. Гребнева. — Сухуми: Алашара, 1983. — 96 с. — 3000 экз.
- с азербайджанского языка
- Вазех М. Ш. Избранная лирика / Пер. Н. Гребнева. — Баку: Язычы, 1986. — 239 с. — 100 000 экз.
- Вазех М. Ш. Избранное / Пер. Н. Гребнева. — Баку: Азернешр, 1977. — 199 с. — 10 000 экз.
- Вазех М. Ш. Лирика / Пер. Н. Гребнева, Л. Мальцева. — М.: Худож. лит., 1971. — 271 с. — 6000 экз.
- Вазех М. Ш. [Стихи] / Пер. Н. Гребнева, Л. Мальцева. — Баку: Азернешр, 1964. — 199 с. — 6000 экз.
- Несими И. Рубаи / Пер. с азерб. Н. Гребнева. — Баку: Азернешр, 1973. — 92 с. — 10 000 экз.
- с армянского языка
- Нарекаци Г. Стихи : Книга скорбных песнопений (отрывки) / Пер. Н. Гребнева. — Ереван: Айастан, 1969. — 51 с. — 10 000 экз.
- Прапесня : Из армянской народной поэзии. — Айастан, 1970.
- с болгарского языка
- Из болгарской народной поэзии / Пер. Н. Гребнева. — София: София-пресс, 1971. — 196 с. — (Б-ка «Болгария», № 3).
- с венгерского языка
- Песни мадьяр : Венг. нар. песни и баллады / Пер. с венг. Н. Гребнева. — Будапешт: Корвина, 1977. — 138 с.
- с грузинского языка
- Три солнца : Из груз. нар. поэзии / Пер. Н. Гребнева, Я. Козловского. — Тбилиси: Ганатлеба, 1979. — 99 с. — 5000 экз.
- с дагестанских языков
- Весна в горах : Из новых стихов дагест. поэтов / Пер. Н. Гребнева, Я. Козловского. — Махчкала: Даггиз, 1949. — 104 с. — 6000 экз.
- Гамзатов Р. Г. Год моего рождения : Стихи и поэмы / Пер. с авар. Н. Гребнева и др. — Махачкала: Даггиз, 1952. — 96 с. — 3000 экз.
- Гамзатов Р. Г. Земля моя : Сб. стихов / Пер. с авар. Н. Гребнева, Я. Козловского. — Махачкала: Даггиз, 1948. — 92 с. — 5000 экз.
- Гамзатов Р. Г. Избранное : Стихотворения и поэмы : в 2-х т / Пер. с авар. Н. Гребнева, Я. Козловского. — М.: Худож. лит., 1964. — 391+311 с. — 45 000 экз.
- Гамзатов Р. Г. Книга сонетов / Пер. с авар. Н. Гребнева. — М.: Мол. гвардия, 1983. — 78 с. — 50 000 экз.
- Гамзатов Р. Г. Новая встреча : Стихи / Пер. с авар. Н. Гребнева и др. — М.: Мол. гвардия, 1957. — 95 с. — 5000 экз.
- Гамзатов Р. Г. Письмена / Пер. с авар. Н. Гребнева. — М., 1973.
- Голоса Дагестана : Сб. стихов / Пер. Н. Гребнева. — Махачкала: Даг. кн. изд-во, 1973. — 241 с. — 5000 экз.
- Дагестанская народная лирика / Пер. Н. Гребнева. — Махачкала: Дагкнигоиздат, 1954. — 72 с. — 4000 экз.
- Дагестанская народная лирика / Пер. Н. Гребнева. — М.: Гослитиздат, 1957. — 279 с. — 10 000 экз.
- Залов Г. Московское время : [Стихи] / Пер. с авар. Н. Гребнева и др. — Махачкала: Даггосиздат, 1950. — 67 с. — 5000 экз.
- Из дагестанской народной лирики / Пер. Н. Гребнева. — Махачкала: Дагкнигоиздат, 1956. — 299 с. — 3000 экз.
- Крум-крум : Нар. дет. песенки Дагестана / Пер. Н. Гребнева. — Л.: Художник РСФСР, 1976. — 24 с. — 300 000 экз.
- Молодой Дагестан : Сб. стихов молодых поэтов / Пер. Н. Гребнева, Я. Козловского. — Махачкала: Даггиз, 1947. — 69 с. — 4000 экз.
- Народные изречения и пословицы Дагестана / Пер. Н. Гребнева, Я. Козловского. — Махачкала: Дагучпедгиз, 1966. — 139 с. — 10 000 экз.
- Печке — полено [Даг. нар. песенка в обраб. Н. Гребнева : Для дошк. возраста]. — М.: Малыш, 1987. — 12 с. — 500 000 экз.
- . — М.: Малыш, 1990. — 11 с. — 500 000 экз.
- Расскажи мне что-нибудь : Песенки, сказочки, загадки народов Дагестана / Пер. Н. Гребнева. — Махачкала: Дагучпедгиз, 1964. — 84 с. — 10 000 экз.
- Сорока прилетела : Нар. песенки Дагестана / Пер. Н. Гребнева. — М.: Малыш, 1967. — 15 с. — 150 000 экз.
- Умное слово и старое — ново : Пословицы и изречения народов Дагестана / Вольный пер. Н. Гребнева. — Махачкала: Дагучпедгиз, 1985. — 48 с. — 25 000 экз.
- Хаппалаев Ю. Р. Звёзды счастья: [Стихи] / Пер. с лакск. Н. Гребнева и др. — Махачкала: Даггиз, 1950. — 59 с. — 5000 экз.
- с еврейских языков
- Песни былого : Из евр. нар. поэзии / Пер. Н. Гребнева. — М.: Сов. писатель, 1986. — 319 с. — 20 000 экз.
- с кабардинского, балкарского языков
- Балкарская народная лирика / Пер. Н. Гребнева. — Нальчик: Кабард.-Балкар. кн. изд., 1959. — 131 с. — 500 экз.
- Зумакулова Т. М. Молчание : Стихи / Авториз. пер. с балкар. Н. Гребнева, Ю. Нейман. — М.: Сов. писатель, 1972. — 199 с. — 10 000 экз.
- Из кабардинской народной лирики / Пер. Н. Гребнева. — Нальчик: Кабард. кн. изд., 1956. — 107 с. — 2000 экз.
- Истины : Из нар. творчества Кабардино-Балкарии : На рус., кабард. и балкар. яз / Пер. Н. Гребнева. — Нальчик: Эльбрус, 1981. — 246 с. — 2000 экз.
- К вам гусыня приходила? : [Кабард. нар. песенка в обраб. Н. Гребнева : Для дошк. возраста]. — М.: Малыш, 1987. — 10 с. — 300 000 экз.
- Как ездят на коне : Кабард. и балкар. нар. песенки : [Для дошк. возраста] / Пер. Н. Гребнева. — М.: Малыш, 1986. — 21 с. — 150 000 экз.
- Кешоков А. П. Звездный час : Стихи / Авториз. пер. с кабард. Н. Гребнева, Я. Козловского. — М.: Современник, 1979. — 127 с. — 10 000 экз.
- Кешоков А. П. Мед воспоминаний : Стихотворения и поэма / Авториз. пер. с кабард. Н. Гребнева. — М.: Современник, 1987. — 123 с. — 25 000 экз.
- Песни живших до нас : Из нар. поэзии кабардинцев и балкарцев / Пер. Н. Гребнева. — Нальчик: Кабард.-Балкар. кн. изд., 1966. — 190 с. — 10 000 экз.
- Песня дерева : Из кабард. нар. лирики : [Для мл. шк. возраста] / Пер. Н. Гребнева. — Нальчик: Эльбрус, 1985. — 15 с. — 15 000 экз.
- Песня чаганы : Страницы старинной нар. лирики Дагестана : [Для сред. и ст. шк. возраста] / Пер. Н. Гребнева. — Махачкала: Дагучпедгиз, 1976. — 144 с. — 50 000 экз.
- Страницы кабардинской и балкарской поэзии : Нар. песни, пословицы и поэзия наших дней / Пер. Н. Гребнева. — Нальчик: Эльбрус, 1980. — 208 с. — 2000 экз.
- Так сказали мудрецы : Пословицы, поговорки Кабардино-Балкарии / Пер. Н. Гребнева. — Нальчик, 1967.
- Топ-топ : Балк. песенка [в обраб. Н. Гребнева : Для дошк. возраста]. — М.: Малыш, 1980. — 6 с. — 700 000 экз.
- . — М.: Малыш, 1980. — 6 с. — 300 000 экз.
- . — М.: Малыш, 1981. — 6 с. — 500 000 экз.
- с казахского языка
- Ахтанов Т. Клятва : Драм. поэма / Авториз. пер. с каз. Н. Гребнева. — Алма-Ата: Жалын, 1977. — 95 с. — 25 000 экз.
- Казахские пословицы и поговорки / Пер. Н. Гребнева. — Алма-Ата: Жазушы, 1987. — 821 с. — 100 000 экз.
- с каракалпакского языка
- Бердах. Избранное / Пер. с каракалп. Н. Гребнева. — Ташкент: Гослитиздат, 1958. — 160 с. — 10 000 экз.
- Бердах. Избранная лирика / Пер. с каракалп. Н. Гребнева. — Ташкент: Изд-во ЦК КП Узбекистана, 1984. — 107 с. — (Избранная лирика Востока). — 355 000 экз.
- Бердах. Царь-самодур : (Поэма) / Пер. с каракалп. Н. Гребнева. — Нукус: Каракалпакстан, 1986. — 103 с. — 5000 экз.
- с киргизского языка
- Киргизская лирика : Устное народное творчество / Пер. с кирг. Н. Гребнева. — Фрунзе: Мектеп, 1975. — 234 с. — 4500 экз.
- Народная лирика Киргизии : [Для старш. шк. возраста] / Пер. с кирг. Н. Гребнева. — Фрунзе: Киргизучпедгиз, 1962. — 134 с. — 4000 экз.
- Слово безвестных мудрецов : Кирг. пословицы / Пер. Н. Гребнева. — Фрунзе: Кыргызстан, 1968. — 180 с. — 5000 экз.
- с монгольского языка
- Песни аратов : Из монг. нар. поэзии / Пер. Н. Гребнева. — М.: Худож. лит., 1973. — 215 с. — 10 000 экз.
- с осетинского языка
- Песни далёких лет : Из осетин. фольклора / Пер. Н. Гребнева. — Орджоникидзе: Сев.-Осет. кн. изд., 1960. — 127 с. — 2000 экз.
- . — 2-е изд., доп. — Орджоникидзе: Ир, 1974. — 191 с. — 20 000 экз.
- с персидского языка
- Руми Д. Поэма о скрытом смысле : Избр. притчи / Пер. с перс. Н. Гребнева. — М.: Наука, 1986. — 270 с. — 75 000 экз.
- Истины : Изречения перс. и тадж. народов, их поэтов и мудрецов / Пер. Н. Гребнева. — М.: Наука, 1968. — 320 с. — 100 000 экз.
- Медресе любви : Перс. нар. поэзия / Пер. Н. Гребнева. — М.: Худож. лит., 1969. — 175 с. — 25 000 экз.
- Медресе любви : [сборник] / Пер. Н. Гребнева. — СПб.: Азбука-классика, 2007. — 201 с. — 5000 экз. — ISBN 978-5-91181-617-9.
- с пушту
- Песни разлук и встреч : Нар. поэзия пушту / Пер. Н. Гребнева. — М.: Худож. лит., 1968. — 183 с. — 10 000 экз.
- с таджикского языка
- Дехоти А. П. Озорной барашек : [Стихи : Для дошк. и мл. шк. возраста] / Пер. с тадж. Н. Гребнева. — Душанбе: Маориф, 1986. — 14 с. — 100 000 экз.
- Из таджикской народной поэзии / Пер. Н. Гребнева. — Душанбе: Ирфон, 1964. — 192 с. — 5000 экз.
- Песни страны певцов : Из тадж. нар. поэзии / Пер. Н. Гребнева. — Душанбе: Ирфон, 1972. — 352 с. — 20 000 экз.
- Четверостишья : Из тадж. нар. лирики / Пер. Н. Гребнева. — Сталинабад: Таджикгосиздат, 1957. — 130 с. — 10 000 экз.
- Что видел ёжик : Стихи [Для мл. возраста] / Пер. с тадж. Н. Гребнева. — М.: Детгиз, 1957. — 16 с. — 20 000 экз.
- с татарского языка
- Атнилов Д. А. Светлые черты : [Стихи] / Пер. с тат. Н. Гребнева. — Махачкала: Даггиз, 1950. — 51 с. — 5000 экз.
- Баттал С. В. По столбовой дороге: Повесть в стихах / Авториз. пер. с тат. Н. Гребнева, С. Липкина. — М.: Сов. писатель, 1956. — 95 с. — 5000 экз.
- с туркменского языка
- Курбансахатов К. Глупый шах : Поэма-сказка : [Для мл. шк. возраста] / Пер. с туркм. Н. Гребнева. — Ашхабад: Магарыф, 1986. — 47 с. — 300 000 экз.
- . — Ашхабад: Магарыф, 1991. — 47 с. — 100 000 экз.
- Ленивый Мурад : Сказки туркм. поэтов / Пер. Н. Гребнева. — М.: Детгиз, 1963. — 96 с. — 35 000 экз.
- Мятаджи. Лирика : [Сборник] / Пер. с туркм. Н. Гребнева. — Ашхабад: Туркменистан, 1975. — 99 с. — 14 000 экз.
- Родники в песках : Из туркм. нар. поэзии / Пер. Н. Гребнева. — Ашхабад: Магарыф, 1985. — 175 с. — 15 000 экз.
- Сейтаков Б. Аязхан: [Сказка в стихах] / Вольный пер. с туркм. Н. Гребнева. — Ашхабад: Туркменгосиздат, 1956. — 36 с. — 6000 экз.
- Слышу голос друга : [Стихи] / Пер. с туркм. Н. Гребнева. — Ашхабад: Туркменистан, 1985. — 269 с. — 30 000 экз.
- Умная речь — острее, чем меч : Туркм. пословицы и поговорки : [В стихах : Для сред. и ст. шк. возраста] / Пер. с туркм. Н. Гребнева. — Ашхабад: Магарыф, 1989. — 62 с. — 55 000 экз. — ISBN 5-675-00160-3.
- Юсуф Хас-Хаджиб. Наука быть счастливым / Пер. Н. Гребнева. — Ташкент: Гослитиздат УзССР, 1963. — 117 с. — 5000 экз.
- . — М.: Худож. лит., 1971. — 158 с. — 25 000 экз.
- с узбекского языка
- Агахи М. Р. Избранное / Пер. с узб. Н. Гребнева. — Ташкент: Изд-во ЦК Компартии Узбекистана, 1984. — 122 с. — (Избранная лирика Востока ; [4]). — 355 000 экз.
- Другие слова / Избр. пер. из узб. нар. поэзии и классич. поэзии Н. Гребнева. — Ташкент: Изд-во лит. и искусства, 1973. — 287 с. — 3000 экз.
- Истоки и устья / Пер. из узб. поэзии Н. Гребнева. — Ташкент: Изд-во лит. и искусства, 1983. — 359 с. — 10 000 экз.
- Народная лирика Узбекистана / Пер. Н. Гребнева. — Ташкент: Гослитиздат УзССР, 1959. — 168 с. — 10 000 экз.
- Ниязи Х. Х. Да здравствуют Советы! : [Стихотворение] / Пер. Н. Гребнева. — Ташкент: Изд-во лит. и искусства им. Гарура Гуляма, 1979. — 44 с. — 10 000 экз.
- Турды. Избранные произведения / Пер. Н. Гребнева. — Ташкент: Изд-во АН УзССР, 1951. — 47 с. — 5000 экз.
- Увайси. Лирика / Пер. с узб. Н. Гребнева. — Ташкент: Изд-во лит. и искусства, 1984. — 144 с. — 1000 экз.
- Упрямый Касым : Весёлые стихи : [Для мл. шк. возраста] / Пер. с узб. Н. Гребнева. — М.: Детгиз, 1959. — 63 с. — 110 000 экз.
- с чеченского языка
- Песни вайнахов : Чечено-ингуш. нар. лирика / Пер. Н. Гребнева. — Грозный, 1972.
- Чеченские песни / Пер. с чечен. Н. Гребнева. — М.: Фонд им. И. Д. Сытина : Фонд Р. Гамзатова, 1995. — 54 с. — (Поэты Северного Кавказа). — 500 экз. — ISBN 5-86863-029-7.
Переводы с армянского
- Наум Гребнев. Переводы армянской поэзии.
- Григор Нарекаци. Книга скорби. С армянского. Изд-во Советакан грох. Ереван, 1977. Двуязычное издание. 500 с. Предисловие, составление, прим. Левона Мкртчяна. Редактор Мария Сергеевна Петровых. Тираж 20 тыс.
- Григор Нарекаци. Книга скорбных песнопений. Наири, Ереван, 1998. Книга включает впервые опубликованные главы 34, 37, 57, 69.
- Григор Нарекаци. Стихи. Книга скорбных песнопений (отрывки). Айастан, Ереван, 1969. Тираж 10 тыс. Страниц 50. Послесловие Левона Мкртчяна «О Григоре Нарекаци».
- Прапесня. Из армянской народной поэзии. (Приложение: надписи XIV в.). Составитель Л.Мкртчян. Изд-во Айастан, Ереван, 1970. Страниц 180.
- Наапет Кучак, Айрены. Армянский поэт XVI в. Любовная лирика. Предисловие Левона Мкртчяна. Изд-во Айастан, Ереван, 1968. 206 страниц.
- Наапет Кучак, Сто и один айрен. Айастан 1975. Разные переводчики.
- Ованес Туманян. Четверостишия. Айастан, Ереван, 1968.
- Ованес Туманян. Избранное, Художественная литература, М., 1988, разные переводчики. Н.Гребнев: Четверостишия, также стихи: Плач куропатки, Поминовение, Смерть мышонка, Ветер, Воробушек, Аист, Маленький земледелец.
- Ованес Туманян, Избранные произведения в трех томах. Айастан, 1969. Разные переводчики. Н.Гребнев: Четверостишия, стихи. Стихи детям: Ветер, Воробушек, Аист, Маленький земледелец.
- Ованес Туманян. Пес и кот. Сказки для детей. Предисловие Чуковского Корнея Ивановича. Переводы Самуила Маршака и Н. Гребнева. («Смерть мышонка», перевод Н.Гребнева.) Рисунки В.Стацинского. Айастан, 1969. Тираж 500 тыс. Переиздание, Советакан грох, 1983.
- Давтак Кертог. Плач на смерть великого князя Джеваншира. Советакан грох, 1986. Предисловие Левона Мкртчяна. Семиязычное издание. Илл.
- Амо Сагиян. Стихи. Также в составе: Наум Гребнев. Вторая жизнь. Книга переводов. Советская Россия, Москва, 1985.
- Армянская средневековая лирика. Советский писатель, Ленинградское отделение 1972. 390 с. Н.Гребнев и другие переводчики.
- Средневековая армянская поэзия. Москва, Художественная литература, 1981, 400 с. Н.Гребнев и другие переводчики. Переводы Н.Гребнева:
- Средневековые народные песни, песни любви, песни изгнания, обрядовые, колыбельные, плачи; заклинания.
- Средневековые лирики (IV—XVIII вв.): Давтак Кертог; Амам Аревелци,
- Григор Нарекаци: Песнь сладостная. Вардавар. Песнь Воскресения. Книга скорбных песнопений (отрывки).
- Ованес Саркаваг Имастар; Нерсес Шнорали; Ованес Ерзнкаци Плуз; Костандин Ерзнкаци. Фрик. Хачатур Кечареци. Наапет Кучак.
- Неизвестный поэт, Песня о Тер-Степаносе, епископе сюникском. Памятные записи;
- Аракел Сюнеци; Ованес Тлкуранци; Мкртич Нагаш, Керовбе; Григорис Ахтамарци; Нерсес Мокаци, Мартирос Крымеци; Нагаш Овнатан. Багдасар Дпир; Петрос Капанци; Григор Ошаканци.
- Поэты Армении / Вступительная статья Левона Мкртчяна. Библиотека поэта. Малая серия. Советский писатель, Ленинградское отд. 1979. 590 с. Разные переводчики.
- От «Рождения Ваагна» до Паруйра Севака / Антологический сборник армянской поэзии в двух книгах. Вступит статья, составление, биографические справки и примечания Левона Мкртчяна. Советакан Грох, Ереван, 1983. Разные переводчики. Том 1: 390 с. Том 2: 400 с.
- Армянская классическая лирика / 1-2 тт. Советакан Грох, 1977. Разные переводчики.
- Читая Г. Нарекаци / Сборник статей. См. Наум Гребнев Поэтическая археология. (статья) Айастан, 1974.
- Читая Г. Нарекаци /(Новый сборник статей) «Наири», Ереван 1997. Отклики на русские переводы «Книги скорбных песнопений». 166 страниц. См. стр. 3-14. Левон Мкртчян «Пусть рассказана будет людям всех племен»; с.129, Сергей Аверинцев Роскошь узора и глубины сердца; Альфред Шнитке «Хоровой концерт на тексты Нарекаци…» Александр Межиров «Намеревался жизнь дожить для виду…» Станислав Рассадин Плюс десять веков, другие статьи.
А.Шнитке, Концерт для смешанного хора в четырёх частях на стихи Г. Нарекаци в переводе Н.Гребнева
Концерт для хора завершен летом 1985, третья часть была написана в 1984 году.
- Грампластинка. Концерт для хора Альфред Шнитке, на слова Г. Нарекаци в переводе Н.Гребнева, Государственный камерный хор Министерства культуры СССР. Дирижёр Валерий Полянский. Запись в Софийском соборе города Полоцка. На обложке: текст Григора Нарекаци, перевод Н.Гребнева: Альбом ВТПО «Фирма Мелодия», 1989. Запись 1988.
- (1) «Хор Полянского на слова Г. Нарекаци в переводе Н.Гребнева. Концерт для хора Альфред Шнитке» (CD)1992
- (2) Alfred Schnittke. Choir Concerto. The Danish National Radio Choir with Stefan Parkman. Chandos Records CHAN 9126. © 1992 Chandos Records (CD) — Концерт для хора Альфред Шнитке, "Датский хор на слова Г.Нарекаци в переводе Н.Гребнева, 1994.
- (3) Альфред Шнитке Сочинения для хора а капелла. Камерный хор Московской консерватории им. П. И. Чайковского. Художественный руководитель и дирижёр Борис Тевлин. Записан в июле 2002 года в концертном зале Государственного музыкального училища имени Гнесиных (звукорежиссёр Петр Кондрашин) по инициативе директора училища Татьяны Петровой. Концерт для хора в 4-х частях на слова Григора Нарекаци в переводе Н.Гребнева
Часть I. О, Повелитель сущего всего… Часть II. Собранье песен сих, где каждый стих наполнен скорбью… Часть III. Всем тем, кто вникнет в сущность скорбных слов… Часть IV. Сей труд, что начинал я с упованьем… Ссылка: www.kamernij.narod.ru/shnitke.htm
Напишите отзыв о статье "Гребнев, Наум Исаевич"
Примечания
- ↑ Известно, что отец Н. И. Гребнева жил и работал в Харбине ещё в 1924 г. — см. [www.rp-net.ru/images/book/Melihov-Belyy_Harbin.pdf Мелихов Г. В. Белый Харбин. Середина 20-х. — М: Русский путь, 2003. — 440 с., ил.] — ISBN 5-85887-165-8 — стр. 376.
- ↑ См. bozaboza.narod.ru/grebnev.html
Ссылки
- [www.vekperevoda.com/1900/ngrebnev.htm Наум Гребнев] на сайте «Век перевода»
- [magazines.russ.ru/voplit/1999/4/art29233.html Наум Гребнев. Война была самым серьезным событием моей биографии.(«Мой последний день войны», «Слово переводчика», «Харьковское окружение» и «Под Сталинградом»)]
- www.chukfamily.ru/Kornei/Memories/Mkrtchan.htm
Отрывок, характеризующий Гребнев, Наум Исаевич
Армии раздроблены, нет единства начальства, Барклай не популярен; но из этой путаницы, раздробления и непопулярности немца главнокомандующего, с одной стороны, вытекает нерешительность и избежание сражения (от которого нельзя бы было удержаться, ежели бы армии были вместе и не Барклай был бы начальником), с другой стороны, – все большее и большее негодование против немцев и возбуждение патриотического духа.Наконец государь уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя и Москву утрояет силы русского войска.
Государь отъезжает из армии для того, чтобы не стеснять единство власти главнокомандующего, и надеется, что будут приняты более решительные меры; но положение начальства армий еще более путается и ослабевает. Бенигсен, великий князь и рой генерал адъютантов остаются при армии с тем, чтобы следить за действиями главнокомандующего и возбуждать его к энергии, и Барклай, еще менее чувствуя себя свободным под глазами всех этих глаз государевых, делается еще осторожнее для решительных действий и избегает сражений.
Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает поляков генерал адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и великим князем.
В Смоленске, наконец, как ни не желал того Багратион, соединяются армии.
Багратион в карете подъезжает к дому, занимаемому Барклаем. Барклай надевает шарф, выходит навстречу v рапортует старшему чином Багратиону. Багратион, в борьбе великодушия, несмотря на старшинство чина, подчиняется Барклаю; но, подчинившись, еще меньше соглашается с ним. Багратион лично, по приказанию государя, доносит ему. Он пишет Аракчееву: «Воля государя моего, я никак вместе с министром (Барклаем) не могу. Ради бога, пошлите меня куда нибудь хотя полком командовать, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена, так что русскому жить невозможно, и толку никакого нет. Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу». Рой Браницких, Винцингероде и тому подобных еще больше отравляет сношения главнокомандующих, и выходит еще меньше единства. Сбираются атаковать французов перед Смоленском. Посылается генерал для осмотра позиции. Генерал этот, ненавидя Барклая, едет к приятелю, корпусному командиру, и, просидев у него день, возвращается к Барклаю и осуждает по всем пунктам будущее поле сражения, которого он не видал.
Пока происходят споры и интриги о будущем поле сражения, пока мы отыскиваем французов, ошибившись в их месте нахождения, французы натыкаются на дивизию Неверовского и подходят к самым стенам Смоленска.
Надо принять неожиданное сражение в Смоленске, чтобы спасти свои сообщения. Сражение дается. Убиваются тысячи с той и с другой стороны.
Смоленск оставляется вопреки воле государя и всего народа. Но Смоленск сожжен самими жителями, обманутыми своим губернатором, и разоренные жители, показывая пример другим русским, едут в Москву, думая только о своих потерях и разжигая ненависть к врагу. Наполеон идет дальше, мы отступаем, и достигается то самое, что должно было победить Наполеона.
На другой день после отъезда сына князь Николай Андреич позвал к себе княжну Марью.
– Ну что, довольна теперь? – сказал он ей, – поссорила с сыном! Довольна? Тебе только и нужно было! Довольна?.. Мне это больно, больно. Я стар и слаб, и тебе этого хотелось. Ну радуйся, радуйся… – И после этого княжна Марья в продолжение недели не видала своего отца. Он был болен и не выходил из кабинета.
К удивлению своему, княжна Марья заметила, что за это время болезни старый князь так же не допускал к себе и m lle Bourienne. Один Тихон ходил за ним.
Через неделю князь вышел и начал опять прежнюю жизнь, с особенной деятельностью занимаясь постройками и садами и прекратив все прежние отношения с m lle Bourienne. Вид его и холодный тон с княжной Марьей как будто говорил ей: «Вот видишь, ты выдумала на меня налгала князю Андрею про отношения мои с этой француженкой и поссорила меня с ним; а ты видишь, что мне не нужны ни ты, ни француженка».
Одну половину дня княжна Марья проводила у Николушки, следя за его уроками, сама давала ему уроки русского языка и музыки, и разговаривая с Десалем; другую часть дня она проводила в своей половине с книгами, старухой няней и с божьими людьми, которые иногда с заднего крыльца приходили к ней.
О войне княжна Марья думала так, как думают о войне женщины. Она боялась за брата, который был там, ужасалась, не понимая ее, перед людской жестокостью, заставлявшей их убивать друг друга; но не понимала значения этой войны, казавшейся ей такою же, как и все прежние войны. Она не понимала значения этой войны, несмотря на то, что Десаль, ее постоянный собеседник, страстно интересовавшийся ходом войны, старался ей растолковать свои соображения, и несмотря на то, что приходившие к ней божьи люди все по своему с ужасом говорили о народных слухах про нашествие антихриста, и несмотря на то, что Жюли, теперь княгиня Друбецкая, опять вступившая с ней в переписку, писала ей из Москвы патриотические письма.
«Я вам пишу по русски, мой добрый друг, – писала Жюли, – потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить… Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору.
Бедный муж мой переносит труды и голод в жидовских корчмах; но новости, которые я имею, еще более воодушевляют меня.
Вы слышали, верно, о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!И действительно, хотя неприятель был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем; но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой друг, недостает… и т. д.
Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.
Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.
Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
Категории:
- Родившиеся 20 октября
- Родившиеся в 1921 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Харбине
- Умершие 2 января
- Умершие в 1988 году
- Умершие в Москве
- Поэты по алфавиту
- Поэты СССР
- Поэты России
- Поэты XX века
- Переводчики по алфавиту
- Переводчики СССР
- Переводчики России
- Переводчики XX века
- Переводчики поэзии на русский язык
- Переводчики с абхазского языка
- Переводчики с азербайджанского языка
- Переводчики с армянского языка
- Переводчики с болгарского языка
- Переводчики с венгерского языка
- Кавалеры ордена Отечественной войны I степени
- Кавалеры ордена «Знак Почёта»
- Награждённые медалью «За боевые заслуги»
- Награждённые медалью «За оборону Сталинграда»
- Награждённые медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
- Писатели по алфавиту
- Переводчики с грузинского языка
- Переводчики с аварского языка
- Переводчики с лакского языка
- Переводчики с кабардино-черкесского языка
- Переводчики с балкарского языка
- Переводчики с казахского языка
- Переводчики с каракалпакского языка
- Переводчики с киргизского языка
- Переводчики с монгольского языка
- Русские поэты
- Переводчики с осетинского языка
- Переводчики с персидского языка
- Переводчики с пушту
- Переводчики с таджикского языка
- Переводчики с татарского языка
- Переводчики с туркменского языка
- Переводчики с узбекского языка
- Переводчики с чеченского языка
- Писатели-соцреалисты
- Персоналии:Переделкино
- Литераторы, известные под псевдонимами
- Выпускники Литературного института имени А. М. Горького
- Заслуженные работники культуры Дагестанской АССР
- Заслуженные деятели искусств Кабардино-Балкарской АССР
- Похороненные на Переделкинском кладбище
