Грейнджер, Фарли

Фарли Грейнджер
Farley Granger
Дата рождения:	1 июля 1925(1925-07-01)
Место рождения:	Сан-Хосе, США
Дата смерти:	27 марта 2011(2011-03-27) (85 лет)
Место смерти:	Нью-Йорк, США
Профессия:	актёр
Карьера:	1943—2003

Фарли Эрл Грейнджер (англ. Farley Earle Granger, 1 июля 1925 — 27 марта 2011) — американский актёр, наиболее известный своими ролями в классических триллерах Альфреда Хичкока «Верёвка» (1948) и «Незнакомцы в поезде» (1951), а также у Лукино Висконти в историческом фильме «Чувство» (1954).

За свой вклад в американское телевидение Фарли Грейнджер удостоен звезды на Голливудской аллее славы.

Биография

Юность

Будущий актёр родился в калифорнийском городе Сан-Хосе в семье Фарли Эрла Грейнджера старшего и его супруги Эвы (в девичестве Хопкинс). Его отец был состоятельным бизнесменом, владевшим дилерским центром автомобильной компании «Willys-Overland», что позволяло семье ни в чём не нуждаться, и проводить юному Грейнджеру много времени в их загородном доме в курортном городке Кэпитола. Биржевой крах 1929 года нанёс значительный ущерб их благосостоянию и Грейнджеры были вынуждены продать их дом и большинство ценных вещей, и переселиться в скромную квартиру. Потеря социального статуса и финансовые проблемы родителей Грейнджера привели к тому, что они оба начали злоупотреблять алкоголем. В конце концом старший Грейнджер продал на аукционе всё своё последнее имущество и вместе с семьёй уехал в Лос-Анджелес.

Семья обосновалась в небольшой квартире в захудалой части Голливуда. Родители Грейнджера стали работать сразу на нескольких работах, чтобы обеспечить хоть какое-нибудь существование, но в то же время их тяга к алкоголю продолжала увеличиваться, что приводила к частым ссорам. Надеясь на то, что из сына выйдет хороший танцор, мать Грейнджера пристроила его в школу танцев и драмы Этель Меглин, где обучались начинающие звёзды Джуди Гарленд и Ширли Темпл.

Дебют в кино

Вскоре отец Фарли Грейнджера нашёл хорошую работу в качестве клерка в Северном Голливуде, что позволило его семье выбраться из тесной квартиры и снять дом в знаменитом районе Студио-Сити, где их соседом был актёр Дональд О’Коннор. На работе Грейнджер старший познакомился с комиком Гарри Лэнгдоном, который посоветовал отправить сына на прослушивание в небольшой театр, где готовилась к постановке пьеса о Второй мировой войне в Великобритании. Фарли Грейнджер впечатлил режиссёра постановки своим подражанием акценту кокни, благодаря чему получил роль. На премьере постановки присутствовал влиятельный голливудский продюсер Сэмюель Голдуин, который на следующий день связался с родителями Грейнджера и попросил привести сына к нему в офис, чтобы обсудить возможность его появления в фильме «Северная звезда» в роли русского мальчика Демьяна Симонова. На прослушивании также присутствовали сценаристка данной картины Лилиан Хеллман и режиссёр Льюис Майлстоун. Хеллман мечтала видеть в этой роль актёра Монтгомери Клифта, но так как его не удалась переманить с Бродвея, роль Демьяна досталась в итоге Фарли Грейнджеру. Он подписал с Голдуином контракт на последующие семь лет сотрудничества с окладов в $100 за неделю.

Студия «RKO», на которой снимался первый фильм с участием Грейнджера, выразила обеспокоенность из-за того, что аудитория могла путать Фарли с популярным британским актёром Стюартом Грейнджером. Ему были предложено на выбор псевдонимы Гордон Грегори, Грегори Гордон и Кент Кларк, но юный актёр отверг все предложения, так как дорожил своим именем, доставшимся ему от отца и деда. Приход Фарли Грейнджера в большое кино студия описала в специально выпущенной брошюре, в которой рассказывалась наивная история о школьнике из Северного Голливуда, который ответив на объявление в местной газете, получил роль в кино.

Съёмки фильма «Северная звезда» стали для Грейнджера успешным треннингом для развития актёрской карьеры. Его коллегами по съёмочной площадки были такие голливудские звёзды как Дэна Эндрюс, Тереза Райт и Уолтер Бреннан, а также ему удалось наладить хорошие отношения с режиссёром Льюисом Майлстоуном и композитором Аароном Коплендом. Всё же после выхода фильма в прокат его ждал громкий провал. Этому во многом содействовал медиа-магнат Уильям Рэндольф Херст, который будучи яростным антикоммунистом, счёл картину советской и нацистской пропагандой и завалил нещадной критикой в своих газетах.

Карьера в Голливуде

Для следующего фильма Сэмюель Голдуин отдал Грейнджера на студию «20th Century Fox», где тот появился в военном фильме Пурпурное сердце, режиссёром которого снова выступил Майлстоун. После завершения съёмок актёр был зачислен в ВМС США. После обучения в корпусе морской пехоты он вместе с новобранцами был переправлен в Гонолулу, но во время плавания у Грейнджера началась хроническая морская болезнь, из-за чего по прибытии он был госпитализирован. В результате всю свою военную службу Фарли Грейнджер провёл на Гавайях не покидая берега, получив при этом доступ в армейскую секцию развлечений, которую возглавлял Морис Эванс. Там же он познакомился с такими знаменитостями как Боб Хоуп, Бетти Грейбл, Хеди Ламарр и Гертруда Лоуренс.

Во время пребывания на Гавайях Грейнджер обнаружил в себе бисексуальные наклонности, после того как провёл ночь с хозяйкой частного клуба, а затем с одним из офицеров. Позднее в мемуарах он написал, что никогда не стеснялся этого и никогда не чувствовал необходимости перед кем-нибудь оправдываться за свои пристрастия.

После окончания службы Грейнджер вернулся в Лос-Анджелес, где возобновил свой работу с Самуэлем Голдуином. В последующие годы он обзавёлся в Голливуде рядом влиятельных друзей, сред которых были Леонард Бернстайн, Джин Келли, Лина Хорн, Фрэнк Синатра, Джонни Мерсер и Николас Рэй, последний из которых пригласил его на роль в своём фильме «Они живут по ночам», снятом в 1947 году, но по стечению ряда обстоятельств вышедшего на экраны лишь двумя годами позже. За эти два года фильм был несколько раз показан на предварительных показах, на одном из которых присутствовал Альфред Хичкок, готовящий в то время к съёмкам фильма «Верёвка».

Сотрудничество с Хичкоком

Вскоре Хичкок пригласил Грейнджера на прослушивание для одной из главных ролей в этом фильме, основанном на громком деле 1920-х годов Леопольда и Лёба. Незадолго до начала кастинга Грейнджер познакомился со сценаристом картины Артуром Лорентсом, с которым у него завязались романтические отношения, продлившиеся около года. Неизвестно, сыграла ли эта связь какую-либо роль в начавшемся вскоре кастинге, но в итоге Грейнджер всё же получил заветную роль. В «Верёвке» Фарли Грейнджер и Джон Далл исполнили роли двух друзей, которые из теоретических соображений убивают своего приятеля-сокурсника. По первоначальному сценарию их персонажи, как впрочем и их реальные прототипы, должны были быть гомосексуалами, но действующий в те годы суровый кодекс Хейса не позволил замыслам Хичкока реализоваться на экране и весь скрытый подтекст был удалён из картины. В большом прокате фильм получил смешанные отзывы, что впоследствии не помешало ему попасть в список 250 лучших фильмов по версии IMDb.

Следующим фильмом Грейнджера стала романтическая мелодрама «Чары» с Терезой Райт и Эвелен Кейс в главных ролях, но неудачный сценарий и довольно слабая работа режиссёра Ирвинга Райса привели к провалу картины в прокате. Неудача постигла и следующую картину с участием Грейнджера, драму «Розанна МакЭвой», которую также снял Райс. Откровенно слабые фильмы, роли в которых Грейнджеру добывал Голдуин, убедили его на время прекратить с ним сотрудничество, после чего актёр на некоторое время перебрался в Европу, где жил в Италии, Австрии и Германии.

К 1950 году Фарли Грейнджер вернулся в Штаты, где Хичкок предложил ему роль в своей новой картине «Незнакомцы в поезде». В фильмы Грейнджер сыграл юного теннисиста Гайя Хэйнса, который однажды в поезде знакомится с амбициозным Бруно Энтони, решившим воплотить в реальность давнюю идею об убийстве. Как и в случае с «Верёвкой», в отношениях главных героев был скрыт гомосексуальный подтекст, однако он остался почти неуловим при выходе картины в большой прокат. Триллер «Незнакомцы в поезде» стал очередным кассовым успехом Хичкока, а также принёс большую славу и Грейнджеру.

Последующая карьера

В 1951 году Грейнджер некоторое время жил в Нью-Йорке, где вместе со своей подругой актрисой Шелли Уинтерс занимался на специальных курсах в знаменитой Актёрской студии. Однако методы обучения, основанные Страсбергом на системе Станиславского, не были в полной мере оценены актёром и привели к его к разногласиям с коллегами по курсу. Впоследствии Грейнджер планировал заняться индивидуальной подготовкой, но был отозван в Голливуд Сэмюелем Голдуином, который подобрал ему роль в драме «Я хочу тебя», повествующую о влиянии Корейской войны на жизнь одной из американских семей. Грейнджер довольно прохладно отнёсся к работе в данной картине, которая в итоге провалилась в прокате. Последующими двумя проектами Грейнджера стал фильм «Дары волхвов» из цикла приключенческих картин «Вождь краснокожих и другие…», а также мюзикл «Ганс Христаин Андерсен», получивший шесть номинаций на «Оскар».

В 1960-х годах карьера Фарли Грейнджера была в основном сосредоточена в театре. В 1964 году, несмотря на предыдущие неудачи, он наконец добился успеха на Бродвее, где сыграл яркие роли в постановках «Чайка» и «Стеклянный зверинец». В то же время он познакомился с театральным постановщиком Робертом Калхуном, с которым у него начался роман. В начале 1970-х они переехали в Рим, где в последующие годы Грейнджер появился в ряде итальянских кинокартин, среди которых спагетти-вестерн «Меня зовут Троица» (1970).

В 1990-х актёр появился в ряде документальных фильмов о Голливуде, в том числе в нескольких фильмах о Хичкоке. В 1996 году он принял участие в съёмках документального фильма «Целлулоидный шкаф», повествующего об изображении гомосексуальности в американским кино. Последнее его появление на экране состоялось в 2003 году в документальном фильме о золотом веке Бродвея. В 2008 году в свет вышла автобиография актёра «Include Me Out», в которой он открыто рассказал о своей карьере и личной жизни.

В мае 2008 года от рака умер Роберт Калхун, с которым Грейнджер прожил вместе с 1963 года. Самого актёра не стало 27 марта 2011 года, он скончался в Нью-Йорке в возрасте 85 лет.

Ссылки

• Фарли Грейнджер (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [ibdb.com/person.php?id=67656 Фарли Грейнджер] (англ.) на сайте Internet Broadway Database
• [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GRid=67599447 Фарли Грейнджер] (англ.) на сайте Find a Grave

Отрывок, характеризующий Грейнджер, Фарли

Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.