Гребёнка, Николай Павлович
Поделись знанием:
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.
На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
| Николай Павлович Гребёнка | ||||
| Основные сведения | ||||
|---|---|---|---|---|
| Место рождения |
хутор Глубокий Яр, Пиритянский уезд, Полтавская губерния (ныне - село Марьяновка, Гребёнковский район, Полтавская область) | |||
| Работы и достижения | ||||
| Работал в городах | ||||
| Награды |
| |||
Николай Павлович Гребёнка (укр. Микола Павлович Гребінка; 1819 — 27 сентября 1880) — русский архитектор, академик архитектуры, действительный статский советник. Младший брат писателя Е. П. Гребёнки.
Биография
Сын штаб-ротмистра Павла Ивановича Гребёнки. Николай Павлович родился в 1819 году на хуторе Глубокий Яр в приходе села Короваев. Детство провел в родной деревне с родителями, но уже в 1834 году, его вызывает в Петербург старший брат Евгений.
В ноябре 1835 года Евгений Павлович пишет прошение главнокомандующему Путей сообщения и публичных зданий генерал-адъютанту графу К. Ф. Толю с просьбой принять его младшего брата в Академию Художеств. Пройдя испытание в науке и рисовании, недоросль Николай оказался способным к обучению и был зачислен на курс 1836 года в число пансионеров Императорской Академии Художеств на счёт сумм ведомства путей сообщения и публичных зданий.
У Николая Павловича было домашнее прозвище — Кокамбо, именно так брат Евгений называл его в семейной переписке. 24 сентября 1843 года Николай окончил Академию с присвоением звания неклассного художника и серебряной медалью 2-й степени за успехи по архитектуре. Архитекторскую практику начал с 1 января 1844 года под руководством профессора архитектуры Р. И. Кузьмина, в качестве его помощника, во вновь образованном Правлении 1 Округа Путей сообщения, выполняя под его наблюдением проекты различных зданий в том числе: Гатчинского собора, Гатчинского дворца и придворно-служительского дома в Санкт-Петербурге.
20 августа 1845 года присвоен чин коллежского регистратора. С 24 августа 1847 года состоял в должности архитектора при чертёжной Правления Округа, занимаяся составлением проектов построек и перестроек и возведением по собственным проектам различных зданий. Из перестроек достоин упоминания Андреевский собор (6 линия Васильевского острова) с пристройкою к нему двух новых приделов. Из частных построек того времени стоит отметить дом Жукова, на углу Гороховой и Садовой улиц, о котором император Николай I при высочайшем разсмотрении проекта изволил выразиться: «Я рад, что на этом месте будет дом, а не клетка». В 1852 году Императорская Академия Художеств удостоила Николая Павловича звания академика архитектуры. С тех пор и до мая 1867 года он оставался на службе в Правлении 1 Округа Путей сообщения.
За этот период времени Николай Павлович произвел множество частных, городских и казенных построек и перестроек, числом не менее 70 — как в самой столице, так и за пределами её в разных губерниях. Значительна полная перестройка здания бывшего управления 1-й Адмиралтейской части в 1860 году, за которую он был награждён орденом Святого Владимира 4-й степени. Особенно стоит выделить здание министерства путей сообщения, за сооружение которого в 1861 году Николай Павлович был высочайше награждён орденом Святого Станислава 2-й степени. После передачи в 1867 году строительной части в ведение министерства внутренних дел он был причислен в это министерство по техническо-строительному комитету.
В 1871 году за два месяца по проекту Николая Павловича было построено деревянное помещение для ремесленных классов дома призрения бедных детей и при нём церковь, за что ему был пожалован орден Святой Анны 2-й степени. В 1874 году окончил постройку здания ремесленного училища, что находится в 1-й роте Измайловского полка, по фасаду профессора М. А. Макарова, за что был произведен в чин действительного статского советника. В 1875 году принимал участие в пересмотре правил Строительного училища, в качестве члена особой комиссии. К постройкам Николая Павловича за последние десятилетия относятся созданные по его собственным проектам: церковь во имя Святого Александра Свирского у Ямских рядов в Санкт-Петербурге и во имя явления чудотворной Тихвинской иконы Божьей матери, усыпальница коммерции советника Полежаева, что на кладбище Александро-Невской лавры. Также творению его рук принадлежат: богадельня братьев Елисеевых на Васильевском острове по 3-й линии; капитальная перестройка торгового ряда, известного под именем банковской линии в Гостином дворе; бани Овсянникова Рождественской части; дома братьев Елисеевых на Васильевском острове в Биржевом переулке с винными подвалами и устройством кладовых; два дома Овсянникова на Калашниковском проспекте и на углу Кирочной улицы, Фурштатской и Воскресенского проспекта; дом Полежаевых на Калашниковском проспекте и много других частных домов.[1]
Своё первое приобретение собственного жилья Николай Павлович сделал в 1849 году. Видимо, какое-то время у него жила мать его и сестра Людмила Павловна (где-то до 1852 года). Потом мать уехала в родной хутор Убежище, а сестра вышла замуж за Владимира Павловича Елизарова. По данным на 1854 год он жил в доме 27 на 12 линии Васильевского острова, принадлежащем Беловой.[2] Позже у него было как минимум два собственных дома — один на 6-й линии Васильевского острова, дом 49, постройки 1860 года; второй — особняк на Малом проспекте Васильевского острова, дом 16, левая часть, 1867-1868 годов постройки. Здесь в сентябре 1877 года у него снимал квартиру № 4 Илья Ефимович Репин.
За год до смерти расстроенное здоровье Николая Павловича заставило его удалиться от дел. Умер действительный член Санкт-Петербургского общества архитекторов и гласный городской думы, академик архитектуры, действительный статский советник Николай Павлович Гребенка 27 сентября и 29 сентября 1880 года был погребен в Санкт-Петербурге на Смоленском кладбище.[3] Женат он не был и детей не имел.
Постройки
Санкт-Петербург
- Доходный дом. Соляной переулок, 14. 1844. (Надстроен).
- Доходный дом. Набережная реки Фонтанки, 179. 1844. (Включен в существующее здание).
- Доходный дом В. Г. Жукова. Садовая улица, 31 / Гороховая улица, 34. 1845.
- Доходный дом. Садовая улица, 107. Перестройка. 1845.
- Доходный дом. Улица Декабристов, 16. 1847.
- Торговые бани В. Г. Жукова. Проспект Римского-Корсакова, 117 / Лоцманская улица, 20, двор. 1847.
- Доходный дом. Набережная реки Мойки, 104 / переулок Матвеева, 1, правая часть. Перестройка и расширение. 1847—1849.
- Доходный дом. Владимирский проспект, 8. 1848. (Аттик надстроен).
- Доходный дом. Улица Короленко, 10 / Артиллерийский переулок, 3, угловая часть. Надстройка. 1848. (Расширен и перестроен).
- Приделы Андреевского собора. Большой проспект В. О., 21 / 6-я линия, 11. 1848—1850.
- Доходный дом. Большая Конюшенная улица, 1. 1849.
- Особняк Е. Е. Бранденбурга. Фурштатская улица, 30. Надстройка и расширение. 1849.
- Доходный дом. Прядильный переулок, 6. 1849. Совместно с Н. А. Сычевым. (Надстроен).
- Доходный дом. Английский проспект, 44. Расширение. 1849.
- Торговое здание «Новая Банковская линия». Улица Ломоносова, 1. 1840-е. (?)
- Торговые здания Щукина рынка. Улица Ломоносова, 3. 1850.
- Доходный дом. Набережная канала Грибоедова, 17 / Малая Конюшенная улица, 12. Перестройка. 1850. Совместно с А. И. Ланге.
- Доходный дом. Набережная реки Фонтанки, 47. Перестройка. 1850.
- Доходный дом. Итальянская улица, 29. Перестройка. 1851. Совместно с А. Ф. Занфтлебеном. (Надстроен).
- Доходный дом М. П. Титовой. Садовая улица, 77, правая часть / Лермонтовский проспект, 19. 1851. Совместно с Н. А. Сычевым. Включен существовавший дом.
- Жилые флигели. 5-я линия, 60. 1851.
- Доходный дом. Проспект Римского-Корсакова, 61. 1851—1855.
- Доходный дом. Улица Рылеева, 39. 1852. Совместно с Е. Е. Аникиным.
- Особняк С. Т. Овсянникова. Проспект Бакунина, 19—25, правый корпус. 1852. (Надстроен).
- Доходный дом. Улица Жуковского, 12 / улица Чехова, 1. 1852.
- Доходный дом. Невский проспект, 82, перестройка 2го этажа и добавление фонарика-экрера. 1852.
- Доходный дом. Набережная Адмиралтейского канала, 7. Перестройка. 1852. Совместно с И. И. Климовым.
- Доходный дом. Лермонтовский проспект, 28. Перестройка. 1853. (Надстроен).
- Доходный дом Л. Н. Трут и О. Н. Харламовой. Улица Маяковского, 48 / Артиллерийская улица, 14 / улица Рылеева, 13. 1853—1854. (Надстроен).
- Доходный дом. Гороховая улица, 48. Перестройка. 1854. Совместно с Г. Буятти.
- Доходный дом. Садовая улица, 83. 1854. (Перестроен).
- Доходный дом. 1-я Красноармейская улица, 16 / 2-я Красноармейская улица, 13. 1855.
- Доходный дом. 7-я Красноармейская улица, 19 / 6-я Красноармейская улица, 20. 1855. (Расширен и перестроен).
- Доходный дом. Лермонтовский проспект, 40 / 13-я Красноармейская улица, 25. Надстройка и расширение. 1855.
- Доходный дом. Лермонтовский проспект, 42 / 8-я Красноармейская улица, 25. Надстройка и расширение. 1855—1857.
- Особняк П. П. Михеева. Набережная Обводного канала, 151—153. 1856.
- Доходный дом. Улица Декабристов, 7 / Фонарный переулок, 8. 1856. Включен существовавший дом.
- Доходный дом и зал собраний М. Ф. Руадзе. Набережная реки Мойки, 61 / Большая Морская улица, 16 / Кирпичный переулок, 8. Завершение. 1856—1857. Начат А. Робеном и Р. А. Желязевичем.
- Доходный дом Шклярского. Красноградский переулок, 2, правая часть. 1856—1857.
- Особняк Е. Я. Княжнина. 17-я линия, 58. 1857. (Расширен).
- Доходный дом. Улица Декабристов, 48. Перестройка. 1857.
- Доходный дом. Малая Подьяческая улица, 4, левая часть. 1858—1859.
- Дом Елисеевых. Невский проспект, 15 / набережная реки Мойки, 59 / Большая Морская улица, 14. Перестройка и расширение. 1858—1860.
- Съезжий дом 1-й Адмиралтейской части. Большая Морская улица, 63. Перестройка и расширение. 1858—1860.
- Особняк Шувалова. Почтамтская улица, 5. Перестройка. 1859.
- Доходный дом. 9-я линия, 26. 1859.
- Здание Главного управления путей сообщения и публичных зданий. Набережная реки Фонтанки, 117, левая часть. 1859—1861. (Надстроено).
- Дом Н. П. Гребенки. 6-я линия, 49. 1860. Включены существовавшие строения. (Надстроен).
- Малый гостиный двор. Набережная канала Грибоедова, 26/2 / улица Ломоносова, 2/26 / Перинная линия, 9. 1860. Надстроен.
- Доходный дом. Набережная канала Грибоедова, 80 / Красноградский переулок, 5. 1860. Совместно с Е. И. Ферри-де-Пиньи. Включен существовавший дом. (Перестроен и расширен).
- Доходный дом. Суворовский проспект, 37. 1861.
- Доходный дом. Набережная реки Фонтанки, 52. 1861. (Надстроен).
- Доходный дом. Улица Маяковского, 16 / улица Жуковского, 14. Перестройка. 1861.
- Доходный дом. Казанская улица, 9. Перестройка. 1861.
- Доходный дом С. Т. Овсянникова. Проспект Бакунина, 9 / Херсонская улица, 2. 1861—1862.
- Особняк Г. П. Елисеева. Биржевая линия, 14. 1861—1862. (Перестроен внутри).
- Доходный дом. 7-я Красноармейская улица, 15 / 6-я Красноармейская улица, 18, левая часть. 1861—1862.
- Склады торгового дома «Братья Елисеевы». Биржевой переулок, 4. 1861—1862, 1869—1870.
- Доходный дом. Климов переулок, 4. 1862.
- Доходный дом. Переулок Пирогова, 12, левая часть. 1862.
- Доходный дом. Старо-Петергофский проспект, 10, правая часть. 1862.
- Доходный дом. Московский проспект, 43 / 6-я Красноармейская улица, 2. Перестройка. 1862. (Надстроен).
- Сад у Никольского морского собора. Никольская площадь. Перепланировка. 1862.
- Ограда Князь-Владимирского собора. Улица Блохина, 26. 1860-е.
- Съезжий дом и пожарная команда Рождественской части. Мытнинская улица, 3 / 3-я Советская улица, 50 / 4-я Советская улица, 49. 1862−1864. Совместно с М. Ф. Петерсоном и Э. Г. Шуберским.
- Доходный дом. Проспект Римского-Корсакова, 65 / Мастерская улица, 11. Перестройка и расширение. 1862—1863, 1874. (Включен в существующее здание).
- Доходный дом. Набережная канала Грибоедова, 46 / Спасский переулок, 1. 1863. Включен в существовавший дом. (Надстроен).
- Доходный дом. Переулок Антоненко, 3. Перестройка. 1863.
- Доходный дом и зал собраний М. Ф. Руадзе. Улица Рубинштейна, 13. 1863—1864. (Частично перестроены).
- Доходный дом. Караванная улица, 8 / набережная реки Фонтанки, 11. Перестройка. 1864.
- Доходный дом. 14-я линия, 67. 1864. (Надстроен).
- Доходный дом и бани С. Т. Овсянникова. Проспект Бакунина, 19—25, левый корпус. 1865.
- Дом Гурьева. Большая Морская улица, 56 / набережная реки Мойки, 101 / Почтамтский переулок, 10. Перестройка. 1866. (Надстроен).
- Церковь св. Александра Невского при подворье Александро-Свирского монастыря. Разъезжая улица, 25 / Боровая улица, 1. 1866—1871. (Перестроена. Не сохранилась).
- Особняк Н. П. Гребенки. Малый проспект В. О., 16, левая часть. 1867−1868. (Надстроен).
- Тихвинская церковь на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. Площадь Александра Невского, 1. 1869—1873. (Перестроена).
- Доходный дом. Улица Академика Лебедева, 15 / Финский переулок, 1. 1871—1872, 1880. (Надстроен).
- Здание Ремесленного училища им. цесаревича Николая. 1-я Красноармейская улица, 1, левая часть. 1872—1874. Фасад по проекту М. А. Макарова. (Перестроено).
- Доходный дом С. Т. Овсянникова. Проспект Чернышевского, 17 / Фурштатская улица, 27 / Кирочная улица, 26. Надстройка и расширение. 1873—1874. (Надстроен).
- Здание Елизаветинской богадельни Елисеевых. 3-я линия, 30, средняя часть. 1874. (Перестроено).
- Доходный дом. 4-я Красноармейская улица, 5, правая часть. 1876.
Напишите отзыв о статье "Гребёнка, Николай Павлович"
Примечания
- ↑ Фонд Академии Художеств // Российский Государственный Исторический архив РФ (РГИА), Ф.789, Оп.14, д.82-Г, лл.20-22(об).
- ↑ Путеводитель 60000 адресов из Санкт-Петербурга, Царского Села, Петергофа, Гатчина и прочия // СПБ, 1854 год, раздел Указатель местожительства Санкт-Петербургских обывателей, стр.85
- ↑ Н. П. Гребенка. (Некролог) // журнал Зодчий, 1880, № 10-11, стр.95.
Ссылки
- [tvkultura.ru/video/show/brand_id/23834/episode_id/962703/video_id/970110/viewtype/picture «Зодчий Николай Гребенка»], фильм из цикла «Красуйся, град Петров!»
- Петриченко. История рода. [www.petrichenko.info/vlad/grebenki/gen3 Родословная роспись рода Гребёнок]. — III поколение. [www.webcitation.org/66ekRzqiH Архивировано из первоисточника 4 апреля 2012].
Отрывок, характеризующий Гребёнка, Николай Павлович
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.
На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Полтавской губернии
- Родившиеся в Гребёнковском районе
- Кавалеры ордена Святого Владимира 4 степени
- Кавалеры ордена Святого Станислава 2 степени
- Кавалеры ордена Святой Анны 2 степени
- Архитекторы по алфавиту
- Умершие 27 сентября
- Умершие в 1880 году
- Архитекторы XIX века
- Архитекторы Российской империи
- Архитекторы Украины
- Архитекторы Санкт-Петербурга
- Выпускники Императорской Академии художеств
- Академики Императорской Академии художеств
- Гласные Санкт-Петербургской городской думы
- Похороненные на Смоленском православном кладбище
- Члены Петербургского общества архитекторов
- Действительные статские советники
