Грей, Джейн

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Джейн Грей
Jane Grey<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">«Стретемский портрет»,
предположительно Джейн Грей.
Копия 1590-х годов с утраченного оригинала[⇨]</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

Королева Англии
«королева девяти дней»
10 июля 1553 — 19 июля 1553
Коронация: не коронована
Предшественник: Эдуард VI
Преемник: Мария I
 
Вероисповедание: протестантизм
Рождение: 1537[⇨]
место рождения неизвестно
Смерть: 12 февраля 1554(1554-02-12)
Тауэр, Лондон
Место погребения: Церковь св. Петра в цепях, Тауэр
Род: Тюдоры
Отец: Генри Грей, маркиз Дорсет
Мать: Фрэнсис Брэндон
Супруг: Гилфорд Дадли
 
Автограф:

Джейн Грей (англ. Lady Jane Grey, 1537 — 12 февраля 1554), в браке с 25 мая 1553 года Джейн Дадли (Jane Dudley) — некоронованная королева Англии с 10 по 19 июля 1553 года, в народном предании — «королева девяти дней». Правнучка короля Генриха VII, дочь герцога Саффолка выросла в протестантской среде и получила превосходное для своего времени образование. При жизни короля Эдуарда VI, будучи четвёртой в очереди престолонаследия, она имела лишь призрачные шансы прийти к власти[комм. 1]: наследницей короля-подростка была его старшая сестра Мария. Однако в июне 1553 года смертельно больной Эдуард и регент Джон Дадли отстранили католичку Марию от престолонаследия и назначили наследницей шестнадцатилетнюю протестантку Джейн, недавно выданную замуж за Гилфорда, сына регента. После смерти Эдуарда она была провозглашена королевой в Лондоне, а Мария возглавила вооружённый мятеж в Восточной Англии. Девять дней спустя Тайный совет, оценив соотношение сил, низложил Джейн и призвал на трон Марию. Джейн Грей и её муж были заключены в Тауэр, приговорены к смерти за измену и семь месяцев спустя обезглавлены.

Трагедия Джейн Грей заняла в английской культуре место, несопоставимое с её скромным историческим значением[1][2]. Легенда начала складываться сразу после казни: для преследуемых Марией протестантов Джейн была мученицей, первой жертвой английской контрреформации. При Елизавете история Джейн прочно вошла в круг духовного чтения, «высокую» светскую литературу и народное предание. Популярные в XVI—XVII веках темы мученичества и любви со временем отошли на второй план: в многочисленных сочинениях XIX века Джейн Грей — совершенный идеал женщины викторианской эпохи. Исторические же свидетельства о её личности скудны и известны преимущественно в изложении её учителей и иностранных дипломатов. Не сохранилось ни одного надёжно атрибутированного прижизненного портрета; единственное «свидетельство», якобы объективно описывавшее её внешность, — фальсификация начала XX века[3].





Происхождение

Династия Тюдоров, правившая Англией с 1485 по 1603 год, была малолюдной. Особенно редки были в роду сыновья[4]. Из трёх законных сыновей основателя династии Генриха VII (1457—1509)[5] старший, принц Уэльский Артур (1486—1502), умер в возрасте пятнадцати лет[6], а младший, Эдмунд (1499—1500), — в раннем детстве. Корону унаследовал единственный выживший сын, Генрих VIII (1491—1547)[7]. Его старшая сестра Маргарита (1489—1541) стала королевой Шотландии[8], младшая сестра Мария (1496—1533) — королевой Франции, пусть и ненадолго: её первый муж Людовик XII умер через три месяца после свадьбы[9].

В следующем поколении история повторилась. Из потомства Генриха VIII отца пережили наследник Эдуард (1537—1553) и две дочери, Мария (1516—1558) и Елизавета (1533—1603)[7]. Из потомства Маргариты выжили лишь сын Яков (1512—1542) и дочь от второго брака Маргарита Дуглас (1515—1578). Немногочисленные потомки этой, шотландской, ветви Тюдоров выбыли из борьбы за корону Англии до начала XVII века. Из потомства Марии (дочери Генриха VII), вернувшейся в Англию и вышедшей вторым браком за Чарльза Брэндона, до совершеннолетия дожили две дочери: Элеонора (1519—1547)[10] и Фрэнсис (1517—1559) — мать Джейн Грей[11]. Отсутствие в роду наследников-мужчин привело к династическому кризису 1553 года и погубило Джейн.

Внешне привлекательная[12] Фрэнсис Брэндон, внучка короля и дочь влиятельного сановника, не была завидной невестой[13]. Брэндоны, в отличие от Тюдоров, были плодовиты (в 1533 году у Фрэнсис было семеро братьев и сестёр), поэтому женихи не могли рассчитывать ни на богатое приданое, ни на наследство[13]. Чарльз Брэндон не сумел выдать дочь за самого блестящего жениха своего времени; взамен он интригами расстроил намечавшийся брак между уже обручёнными Генри Греем, маркизом Дорсетом и дочерью графа Арундела[13]. В 1533 году пятнадцатилетняя[комм. 2] Фрэнсис и шестнадцатилетний Генри Грей обвенчались; из-за нежелания или неспособности Брэндона дать дочери приданое его выплатил сам король[13]. Из детей, родившихся в этом браке, до зрелых лет дожили родившаяся в 1537 году Джейн и её младшие сёстры Катерина (1540—1568) и Мария (1545—1578)[14][комм. 3].

Король-подросток Эдуард VI был третьим и последним мужчиной из рода Тюдоров на троне Англии. В течение почти всего его правления действовал порядок престолонаследия, установленный последним (третьим) законом о престолонаследии Генриха VIII и его завещанием 1546 года. Эдуарду наследовали его сёстры Мария и за ней Елизавета, третьими в очереди были ещё не рождённые сыновья или внуки Фрэнсис Грей, за ними — потомки скончавшейся в 1547 году Элеоноры Клиффорд[15]. В этой схеме Джейн Грей имела лишь призрачные шансы стать не правящей королевой и даже не королевой-матерью, но регентом при правящем короле-сыне. С появлением у Эдуарда собственных детей наследниками становились бы они, а очередь из сестёр и дальних родственников теряла практический смысл[16]. Однако Эдуарду суждено было умереть в пятнадцать лет, и цепочка событий последних месяцев его жизни привела на трон «королеву девяти дней» Джейн Грей.

Воспитание

Дата и место рождения Джейн не известны. По преданию[комм. 4], она родилась в отцовском охотничьем поместье Брэдгейт-Хаус близ Лестера в октябре 1537 года, в один месяц с будущим королём Эдуардом, и погибла на семнадцатом году жизни[17][18]. По мнению Эрика Айвса и Леанды де Лайл, более вероятно, что Джейн родилась весной 1537 года в лондонском Дорсет-Хаус на Стрэнде[19][20]. По мнению Стивена Эдвардса, Джейн могла родиться ещё раньше, во второй половине 1536 года[21].

Сохранившаяся в Брэдгейте «башня Джейн Грей» (англ. Lady Jane’s Tower) с исторической Джейн никак не связана[20]: главный дом, где росла Джейн, был полностью перестроен, а затем уничтожен пожаром ещё в XVIII веке[22]. Не сохранилось и каких-либо сведений о раннем детстве Джейн, кроме того, что с 1545 года её обучением занялся Джон Элмер — выпускник Кембриджа и протеже Генри Грея[23]. Частная жизнь молодой семьи, фактически находившейся в опале, современников не интересовала. Король по-прежнему считал Фрэнсис и её сестру «любимыми племянницами»[24], но Генри Грея до государственных должностей не допускал[25]. Права Фрэнсис и её потомков не упоминаются ни в одном из трёх законов Генриха VIII о престолонаследии[26]. Лишь в 1546 году он вновь включил потомков Фрэнсис в очередь на престол и дал Грею первое значительное поручение — командование пехотой при осаде Булони[7][25]. Настоящая карьера Генри Грея началась лишь при Эдуарде VI, при покровительстве Томаса Сеймура — дяди нового короля, младшего брата и политического соперника регента Эдуарда Сеймура[27].

Через несколько дней после смерти Генриха VIII Томас Сеймур предложил Грею отдать дочь на воспитание в собственный дом[28]. Воспитание детей в семьях равных или старших по общественному положению (англ. wardship) было тогда в порядке вещей: ребёнок приобретал связи и опыт светской жизни, воспитатели — возможность выгодно устроить собственные матримониальные планы[28], а в случае смерти родителей — долю в их наследстве; родители же брали с воспитателей деньги в счёт этой доли[29]. Неслыханным было предложение передать дочь в дом холостяка: в январе 1547 года неженатый Сеймур лишь домогался руки вдовствующей королевы Катерины Парр[30][комм. 5]. Грей решительно отказался, и тогда Сеймур (по показаниям Генри Грея на следствии) раскрыл свой план выдать Джейн Грей за Эдуарда VI[31] и посулил Грею кредит в две тысячи фунтов[32]. Подумав неделю, Грей уступил, и Джейн на полтора года переехала в дом Сеймура и Парр[30][33]. Скандал с ухаживанием Сеймура за другой своей воспитанницей, четырнадцатилетней Елизаветой, на отношения Греев с Сеймуром не повлиял. Генри Грей попытался вернуть дочь лишь в сентябре 1548 года, после смерти Катерины Парр, но Сеймур сумел оставить девочку при себе: контроль над ней был важнейшим политическим активом[34]. Сама Джейн, судя по сохранившейся переписке, предпочитала свободный режим дома Сеймура жёстким правилам отцовского дома[35].

В январе 1549 года Тайный совет арестовал Томаса Сеймура по обвинению в государственном перевороте. Генри Грей, ближайший союзник падшего адмирала, после пяти допросов купил свободу обещанием выдать дочь за сына регента Эдуарда Сеймура[36]. Летом был арестован и Эдуард Сеймур, а Генри Грей удачно присоединился к партии нового регента Джона Дадли и получил доходные должности при дворе[37]. Джейн была представлена ко двору, неоднократно участвовала в дворцовых церемониях, но большую часть времени проводила в отцовских поместьях[38]. Писатель-гуманист Роджер Ашем[en][комм. 6], посетивший Брэдгейт-Хаус в августе 1550 года в день, когда отец и мать отправились на охоту[комм. 7], застал Джейн за чтением платоновского «Федона» по-древнегречески[39]. Девочка, со слов Ашема, тяготилась жизнью в родительском доме и жаловалась на суровые наказания за любые провинности[40][41]. По мнению Элисон Плоуден[en] и Меган Хикерсон, рассказ Ашема свидетельствует о формировании не только начитанной и смышлёной, но своенравной, язвительной, высокомерной натуры[42].

Книжное образование было, скорее всего, инициативой отца, считавшегося в академической среде покровителем наук[43]. Генри Грей, связанный с королевской семьёй родством через свою прабабку Елизавету Вудвиль[44], воспитывался вместе с сыном Генриха VIII Генри Фицроем и получил превосходное гуманитарное образование[45]. Сложив голову в тридцать семь лет в той же авантюре, что погубила и его дочь, Грей вошёл в историю как «глупейший из пэров Англии»[46], но при жизни он слыл остроумным, образованным, жаждущим власти человеком[47][48]. Унаследовав в 1551 году титул герцога Саффолка, Грей стал самым титулованным аристократом своего времени[комм. 8] и привлёк внимание многочисленных богословов-протестантов, искавших герцогской милости[49] и открыто называвших Джейн «первой евангелисткой Англии» и будущей невестой Эдуарда VI[50]. С Греем регулярно переписывались английские, германские и швейцарские учёные; у Джейн не было недостатка ни в книгах, ни в наставниках. Впрочем, в возрасте четырнадцати лет она утратила былой интерес к книжной премудрости: теперь её более занимали наряды и музицирование[51]. Джон Элмер неоднократно просил цюрихского богослова Генриха Буллингера наставить Джейн на ум, например, поставив в образец облик и поведение хорошо знакомой принцессы Елизаветы[51]. Вероятно, наставление подействовало: по словам Элмера, Джейн отказалась носить богатые подарки принцессы Марии[51].

Личность

Джейн и её сёстры принадлежали к первому поколению англичан, с младенчества воспитывавшихся в духе евангелической Реформации[53] (понятие протестантизма появилось в Англии позже, в середине 1550-х годов[54]). Вся её жизнь прошла в среде реформаторов-евангелистов: вероятно, в частной жизни она вообще никогда не соприкасалась с традиционным католичеством[55]. Религиозный террор Генриха VIII, до конца жизни считавшего отрицание пресуществления смертным грехом, на членов королевского дома не распространялся[56][комм. 9]. Убеждённым протестантом вырос король Эдуард VI; активным реформатором, переводчиком и издателем протестантской литературы была Катерина Парр[57] (парадоксально, но в 1543—1546 годы в её богословский кружок входила и католичка Мария[58]). Генри Грей не только поощрял учёных-реформаторов, но и лично пропагандировал протестантскую доктрину с трибуны Палаты лордов[59]. Третьим после отца и Катерины Парр духовным авторитетом, со слов самой Джейн, был радикальный реформатор из Страсбурга Мартин Буцер, в 1549—1551 годах проповедовавший в Кембридже[60][61]. Именно он внушил девушке отвращение к католическому пониманию причастия и святых даров[62]. Влияние на Джейн давней знакомой Греев — принцессы Марии Тюдор — достоверно неизвестно. Джон Фокс сообщает, что разрыв между ними произошёл в конце 1549 года, когда двенадцатилетняя Джейн намеренно грубо отозвалась о религиозности Марии[63]. По мнению Леанды де Лайл, предвзятое мнение Фокса неверно: Мария и в последующие годы поддерживала с сёстрами Грей добрые отношения[64].

Сохранилось много свидетельств об образовании Джейн, но объективно оценить его уровень и степень её одарённости сложно из-за пристрастности свидетелей. Ашем утверждал, что она интеллектуально превосходила Елизавету, Фокс считал её более одарённой, чем Эдуард VI[65]. Точно известно, что к четырнадцати годам Джейн в совершенстве владела латынью и умела писать по-древнегречески[66]. Французскому, итальянскому и древнееврейскому языку её учили приглашённые эмигранты-протестанты[67]; по мнению Джеймса Тейлора, уместно говорить не о знании Джейн этих языков, а о поверхностном знакомстве с ними[68]. Утверждение Томаса Челонера[en] о том, что она говорила на восьми языках, включая халдейский и арабский, историки всерьёз не принимают[69][70]. Основанием этой легенды мог стать интерес Джейн к хранившейся в королевской библиотеке «Комплютенской Полиглотте» — первопечатной Библии на латыни, древнегреческом и древнееврейском языках с фрагментами на халдейском и арамейском (а не арабском)[69].

Обширный корпус писем Джейн, в основном написанных в заключении, свидетельствует о превосходном знании Писания и апокрифов: подобно средневековым авторам, она писала языком библейских цитат[71] — по памяти, не сверяясь с первоисточником[комм. 10]. По подсчёту Эрика Айвса, только в одном абзаце письма к Томасу Гардингу (80 слов) зашифровано девять цитат из Ветхого и Нового завета[72]. Письмо это наполнено шаблонными конструкциями: анафорой, пролепсисом, риторическими вопросами[73]; его шестичастная структура строго следует канону риторики[74]. Вероятно, Джейн столь тщательно формулировала свои послания в расчёте на их публикацию, что и произошло после её смерти[75].

Внешний облик Джейн достоверно не известен[76]. Традиционные авторы словесных описаний — иностранные дипломаты и купцы — до кризиса 1553 года ею не интересовались. В качестве королевы её показывали народу один раз, при въезде в Тауэр 10 июля 1553 года. Единственное сохранившееся свидетельство о внешности Джейн в этот день, якобы записанное генуэзским купцом Батиста Спинолой[77][комм. 11], на поверку оказалось фальсификацией начала XX века[78][79]. Не сохранилось и каких-либо сведений о существовании прижизненных портретов. Самое раннее свидетельство такого рода датировано 1560-ми годами: портрет некоей «леди Джейн Грей» находился в собственности Бесс из Хардвика (1527—1608), дальней родственницы и хорошей знакомой семьи Греев[80]. В конце жизни Бесс передала портрет внучке, Арабелле Стюарт; в 1601 году он навсегда исчез из описей фамильного имущества[80]. Попытки отыскать утраченный «чатсуортский портрет» среди многочисленных анонимных изображений XVII века были безуспешны[80]. Одни из этих картин были идентифицированы как портреты Катерины Парр и баронессы Дакр[en], другие остаются «портретами неизвестных». Историки начала XXI века полагают, что ни один из них не может быть надёжно атрибутирован как «портрет Джейн Грей»; мнения о том, какое изображение могло бы быть её портретом, расходятся.

Йельская миниатюра
Левина Теерлинк,
около 1550[81]  
Стретемский портрет
1590-е годы[82]  
Хафтоновский портрет
Год создания неизвестен  
Нортвикский портрет
Год создания неизвестен  

По мнению Дэвида Старки и Леанды де Лайл, подлинным изображением Джейн Грей может быть миниатюра работы Левины Теерлинк из собрания Йельского университета[83][79]. Брошь на груди изображённой, по мнению Старки, — один из предметов, переданных казной в распоряжение Джейн 14 июля 1553 года[79]. Брошь украшена веточкой дуба и цветами. Предположительно, это полевая гвоздика (англ. gilliflowers[комм. 12]) — личная эмблема Гилфорда Дадли[81][комм. 13]. По мнению Эрика Айвса, на миниатюре изображена не гвоздика Гилфорда Дадли, а растение из рода первоцветов (англ. cowslips), а подпись A° XVIII («восемнадцати лет») не может относиться к Джейн, не дожившей и до семнадцати[84].

По мнению Айвса, наиболее вероятные кандидаты[85] — три копии одного и того же портрета женщины, одетой по моде 1550-х годов. Стивен Эдвардс предполагает, что они были написаны с утраченного «чатсуортского портрета»[80]. Лучше других изучен так называемый «стретемский портрет» (англ. Streatham portrait) 1590-х годов, подписанный «леди Джейн» (англ. Lady Jayne) и с 2006 года хранящийся в Национальной портретной галерее. Второй экземпляр, впервые выставленный бароном Хафтоном[en] в 1866 году, — также копия с неизвестного оригинала — находится в частных руках[84]. Местонахождение третьей копии, в XX веке принадлежавшей историку Герберту Норрису, неизвестно[84]. На всех трёх копиях изображённая держит в руке книгу (возможно — напоминание о молитвеннике, который взяла на эшафот реальная Джейн)[80]. Высказывались предположения, что на этих портретах изображена не Джейн Грей, но либо Джейн Сеймур[en] (дочь протектора), либо Джейн из рода Монтегю — однако совершенно невероятно, чтобы интерес к этим малоизвестным женщинам продолжался и в конце XVI века[84].

Возможно, что именно Джейн Грей изображена на так называемом «нортвикском портрете» из коллекции Джайлса Уонтнера. По мнению Айвса, это копия с утраченного портрета Джейн Грей в полный рост из собрания её современника барона Ламли[en][84]. По мнению Эдвардса, Айвс неправильно интерпретировал каталог Ламли: существующий портрет и таинственный оригинал — одна и та же картина; идентифицировать изображённую на ней женщину невозможно[86].

Замужество

Подробное рассмотрение темы: Кризис 1553 года. Завязка

В феврале 1553 года король Эдуард слёг от болезни, которая оказалась смертельной. В апреле, когда возможность выздоровления Эдуарда ещё не ставилась под сомнение, Генри Грей и регент Джон Дадли при посредничестве Анны Парр[en] заключили соглашение о помолвке Джейн Грей с младшим сыном регента Гилфордом[87]. Первое свидетельство об уже состоявшейся помолвке датировано 24 апреля: в этот день слуги Дадли доставили в дома невесты и свахи свадебные подарки[87]. Тогда же Генри Грей устроил помолвку средней дочери со старшим сыном графа Пембрука. Состоявшаяся на Троицу (англ. Whitsun), 21 мая двойная свадьба удивила французского и итальянских послов неслыханной роскошью и демонстративным отсутствием в списке приглашённых имперских послов[87].

По мнению историков XIX века и первых трёх четвертей XX века, брак Джейн Грей и Гилфорда Дадли был частью плана Джона Дадли по захвату власти в стране. Регент, панически боявшийся[комм. 14] прихода к власти католички Марии, выдал сына за протестантку Джейн Грей и убедил смертельно больного короля отрешить от престолонаследия Марию и Елизавету и назначить наследницей Джейн. Затем Дадли уговорами и угрозами принудил Тайный совет и верховных судей одобрить изменение законного порядка престолонаследия, но не рискнул публично огласить эти изменения. В конце XX века историки существенно скорректировали взгляд на события. В работах Уилбера Джордана[en], Дэвида Лодса[88], Линды Портер, Леанды де Лайл[89], Джери Макинтош[90] и других авторов Эдуард 1552—1553 годов — не марионетка в руках Дадли, но самостоятельный политик[91], первым предложивший назначить наследниками, в обход Марии и Елизаветы, ещё не рождённых детей Джейн Грей[92]. В трактовке этой школы брак Джейн и Гилфорда, заключённый до того, как положение Эдуарда стало безнадёжным, — не часть заранее составленного плана, но случайное «удачное» обстоятельство[93]. Первые шаги по изменению порядка наследования Эдуард и Дадли сделали лишь в первой декаде июня. Именно в этот период, вероятно — по инициативе Дадли, король заменил «потомков Джейн Грей» первой версии на «Джейн Грей и её потомков»[94][комм. 15]. 11 июня умирающий Эдуард призвал к себе судей, чтобы обсудить проект завещания[94]; одиннадцать дней спустя, после того, как Дадли угрозами и уговорами убедил аристократов, епископов и судей утвердить проект, завещание Эдуарда приобрело силу закона[95].

Отношение самой Джейн к браку и лично к Гилфорду известно лишь в изложении итальянцев — свидетеля переворота 1553 года нунция Джованни Коммендони и издателя-компилятора из Феррары Жироламо Россо, опиравшегося на отчёты венецианских посланников. Коммендони писал, что Джейн противилась браку с Гилфордом, но не назвал ни причины, ни способов противодействия[96]. Россо добавил, что Джейн якобы предчувствовала опасность; отец угрозами, а мать уговорами вынудили её согласиться[97] (в викторианскую эпоху в пересказе Агнес Стрикленд[en] угрозы превратились в физическое избиение[97][98]). Возможно, Джейн считала себя связанной прежними соглашениями: со слов королевы Марии в изложении Симона Ренара известно, что Джейн была ранее помолвлена с неким «учеником епископа Винчестерского». Личность этого жениха доподлинно неизвестна: возможно, им был сын казнённого Эдуарда Сеймура Эдуард — воспитанник маркиза Винчестерского[en][96].

О личности Гилфорда Дадли, который был всего лишь на год или два старше Джейн, почти ничего не известно; единственное его письмо (поминальная записка в молитвеннике Джейн) сохранилось в изложении Ричарда Графтона[en][87]. Недолгая совместная жизнь молодожёнов описана источниками противоречиво. По сообщению имперского посла, в июне супруги жили раздельно, якобы из-за «незрелого возраста» (англ. tender age) мужа[87]. По сообщению Коммендони, совместная жизнь началась до провозглашения Джейн королевой; о том же (опять-таки в изложении итальянских авторов) писала в заключении и сама Джейн[99]. В середине июня после двух или трёх ночей c Гилфордом она, под предлогом «отравления», уединилась в загородном доме в Челси и оставалась там до 9 июля[99]. Именно там, в третью неделю июня, Джейн узнала от свекрови об изменении порядка престолонаследия[100]. Джейн, с её слов, была встревожена, но не придала известию большого значения[101] — вероятно, предположив, что свекровь всего лишь манипулирует ею в семейном конфликте[102].

Девять дней

Подробное рассмотрение темы: Кризис 1553 года. Вооружённое противостояние

Король Эдуард VI скончался около девяти часов вечера 6 июля 1553 года. Роберт Дадли, посланный отцом арестовать Марию, опоздал: опальная принцесса, заблаговременно бежав из загородной резиденции, уже скакала в свои поместья в Норфолке. 8 июля Мария, находясь вне досягаемости семьи Дадли, запустила заранее спланированный[103][104] механизм вооружённого мятежа. В Лондоне же продолжалось междуцарствие: прежде чем представлять народу королеву Джейн, надо было убедить её принять корону. Из письма Джейн Марии, написанного в заключении в Тауэре и дошедшего до нас в итальянских переводах, известно, что 9 июля дочь Джона Дадли Мэри Сидни привезла в Челси приказ Тайного Совета. Джейн следовало немедленно отправиться в Сайон-хаус — пригородный дворец казнённого Эдуарда Сеймура[105], чтобы «принять то, что было назначено королём»[106]. Когда лодка с женщинами добралась по Темзе до места назначения, недостроенный дворец был пуст[107]. Лишь некоторое время спустя туда пожаловали Джон Дадли и высшие сановники государства Фрэнсис Гастингс, Уильям Герберт, Уильям Парр и Генри Фицалан[108]. Джон Дадли сообщил Джейн, что король умер и что по его воле Джейн должна принять корону[105]. После того как Джейн отказалась, Дадли подключил к переговорам «только что приехавших» Фрэнсис Грей, Джейн Дадли и Анну Парр, а после второго отказа — Генри Грея и Гилфорда Дадли[105]. В конце концов именно под давлением родителей и мужа Джейн дала согласие[105].

10 июля Тайный совет публично провозгласил Джейн королевой[109]. Джейн с мужем и родителями торжественно отправилась на барке в Тауэр, где уже были устроены временные королевские апартаменты[комм. 16]; пока они плыли вниз по течению, Совет получил первый ультиматум Марии[110][111]. Угроза ускорила действия партии Дадли: к концу дня Совет наконец составил и сдал в печать прокламации от имени Джейн[112]. Количество таких воззваний, собственноручно подписанных Джейн за девять дней, свидетельствует о том, что она осознанно приняла верховную власть и отнюдь не пыталась устраниться от неё, как это преподносили авторы XIX века[113]. В отличие от Марии, воздерживавшейся от религиозных лозунгов, Джейн обращалась к народу с открыто протестантской позиции и обвиняла соперницу в желании привести страну под контроль папства[114][комм. 17]. Народ Лондона безразлично молчал, народ Восточной Англии собирался под знаменем Марии. Два дня спустя, со слов Коммендони[115], произошёл первый острый конфликт Джейн с семьёй Дадли. Лорд-казначей Уильям Поулет[en], доставивший в Тауэр корону, неосторожно сказал, что надо срочно сделать и вторую, для Гилфорда. Джейн, не собиравшаяся делить трон с мужем, воспротивилась, что вызвало яростное[116] сопротивление клана Дадли. Отношение Джейн к Гилфорду бесповоротно изменилось: она поняла, что муж с самого начала был посвящён в планы своего отца, в которых Джейн отводилась роль пешки[117]. Герберт и Фицалан сумели погасить скандал, но это не изменило сути: Джейн, изолированная от мира в Тауэре и не имевшая рычагов реальной власти, по-прежнему оставалась заложницей Джона Дадли и его партии[118].

К 12 июля положение Джейн и семьи Дадли стало критическим. Джон Дадли, до того не считавший Марию реальной угрозой, начал лихорадочную вербовку наёмников для военной операции; в родном Брэдгейте сосредотачивались отряды дяди Джейн Джорджа Медли[119]. Вопрос о том, почему Дадли возглавил военную операцию лично, оставив Лондон на попечение Генри Грея, историками не решён: по одним источникам, Джейн требовала назначить командующим собственного отца, по другим — протестовала против такого назначения[120][121]. Дадли, бесспорно, был наиболее компетентным военачальником своего времени[122] и в этом качестве пользовался полной поддержкой Джейн[123]. 14 июля он ушёл в поход; в тот же день взбунтовался посланный к берегам Норфолка флот. По мнению современников, именно с известия об этом начался распад партии Дадли[124]. Аристократы, присягнувшие Джейн, один за другим перешли на сторону Марии и в Восточной Англии, и в тылу Дадли — в долине Темзы. По мере того, как новости поступали в Лондон, Тайный совет становился всё менее решителен в поддержке королевы. 17 июля, подозревая советников в готовящейся измене, Джейн взяла под личный контроль стражу Тауэра[125], а на следующий день объявила набор собственного войска. Командовать им должны были «наши верные и любимые кузены» Генри Фицалан и Уильям Герберт, графы Арундел и Пембрук[126]: им предстояло собрать наличные силы, расквартированные на границе с Уэльсом и ударить c запада по мятежникам в долине Темзы[127]. Джейн ещё не знала, что в тот же день Дадли отказался от боя с мятежниками и отступил к Кембриджу и что именно «любимые кузены» тайно готовили в Лондоне переворот в пользу Марии[128][129].

19 июля Герберт, заручившись поддержкой Тайного Совета и лондонского самоуправления, провозгласил Марию королевой. Лондонцы переворот приветствовали, ни один из бывших сторонников Джейн не поддержал. Понимая соотношение сил, Генри Грей приказал страже Тауэра сложить оружие; стражники, в свою очередь, принудили его присягнуть Марии[130]. Именно отцу и довелось сообщить дочери о том, что она низложена. После того как он спешно уехал к Герберту вымаливать прощение[131], стражники получили приказ арестовать Джейн, Гилфорда Дадли, его мать и всех их спутников[132]. Не покидая Тауэра, бывшая королева стала пленницей. Джон Дадли, получив известие о перевороте, прекратил сопротивление и сдался на милость победителей.

Заключение и казнь

В первые недели правления гнев Марии был направлен исключительно на семью Дадли и лишь во вторую очередь — на Джейн и лондонских чиновников, не столько за попытку захвата власти, сколько за оскорбительные прокламации о её «незаконнорождённости»[комм. 18]. Преследовать Греев она не собиралась: Генри Грей, препровождённый в Тауэр 27 июля[133], через три дня[комм. 19] купил прощение за двадцать тысяч фунтов, а в ноябре Мария простила ему и этот долг[134]. Мария была готова помиловать и Джейн, но в дело вмешались послы Карла V[комм. 20] Ян Схейве и Симон Ренар, требовавшие крови. Под их влиянием королева оставила Джейн под стражей и 12 августа[135] подписала против неё акт обвинения в государственной измене, что в XVI веке означало неизбежный смертный приговор[136]. Приводить его в исполнение Мария не собиралась и активно искала способы освободить Джейн, которые устроили бы и имперских послов, и английское общество[137], в котором преобладало мнение о невиновности Джейн и о милосердии Марии[138]. Действительно, из всех участников кризиса 1553 года были казнены только Джон Дадли, Джон Гейтс и Томас Палмер; большинство их сторонников, к недовольству Ренара, отделались имущественными санкциями (англ. composition)[139]. К концу августа в Тауэре осталась лишь горстка узников[140].

Режим содержания Джейн в Тауэре был относительно мягким[141]. Она комфортно жила в доме коменданта, рядом с ней были слуги, родители, она вела переписку, принимала гостей с воли и свободно беседовала с ними о религии и политике[142], однако прогулки ей были запрещены до середины декабря[143]. Через десять лет после смерти Джейн в протестантских кругах сложилась легенда о том, что её казнили беременной: во время заключения Джейн якобы зачала от Гилфорда[144]. В действительности супруги были разлучены, Джейн могла лишь видеть Гилфорда из окна камеры, не более того[145][146]. Евангелист-радикал Роуленд Ли, посетивший Тауэр 29 августа 1553 года, писал, что Джейн была уверена в скором помиловании. Она презирала Дадли за переход в католичество, не скрывала враждебного отношения к начавшейся контрреформации и собиралась препятствовать реставрации латинского обряда, даже если бы это могло стоить ей жизни[147][148].

Суд над Джейн, Гилфордом, его братьями Амброзом и Генри и архиепископом-реформатором Кранмером состоялся 13 ноября под председательством убеждённого католика Ричарда Моргана[en][149]. Осуждение Джейн и братьев Дадли стало юридической формальностью (все они уже были лишены гражданских и политических прав и не отрицали своей вины); главной целью судилища была расправа над Кранмером[150]. Все обвиняемые, как и ожидалось, были приговорены к смерти: мужчины к повешению, потрошению и четвертованию, Джейн — к сожжению заживо или обезглавливанию, на усмотрение королевы[151][152].

Процесс Джейн Грей совпал во времени с началом политического кризиса, который завершился восстанием Уайетта и гибелью Джейн и её отца[153]. В середине ноября 1553 года политическое равновесие государства пошатнулось из-за спора о замужестве королевы: Мария склонялась к браку с испанцем Филиппом, общество с этим выбором не соглашалось[153]. Петиции и аристократов, и членов палаты общин Мария отвергла, одновременно усиливая давление на протестантов[153]. В декабре в среде парламентариев-протестантов сложился заговор[153]. По планам мятежников, восстание должно было поднято на Пасху 1554 года в четырёх графствах; возмущение в Лестершире взялся возглавить Генри Грей[153]. Действия Ренара и епископа Гардинера, подозревавших о заговоре, спровоцировали мятежников на преждевременное выступление[153]. Генри Грей бежал в Ковентри для вербовки мятежных отрядов, но и народ, и знакомые феодалы отказали ему в поддержке[153]. 2 февраля он был арестован прячущимся, со слов Ренара, в дупле огромного дуба близ Эстли-Холл[en][154]. Действия Томаса Уайетта-младшего были более удачными: разгромив 29 января правительственный отряд, он кружным путём привёл своё войско к стенам лондонского Сити[153]. Там 7 февраля его отряды были рассеяны правительственными войсками под началом Уильяма Герберта[153].

Правительственные прокламации, составленные Тайным Советом во время восстания, утверждали, что целью восставших было возведение на трон Гилфорда Дадли и Джейн Грей[155]. Возможно, вельможи хотели очернить восставших, связав их с непопулярным режимом Дадли; возможно, они пытались манипулировать Марией с целью физически уничтожить семью Греев[156]. Окончательное решение ликвидировать Джейн королева приняла в разгар восстания Уайетта[157]. И католические, и протестантские источники XVI века утверждают, что Мария действовала под давлением Гардинера, Ренара и агентов папы Юлия III; её действительные мотивы остались тайной[158].

Казнь была назначена на 9 февраля 1554 года, но посланный исповедовать Джейн проповедник Джон Фекенхем выпросил три дня отсрочки, рассчитывая вернуть Джейн в католичество[159]. Джейн, уже простившаяся со всем земным, покоряться отказалась. 12 февраля первым на Тауэр-Хилл сложил голову Гилфорд, затем, во внутреннем дворике, Джейн. Перед выводом на казнь она написала на страницах молитвенника своё последнее письмо — посвящение коменданту Тауэра[en], заканчивавшееся словами: «как сказал Проповедник, время рождаться, и время умирать, и день смерти лучше дня рождения. Ваш друг, знает Бог, Джейн Дадли»[160]. В предсмертной речи к немногочисленным свидетелям она признала обвинение, но отказалась признать вину. В последние минуты она, по словам Коммендони, потеряла ориентацию и не смогла самостоятельно подняться на эшафот. Никто из спутников не рискнул приблизиться, и к плахе её привёл случайный человек из толпы[161].

Образ в искусстве

Духовная литература и публицистика

Казнь сделала Джейн первой протестантской мученицей Англии[162] и породила волну житийной литературы, весьма далёкой от исторической действительности[163]. Первые издания писем Джейн, тайно отпечатанные в Англии, появились сразу после казни; затем, по мере усиления репрессий, книгоиздательство переместилось на континент, а после смерти Марии вернулось на родину[164]. Почти все письма Джейн дошли до нас лишь в перепечатке XVI века, иногда в обратном переводе с итальянского. Редкое исключение — подлинники её писем Генриху Буллингеру, хранящиеся в Цюрихской библиотеке[de][165][166].

В 1563 году хронист Джон Фокс опубликовал в своей «Книге мучеников» первое развёрнутое жизнеописание Джейн с приложением важнейших её писем. В сочинениях Фокса и Холиншеда главная черта Джейн — непреклонная твёрдость в вопросах веры[167]. Вскоре, не позднее 1570 года, поток литературы о Джейн иссяк[168]: с одной стороны, издатели насытили рынок, с другой — католицизм более не считался главной угрозой, с третьей — роль «первой мученицы» перешла к вполне живой Елизавете. После того как Фокс сформулировал эту доктрину, ставить Джейн рядом с Елизаветой стало неприлично, а вспоминать о семействе Греев — небезопасно[164]. Катерина и Мария Грей по-прежнему претендовали на очередь престолонаследия; юрист Джон Хейлз[en], осмелившийся напомнить об этом королеве, был арестован и провёл в Тауэре два года[169]. К концу правления Елизаветы издатели могли открыто публиковать лишь два из многих десятков писем Джейн[170].

Интерес к Джейн возродился в первой половине XVII века, в начале новой волны реформации англиканской церкви[171]. В 1615, 1629 и 1636 годах вновь печатаются письма и диалоги Джейн с Фекенхемом; в период Революции и реставрации Стюартов они окончательно вошли в обычный круг протестантского чтения[171].

Художественная литература

Светский литературный образ Джейн как страдалицы и жертвы сложился ещё при Тюдорах[172]. Первую сохранившуюся поэму о Джейн, всего через несколько месяцев после казни, написал Джордж Кавендиш[en][172]. В начале правления Елизаветы тему мученичества Джейн Грей продолжили анонимные авторы народных лубков на английском языке и поэты из высшего общества, писавшие на латыни[173]. Вслед за официальной пропагандой и те, и другие открыто осуждали Марию и её окружение[173]. Анонимный автор прокламации 1562 года сравнивал события июля 1553 года с предательством Иуды[173]. Придворный поэт-классицист Томас Челонер[en] писал, что преждевременная смерть Марии — божья кара не столько за её лицемерие в делах веры, сколько за бездушное отношение к благородной женщине[173]: «Не должна ли была леди, некогда столь утончённая, сочувствовать не менее утончённой Джейн?»[174]

Тема любви Джейн к Гилфорду впервые появляется в «Героических письмах об Англии» Майкла Дрейтона[en] (1597)[175]. Дрейтон, как и его предшественники, восхвалял Елизавету и поносил Марию, но главная тема его «Писем Джейн и Гилфорда» — чувства неопытных влюблённых на пороге смерти[175]:

«Прощай, милый Гилфорд, развязка приближается.
Наш удел — небо, на земле мы чужие»[176].

Тот же мотив преобладал и в первой, не сохранившейся, пьесе о Джейн и Гилфорде, написанной коллективом авторов в 1602 году[175]. Пять лет спустя Джон Уэбстер и Томас Деккер переделали её в «Историю сэра Томаса Уайетта»[175]. В следующем столетии тему любви Джейн и Гилфорда развили Эдвард Юнг (1715) и Никлас Роу[en] (1714); в трагедии Роу впервые возникает фантастический любовный треугольник (Джейн — Гилфорд — Пембрук)[177].

В сочинениях поэтов, историков и публицистов XVII—XVIII веков Джейн — абсолютный идеал красоты и нравственности. Уже в 1630 году Джон Хейворд[en] в «Истории правления Генриха VI» назвал Джейн «особой редчайшего, несравненного совершенства … украшенной всеми известными добродетелями как безоблачное небо звёздами…»[178]. Моралисты XVIII века эксплуатировали образ Джейн — идеальной жены, в дублинском театре призрак Джейн преследовал на сцене неверных мужей[179]. Джордж Кит[en], опубликовавший в 1757 году шаблон, по которому составлялись подобные сочинения, признавал: «должно быть, я не способен воздать всё причитающееся этой добродетельной особе, но надеюсь, что, по крайней мере, я не отступил от законов природы»[180]. В начале XIX века[комм. 21] тема Джейн появилась и надолго закрепилась в нравоучительной литературе для детей, подростков и молодых женщин[181][182].

В 1791 году, на пороге века романтизма, издатель «готических романов» Уильям Лейн опубликовал в Лондоне роман в письмах «Леди Джейн Грей» — первый в череде многочисленных романов о Джейн и Гилфорде[183]. Образы Джейн в литературе XIX века следуют одному из трёх шаблонов: романтической героини, романтической жертвы или идеальной домохозяйки[184]. Романтическая героика преобладала в 1830-е годы: рынки Великобритании, Франции и США наводнили откровенно вымышленные, подчас фантастические сочинения[185]. Особенно преуспел в переписывании истории[186] Уильям Эйсворт, издавший в 1840 году роман «Лондонский Тауэр» с иллюстрациями Джорджа Крукшенка. Затем, в середине века, любовная тема окончательно отступила на второй план, на смену героике пришла жертвенность[187]. Писатели всех жанров и направлений эксплуатировали легенду о «несравненном совершенстве» Джейн, ставшей образцом женщины-домохозяйки викторианской эпохи[188] и героиней зарождавшегося протофеминизма[189]. Даже серьёзный историк Агнес Стрикленд[en] писала в 1868 году: «Леди Джейн Грей, несомненно, самый благородный представитель рода Тюдоров, наделённая всеми достоинствами …»[190] … «безукоризненная, подобная святой леди Джейн»[191].

Авторы XX и XXI века, преимущественно из англоговорящих стран[192], по-прежнему пишут о Джейн, но с другой точки зрения: абсолютному большинству интересна либо психология личности Джейн, либо обстоятельства её смерти[193]: например, Джейн является главной героиней исторического романа британской писательницы и историка Элисон Уэйр «Трон и плаха леди Джейн».

Академическая живопись

«Роджер Ашем и Джейн Грей»
По картине Джона Хорсли, 1853  
</td></tr>
«Гилфорд Дадли склоняет Джейн принять корону»
Чарльз Лесли, 1827  </div></td></tr></table>
«Фекенхем и Джейн Грей»
Копия 1833 года с картины Норткота, 1792
  
«Казнь Джейн Грей»
Поль Деларош, 1833  
</td></tr></table></div>

Распространение «художественных» живописных и гравированных портретов Джейн, и в Англии, и в континентальной Европе, датируется началом XVII века[194]. В первой половине XVIII века, благодаря издателям и иллюстраторам театральных пьес и хроники Фокса[195], на смену статическим портретам постепенно пришли жанровые сцены из жизни Джейн[196]. Около 1760 года, c подъёмом английского классицизма, им на смену пришёл «большой жанр» нравоучительного исторического полотна[197], но лишь в 1820-е годы образ Джейн стал действительно массовым. За пятьдесят лет (1827—1877) только в стенах лондонской Королевской академии были выставлены 24 новых полотна на тему трагедии Джейн[198]. Среди академических сюжетов той эпохи — «Джейн Грей и Роджер Ашем» Анри Фраделя[en] (1825[199]), Джона Хорсли[en] (1853[200]) и их имитаторов, «Дадли склоняет Джей Грей принять корону» Чарльза Лесли[en] (1827[201]), «Гардинер допрашивает Джейн» Крукшенка (1840) и Фоллингсби[en] (1871), «Фекенхем склоняет Джейн в католичество» Джеймса Норткота (1792[202]) и финал трагедии — «Казнь Джейн Грей» Поля Делароша (1833, впервые экспонировалась в 1834[203]) и Джорджа Флэгга[en] (1833). Американец Флэгг, не знавший историю Тюдоров, вначале взялся писать казнь Марии Стюарт — но сменил главную героиню на Джейн после того, как обнаружил, что историческая Мария Стюарт в 1587 году была уже немолода и непривлекательна[204].

Мода на Джейн достигла пика в 1855 году с открытием первой очереди восстановленного Вестминстерского дворца[205]: Джейн вошла в официальный «пантеон» из двенадцати Тюдоров, изображённых на барельефах Палаты лордов[206]. «Ограниченную серию» шиллингов «1553 года» с портретом Джейн выпустил фальшивомонетчик Эдвард Эмери[en][207]. Так же как и в литературе, к этому времени образ Джейн утратил романтическую героику и приспособился к запросам численно выросшей мелкой буржуазии (в работах историков XXI века — среднего класса[208]). Вероятно, предполагает Розмари Митчелл, именно поэтому на портретах Джейн 1850-х годов появляются не встречавшиеся ранее музыкальные инструменты, швейные принадлежности и песочные часы — символ самоконтроля и упорядоченного ритма жизни[209].

Во второй половине XIX века, с угасанием интереса к академической живописи, поток новых работ иссяк. Оригинал «Казни Джейн Грей» Делароша, некогда считавшийся лучшим изображением Джейн Грей, был списан галереей Тейт как якобы утраченный при наводнении 1928 года[203]. В действительности «пропавшая» картина, не интересная ни публике, ни искусствоведам, почти полвека пролежала в реставрационной мастерской[210]. Куратор Национальной галереи, в 1975 году выставивший восстановленную картину, считал, что «единственное, чем Деларош может заинтересовать наше поколение, — это вопросом о том, почему же он был так популярен в своё время»[211]. Однако «Казнь Джейн Грей» неожиданно вновь привлекла зрителей и заняла постоянное место в центре коллекции[211].

Опера

Первым композитором Нового времени, попытавшимся поставить на оперной сцене историю Джейн Грей, стал Гаэтано Доницетти. В 1834 году он приступил к работе над «Марией Стюарт» по одноимённой трагедии Шиллера, не дожидаясь одобрения либретто цензурой. После генеральной репетиции в «Сан-Карло» опера была запрещена лично королём Фердинандом, якобы из-за недовольства королевы Марии-Кристины — дальнего потомка Марии Стюарт. Чтобы не пропали «тюдоровские» декорации, Доницетти решил переделать оперу в «Джейн Грей», но цензура отвергла и этот вариант[212].

После Доницетти за тему неоднократно брались композиторы второго плана; ни одна из написанных ими опер в репертуаре не удержалась. В 1836 году «Ла Скала» поставила оперу Никола Ваккаи «Джейн Грей» (итал. Giovanna Gray) по трагедии Никласа Роу 1715 года, с Марией Малибран в главной роли. Премьера провалилась: критики сочли либретто затянутым, а музыку — посредственной. Попытки перенести оперу Ваккаи на другие площадки успеха не имели. Опера «Джейн Грей» Антони д’Антони, написанная в 1848 году для триестской сцены, не была поставлена. Опера «Джейн Грей» Тимотео Пазини, поставленная в 1853 году в Ферраре, была встречена благосклонно, а затем забыта. В 1891 году одноимённую оперу написал Анри Бюссе, в 1982 году Арнольд Рознер. Известны, но не исполняются также кантата Эдварда Оксенфорда и баллада Арнольда Шёнберга[213].

Кинематограф

Джейн как вспомогательный персонаж появляется в многочисленных «тюдоровских» сериалах и экранизациях «Принца и нищего» Марка Твена; главной героиней художественного фильма она становилась лишь трижды за всю историю кинематографа[214]. Все три фильма были сняты и вышли в прокат в Великобритании.

В 1923 году вышел 39-минутный немой фильм «Леди Джейн Грей, или двор интриг» (англ. Lady Jane Grey, or The Court of Intrigue) из малобюджетного цикла о «выдающихся женщинах мира». Режиссёр Эдвин Гринвуд[en] дал роль Джейн 21-летней Нине Ванна[en] (Языковой[215]). Джейн этого фильма — одновременно невинная жертва и проповедница-протестантка, Джон Дадли — абсолютный злодей, Мария — колеблющаяся, отнюдь не злонамеренная женщина. Фильм был снят в «исторических» интерьерах, в мрачных тонах и отличался своеобразным, энергичным монтажом[216].

В 1936 году вышел 80-минутный фильм Роберта Стивенсона «Роза Тюдоров», в американском прокате «Королева на девять дней» (англ. Tudor Rose / Nine Days a Queen) c шестнадцатилетней Новой Пилбим[en] в роли Джейн и двадцативосьмилетним Джоном Миллзом в роли Гилфорда[217]. В отличие от образца жанра — «Частной жизни Генриха VIII» Александра Корды (1933), фильм Стивенсона был снят в камерной, сдержанной манере[218]. Основным его мотивом стало противопоставление естественной воли человека и политической необходимости[218]. Мария в исполнении Гвен Франкон-Дэвис говорит: «Я могу сострадать, но не вправе прощать» (англ. Though I may pity, I can show no mercy)[218]. «Роза Тюдоров» получила приз Национального совета кинокритиков США за лучший иностранный фильм[219] и приз Венецианского фестиваля за лучшую работу оператора; Нова Пилбим стала самой популярной актрисой Великобритании по версиям журналов Film Weekly и Picturegoer[220]. Фильм оказался злободневным: вскоре после его выхода в Великобритании разразился конституционный кризис, завершившийся приходом нового короля[218].

Третий фильм, «Леди Джейн» Тревора Нанна c Хеленой Бонэм Картер в главной роли (1986) — полностью вымышленная романтическая история. Основные события этого затянутого[221] повествования проходят в заключении в Тауэре. По воле сценаристов и Джейн, и Гилфорд — молодые реформаторы, «социальные активисты» XVI века; Джейн, по словам научного консультанта фильма, была задумана «прото-социалистической феминисткой, помесью Робин Гуда и Беатрис Уэбб»[222]. Персонажи второго плана также далеки от исторических прототипов: семейство Греев становится католическим, а Фрэнсис Грей — ведущей злодейкой[комм. 22]; Мария казнит Джейн, чтобы не быть самой разлучённой с Филиппом[223].

Напишите отзыв о статье "Грей, Джейн"

Комментарии

  1. ↑ Не в качестве правящей королевы или хотя бы королевы-матери при правящем сыне, но в качестве регента.
  2. ↑ De Lisle, 2009, p. 4: Ранний брачный возраст в Англии XVI века — удел аристократии. Девушки из низших классов обычно выходили замуж не моложе двадцати лет.
  3. ↑ De Lisle, 2009, p. 13: Низкорослая (возможно, карлица) и горбатая Мария с ранних лет страдала пороком физического развития и детей не имела.
  4. ↑ Mitchell, 2007, p. 103 отмечает, что легенда о рождении в Брэдгейте, в окружении дикой природы, удачно совпала со штампами романтической литературы.
  5. ↑ De Lisle, 2009, p. 26: Томас Сеймур и Катерина Парр сошлись спустя несколько недель после смерти Генриха VIII и тайно обвенчались в мае 1547 года.
  6. ↑ Ives, 2009, p. 51 отмечает, что принятое в английском языке написание и произношение Ascham (в русской литературе Ашем) неверно; правильным было бы написание Askham (Аскем).
  7. ↑ Ives, 2009, pp. 73—75: Супруги Грей в частной жизни отнюдь не были аскетами. Генри Грей поощрял не только богословов, но и театральных актёров, держал личный зверинец и, к неудовольству богословов, азартно играл.
  8. ↑ Ives, 2009, p. 58: После казни Эдуарда Сеймура (герцога Сомерсета) в Англии осталось всего два герцога: Генри Грей (герцог Саффолк) и Джон Дадли (герцог Нортумберленд). Оба были возведены в герцогское достоинство в один день, но титул Нортумберленда был новосозданным, а титул Саффолка существовал с 1385 года.
  9. ↑ De Lisle, 2009, p. 19: Последний масштабный процесс о «заговоре еретиков» состоялся в 1546 году. Под подозрение попал весь кружок Катерины Парр, включая семью Греев. Жертвами этой кампании стали Энн Эскью и двое других протестанток, а все аристократы избежали преследования.
  10. ↑ Ives, 2009, p. 259: Об этом свидетельствуют характерные ошибки, которые были невозможны, если бы Джейн обращалась к печатному тексту. Так, она приписала стих 30.9 Соломоновых притч самому Соломону, при том что в тексте это «слова Агура, сына Иакеева» (30.1).
  11. ↑ Ives, 2009, p. 2 цитирует письмо Спинолы как подлинное: «Она очень низка ростом и худа, но хорошо сложена и держится с достоинством. У неё мелкие черты лица, красивый нос, подвижный рот с красными губами. Брови поднимаются дугами, они намного темнее её почти рыжих волос. Глаза с искоркой, красновато-карие. Стоя рядом с её милостью, я приметил, что кожа её лица, пусть и хорошего цвета, покрыта веснушками. Когда она улыбалась, были видны острые, белоснежные зубы.» (англ. «…very short and thin, but prettily shaped and graceful. She has small features and a well-made nose, the mouth flexible and the lips red. The eyebrows are arched and darker than her hair, which is nearly red. Her eyes are sparkling and reddish brown in colour. I stood so near her grace that I noticed her colour was good but freckled. When she smiled she showed her teeth which are white and sharp.»)
  12. ↑ Многозначное слово, используемое для различных видов, см. страницу неоднозначностей в английской википедии.
  13. ↑ Эмблемами братьев Дадли были: Амброза — роза, Роберта — дуб (лат. robur), Гилфорда — гвоздика (англ. gilliflower), Генри — жимолость (англ. honeysuckle). См. Ahnert, Ruth. The Rise of Prison Literature in the Sixteenth Century. — Cambridge University Press, 2011. — 280 p. — ISBN 9781107435452.
  14. ↑ Ives, 2009, гл. 10, приводит подробный анализ вероятных мотивов Дадли и их интерпретации историками прошлого и современности.
  15. ↑ Loades, 2004, p. 121, предполагает, что это изменение было подсказано Уильямом Томасом[en].
  16. ↑ Королевские апартаменты времён Тюдоров располагались в ныне утраченных зданиях, стоявших во внутреннем периметре крепости между Белой башней (донжоном) и башнями Лэнтхорн и Уэйкфилд.
  17. ↑ Действительная степень проникновения Реформации в народ к 1553 году — нерешённая и, возможно, неразрешимая проблема английской истории. Консенсуса среди историков на эту тему нет. Обзор мнений приводится, например, в Lee, S. J. [books.google.ru/books?id=c4Yd-PaYvXQC The Mid Tudors: Edward VI and Mary, 1547-1558]. — Routledge, 2006. — 168 p. — (Questions and Analysis in History). — ISBN 9780203969083., гл. 4.
  18. ↑ Отстранение Марии от престолонаследия юридически обосновывалось «незаконностью» (ничтожностью) брака её родителей, расторгнутого по воле отца.
  19. ↑ De Lisle, 2009, p. 116: В это время Генри Грей был болен, не мог самостоятельно передвигаться и потому провёл в Тауэре две недели, уже будучи юридически свободным. По мнению де Лайл, причиной тому была не болезнь, а попытка помочь дочери.
  20. ↑ Porter, 2010, pp. 456—465: Мария лично видела Карла единственный раз, когда ей было шесть лет. Встреча произвела на девочку столь сильное впечатление, что Карл на всю жизнь стал для неё главным духовным авторитетом. Его посол Симон Ренар был важнейшим советником Марии в течение всего её правления.
  21. ↑ Митчелл (p. 106) приводит пример издания 1806 года, Айвс (p. 285) — пример 1815 года.
  22. ↑ De Lisle, 2009, p. 63 отмечает, что легенда о жестокости Фрэнсис, ставшей одной из сюжетных линий фильма, восходит к рассказу Ашема о встрече с Джейн. Упоминание Ашема о том, что Греи уехали охотиться, превратилось в мнение о кровожадности и бездушности Фрэнсис.

Примечания

  1. ↑ Ives, 2009, p. 293: «Truth to tell she counted for little. She was important for barely nine months, she ruled for only thirteen days. She contributed little ... Then what is it, keeps the story of Jane alive while many more significant figures in history are recalled only by scholars?».
  2. ↑ Mitchell, 2007, p. 97: «Jane… played a more substantial role in the nineteenth-century historical imagination than her brief reign would suggest».
  3. ↑ De Lisle, 2009, p. 103.
  4. ↑ Loades, 1996, p. 233: «... adopt the Salic Law? That was scarcely an option given the dearth of royal kindred.».
  5. ↑ Gunn, S. J. [www.oxforddnb.com/view/printable/12954 Henry VII (1457–1509), king of England and lord of Ireland]. Oxford Dictionary of National Biography (2004).
  6. ↑ Horrox, R. [www.oxforddnb.com/view/printable/705 Arthur, prince of Wales (1486–1502)]. Oxford Dictionary of National Biography (2004).
  7. ↑ 1 2 3 Ives, E. W. [www.oxforddnb.com/view/printable/12955 Henry VIII (1491–1547), king of England and Ireland]. Oxford Dictionary of National Biography (2004).
  8. ↑ Eaves, G. R. [www.oxforddnb.com/view/printable/18052 Margaret (Margaret Tudor) (1489–1541), queen of Scots, consort of James IV]. Oxford Dictionary of National Biography (2004).
  9. ↑ Loades, D. M. [www.oxforddnb.com/view/printable/18251 Mary (1496–1533), queen of France, consort of Louis XII]. Oxford Dictionary of National Biography (2004).
  10. ↑ Hoyle, R. W. [www.oxforddnb.com/view/printable/5647 Clifford, Henry, first earl of Cumberland (c.1493–1542), magnate]. Oxford Dictionary of National Biography (2004).
  11. ↑ Warnicke, R. M. [www.oxforddnb.com/view/printable/12954 Grey (other married name Stokes), Frances (née Lady Frances Brandon), duchess of Suffolk (1517–1559), noblewoman]. Oxford Dictionary of National Biography (2004).
  12. ↑ De Lisle, 2009, p. 3: «The child of famously handsome parents she was, unsurprisingly, attractive».
  13. ↑ 1 2 3 4 Ives, 2009, p. 34.
  14. ↑ Ives, 2009, p. 34: «Frances … In that time she had several children of her own, but only two daughters had survived infancy: Jane born in 1537 and Katherine born in 1540».
  15. ↑ Ives, 2009, p. Figure 2.
  16. ↑ Loades, 1996, p. 231: «Edward knew perfectly well that if he married and had issue of his own then there would be no problem to address…».
  17. ↑ Ives, 2009, pp. 35—36.
  18. ↑ De Lisle, 2009, p. 9: «There persists a myth that Lady Jane Grey was born during the subsequent three weeks of the Queens' confinement at the Grey family principal seat of Bradgate Manor».
  19. ↑ De Lisle, 2009, p. 5: «Some time before the end of May 1537 Frances’s child was to be born …Frances would surely be with him at Dorset House on the Strand.».
  20. ↑ 1 2 Ives, 2009, p. 36.
  21. ↑ J. Stephen Edwards. A Further Note on the Date of Birth of Lady Jane Grey // Notes and Queries. — 2008, June. — Vol. 55.
  22. ↑ Ives, 2009, p. 35.
  23. ↑ De Lisle, 2009, p. 13: «…in 1545 an impressive new tutor arrived to oversee her studies. John Aylmer … the marquess paid for his education until he graduated from Cambridge later that year.».
  24. ↑ De Lisle, 2009, p. 18: «…the Queens' and the King’s «favourive nieces» Frances and her sister Eleanor.».
  25. ↑ 1 2 Ives, 2009, p. 40.
  26. ↑ Ives, 2009, pp. 34, 40.
  27. ↑ Ives, 2009, pp. 40—42.
  28. ↑ 1 2 Ives, 2009, p. 42.
  29. ↑ De Lisle, 2009, p. 28: «It was usual for money to change hands in the matters of wardship, as quardians would profit from any inheritance that came the way of their ward while they were minors.».
  30. ↑ 1 2 Ives, 2009, p. 44.
  31. ↑ Ives, 2009, pp. 42—43.
  32. ↑ Lisle, 2009, p. 28: «…several hundred pounds toward an eventual payment of Jane’s wardship».
  33. ↑ De Lisle, 2009, pp. 27—28.
  34. ↑ Ives, 2009, pp. 45—46.
  35. ↑ Ives, 2009, pp. 49—50.
  36. ↑ Ives, 2009, p. 47.
  37. ↑ Ives, 2009, pp. 56—57.
  38. ↑ Ives, 2009, pp. 57, 50—51.
  39. ↑ Ives, 2009, pp. 52-53.
  40. ↑ Ives, 2009, pp. 52—53.
  41. ↑ De Lisle, 2009, pp. 61—63.
  42. ↑ Ives, 2009, pp. 53—54.
  43. ↑ Ives, 2009, pp. 53, 60—64.
  44. ↑ De Lisle, 2009, p. 4: «His grandfather, the 1st Marquess, was the son of Elizabeth Woodville and therefore the half-brother of Henry VIII's royal mother Elizabeth of York.».
  45. ↑ De Lisle, 2009, p. 15: «Dorset had received a brilliant education in the household of the King's illegitimate son the late Henry Fitzroy.».
  46. ↑ Ives, 2009, p. 39, цитирует «Эдварда VI» Уилбера Джордана (1970): «that most stupid of peers, surely the most empty-headed peer of England».
  47. ↑ Ives, 2009, p. 40, цитирует личную характеристику Грея, составленную в год рождения Джейн.
  48. ↑ De Lisle, 2009, p. 4: «…described as «young», «lusty», «well learned and with a great wit».».
  49. ↑ Ives, 2009, pp. 60—64.
  50. ↑ De Lisle, 2009, p. 80: «She nad no rivals left as Edward’s future bride … Jane was being treated as the leading evangelical woman in England».
  51. ↑ 1 2 3 Ives, 2009, p. 54.
  52. ↑ [www.bl.uk/catalogues/illuminatedmanuscripts/record.asp?MSID=7220&CollID=8&NStart=2342 Detailed record for Harley 2342]. The British Library.
  53. ↑ De Lisle, 2009, p. 16: «…the Grey sisters, members of the first generation to be raised as evangelicals…».
  54. ↑ De Lisle, 2009, p. 15: «The term Protestant only began to be used in England in the mid-1550s. The more usual term for those we would now think of as Protestant was evangelical.».
  55. ↑ Ives, 2009, pp. 69: «…there is no evidence that she ever learned anything but a reformed Christianity.».
  56. ↑ Ives, 2009, p. 69: «…within the immediate royal family Henry had been willing to turn a blind eye to tutors engaged as experts in humanism, the latest intellectual fashion, even though they might be incubating dangerous reformist ideas.».
  57. ↑ Ives, 2009, pp. 69.
  58. ↑ Porter, 2010, pp. 2690—2694.
  59. ↑ Ives, 2009, p. 71.
  60. ↑ Ives, 2009, p. 73: «A reformer whom Jane Grey herself acknowledged as an early spiritual mentor was Martin Bucer of Strasbourg».
  61. ↑ Ives, 2009, p. 258: «As we have seen, he had been something of a spiritual director to Jane».
  62. ↑ Ives, 2009, p. 258: «her hostility was now vehement … Bucer’s great emphases was the importance of a true understanding of the eucharist and the absolute evil of the Roman Catholic mass».
  63. ↑ De Lisle, 2009, pp. 69—70.
  64. ↑ De Lisle, 2009, p. 70: «There is no evidence of that, and Mary later showed fondness for the younger Grey sisters…».
  65. ↑ De Lisle, 2009, p. 32: «John Foxe, who knew Aylmer, claimed that Jane was a better student than Edward, and Elizabeth's later tutor Roger Ascham recorded her superiority to Elizabeth.».
  66. ↑ Ives, 2009, pp. 64—65.
  67. ↑ Ives, 2009, pp. 65—66.
  68. ↑ Taylor, 2004, p. 7: «…slight exposure to some or all of these languages».
  69. ↑ 1 2 Ives, 2009, p. 66.
  70. ↑ Taylor, 2004, p. 7.
  71. ↑ Ives, 2009, p. 254: «But what reveals the extent of Jane’s intimacy with scripture are the biblical terms and phrases which occur time and time again in what she wrote.».
  72. ↑ Ives, 2009, p. 254.
  73. ↑ Ives, 2009, p. 257.
  74. ↑ Ives, 2009, p. 256: «In a formal Renaissance accusation, six stages were expected … Jane’s letter to Harding follows this structure exactly.».
  75. ↑ Ives, 2009, p. 257: «Personal response or no, the care she gave to constructing the letter suggests that Jane was hoping for a general circulation. If so, over the next 250 years, that wider readership would be amply realized.».
  76. ↑ Ives, 2009, p. 2.
  77. ↑ De Lisle, 2009, p. 103: «…Genovese merchant called Sir Baptista Spinola».
  78. ↑ De Lisle, 2009, p. 103: «… this famous description … is the invention of a New York-based journalist and historic novelist turned biographer, Richard Davey. It did not exist before he wrote it in 1909».
  79. ↑ 1 2 3 J. Stephan Edwards. [www.somegreymatter.com/starkeyminiature.htm The Yale Miniature Portrait] (2008).
  80. ↑ 1 2 3 4 5 J. Stephan Edwards. [www.somegreymatter.com/portraitsintro.htm The Early Iconography of Lady Jane Grey : An Introduction] (2008).
  81. ↑ 1 2 Ives, 2009, p. 15.
  82. ↑ По данным дендрохронологического исследования
  83. ↑ De Lisle, 2009, pp. 207, 317.
  84. ↑ 1 2 3 4 5 Ives, 2009, p. 16.
  85. ↑ Ives, 2009, p. 16: «A persuasive likeness of Jane...».
  86. ↑ J. Stephan Edwards. [www.somegreymatter.com/northwick.htm The Northwick Park Portrait] (2008).
  87. ↑ 1 2 3 4 5 Ives, 2009, p. 185.
  88. ↑ Loades, 2004, p. 121.
  89. ↑ De Lisle, 2009, pp. 87—88.
  90. ↑ McIntosh, J. L. [books.google.ru/books?id=bWgKAQAAMAAJ From heads of household to heads of state: the preaccession households of Mary and Elizabeth Tudor, 1516-1558]. — Columbia University Press, 2009. — 251 p. — ISBN 9780231135504.
  91. ↑ Loades, 1996, p. 233: «Careful examination should therefore prompt a cautious reappraisal of the view that the Lord President exercised a Svengali-like domination over his young master. Edward was growing up fast, and extremely conscious of his royal dignity.».
  92. ↑ Loades, 1996, p. 231.
  93. ↑ Loades, 1996, p. 239.
  94. ↑ 1 2 Ives, 2009, p. 145.
  95. ↑ Ives, 2009, p. 165.
  96. ↑ 1 2 Ives, 2009, p. 184.
  97. ↑ 1 2 Ives, 2009, p. 183.
  98. ↑ Strickland, 1868, p. 136: «… a Venetian visitor … confirms … the violence of her father, who compelled her to accede to his commands by blows».
  99. ↑ 1 2 Ives, 2009, p. 186.
  100. ↑ Ives, 2009, p. 186: «around 19 June ... the reason the duchess gave was that when the king died Jane had to be ready to go immediately to the Tower since Edward had made her heir to the crown.».
  101. ↑ Ives, 2009, p. 186: «she was puzzled and disturbed by this but took little account of it and returned to her mother».
  102. ↑ Ives, 2009, p. 186: «suggests that Jane thought it was a ploy by the duchess to get her to cohabit with Guildford, not merely visit».
  103. ↑ De Lisle, p. 104: «Mary's household officers had been preparing for up to a year for her exclusion from succession.».
  104. ↑ Ives, 2009, p. 237: «The persuasive conclusion about the rebellion of Mary Tudor is that it was … well planned, supported by her (substantially traditionalist) affinity, and spread through a wider network…».
  105. ↑ 1 2 3 4 Ives, 2009, p. 187.
  106. ↑ Ives, 2009, p. 187: «to receive that which had been ordered by the king».
  107. ↑ Ives, 2009, p. 187: «The two women were rowed up river, but when they arrived no-one was there to meet them».
  108. ↑ Ives, 2009, p. 187: «Eventually Northumberland, Northampton, Arundel, Huntingdon and Pembroke appeared». Расшифровка личных имён приводится по таблице в Ives, 2009, раздел «Titles and Offices»..
  109. ↑ Ives, 2009, p. 187: «The following day, the heralds publicized Edward’s ‘patents’ and proclaimed the new queen ‘in four parts of the City of London’».
  110. ↑ Ives, 2009, p. 188.
  111. ↑ De Lisle, p. 103.
  112. ↑ De Lisle, p. 104.
  113. ↑ De Lisle, p. 104: «she wasn't shrinking from the crown in any meaningful sense».
  114. ↑ De Lisle, p. 104: «her notices continued to reiterate the proclamation's warnings of Mary introducing the Pope into English affairs».
  115. ↑ De Lisle, p. 105: «Commendone … claimed that Jane later described how the Lord Treasurer, William Paulet …».
  116. ↑ Ives, 2009, p. 189: «when the decision reached the duchess of Northumberland, she was furious».
  117. ↑ Ives, 2009, p. 189: «The mention of Guildford suggests she was particularly wounded by his deception. He had taken for granted that he would be king so must clearly been in the secret of the ‘deuise’, but Jane he had left in the dark.».
  118. ↑ Ives, 2009, p. 189: «The gates of the Tower had opened for her ceremonial entry, but court protocol now shut her off from the life and values she had been used to.».
  119. ↑ De Lisle, 2009, p. 104: «In Leicestershire, Jane's uncle George Medley had arrived at Bradgate with armor and weaponry».
  120. ↑ Ives, 2009, p. 198.
  121. ↑ Porter, 2011, pp. 3829—3832.
  122. ↑ Ives, 2009, p. 201: «Northumberland was the most experienced and finest soldier in the country…».
  123. ↑ De Lisle, 2009, p. 108: «She confirmed his commission as head of the army and he took his leave of her with her full support».
  124. ↑ Ives, 2009, p. 219: «What, therefore, has to be explained is not just a collapse but a sudden collapse. The factor which contemporaries commonly point to is the news of the fleet deserting to Mary.».
  125. ↑ De Lisle, p. 110: «Jane ordered a strong guard to be mounted around the Tower … the keys were carried to the Queen in person.».
  126. ↑ De Lisle, p. 110: «On 18 July she began raising her own troops to be led into Buckinghampshire by "our right trusty and right-beloved cousins the Earl of Arundel and Pembroke"».
  127. ↑ Ives, 2009, p. 223: «Evidently the plan on 18 July was for Pembroke and Arundel to muster the significant ‘manred’ they had on the nearby Welsh border, and unite with a Gloucestershire/Wiltshire contingent to march on the Thames Valley from the west.».
  128. ↑ De Lisle, p. 111: «But in truth Pembroke together with Arundel was now ready to bring Jane down».
  129. ↑ Ives, 2009, p. 224: «At Baynard’s Castle later in the morning, Arundel and Pembroke broke cover, seized the initiative and brought the council over to Mary».
  130. ↑ De Lisle, p. 112: «The soldiers informed him that they would arrest him if he did not leave the Tower willingly and sign the new proclamation. He did as he was asked and on Tower Hill read the proclamation declaring Mary Queen.».
  131. ↑ De Lisle, p. 112: «The Greys had hoped Pembroke could be persuaded that Northumberland and his family alone should take the fall for their actions ...».
  132. ↑ De Lisle, p. 112: «prisoners: Jane, Guildford, and the duchess of Northumberland».
  133. ↑ De Lisle, 2009, p. 115.
  134. ↑ Ives, 2009, p. 266 цитирует письмо Ренара от 17 ноября 1553:: «The duke of Suffolk has made his confession as to religion’ – whatever that may mean – ‘and the queen has therefore remitted his composition of £20,000 and reinstated him by means of a general pardon’».
  135. ↑ Ives, 2009, p. 247.
  136. ↑ De Lisle, 2009, p. 116: «Reluctantly, Mary agreed to deny her a pardon … the next day Jane was charged with treason».
  137. ↑ De Lisle, 2009, p. 121: «It was common knowledge that Queen Mary remained determined that Jane’s life would be spared and that she intended to grant Jane a pardon after her trial had run the course…».
  138. ↑ Ives, 2009, pp. 248—249: «People outside the palace, even supporters of Jane such as Florio, also knew that the queen believed her innocent».
  139. ↑ Ives, 2009, p. 249: «Renard was claiming that Mary’s preferred policy of financial penalties had made her a laughing stock…».
  140. ↑ Ives, 2009, p. 247: «By the end of August, Jane and Guildford were two of only a handful of prisoners remaining in the Tower».
  141. ↑ Ives, 2009, p. 249: «The circumstances of Jane’s imprisonment in the Tower were not harsh.».
  142. ↑ De Lisle, 2009, p. 121.
  143. ↑ Ives, 2009, p. 252: «After she was removed from the royal apartments, Jane was for many weeks denied exercise, or so it would seem...».
  144. ↑ De Lisle, 2009, p. 123: «The later story that she became pregnant that winter originates in a piece of anti-Marian propaganda written in an elegy ten years later.».
  145. ↑ De Lisle, 2009, p. 123: «But she may have spotted Guildford from her window…».
  146. ↑ Ives, 2009, p. 252: «Even if Jane was not allowed to speak with her husband, she undoubtedly saw him for he seems to have been moved to the Bell Tower.».
  147. ↑ De Lisle, 2009, p. 123: «If the Mass were to be introduced, however, she would make a stand against it, and accept death if that was the price of so doing».
  148. ↑ Ives, 2009, pp. 250—251.
  149. ↑ De Lisle, 2009, p. 124: «Richard Morgan, who had been one of those imprisoned under King Edward for attending Mass in Mary's chapel».
  150. ↑ Ives, pp. 251—252: «This display of religious conviction was probably more because of Cranmer than the deposed queen; the old archbishop was to be denied even a flicker of sympathy.».
  151. ↑ De Lisle, 2009, p. 124: «… to be burned alive, the automatic sentence for any woman convicted of treason».
  152. ↑ Ives, 2009, p. 252.
  153. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Подробное описание и анализ восстания даны в Loades, D. M. [books.google.ru/books?id=ZJNOAAAAIAAJ The Two Tudor Conspiracies]. — Cambridge University Press, 1965. — 298 p. — ISBN 9781001519326.
  154. ↑ Ives, 2009, p. 263: «According to the imperial ambassador, the duke took refuge in a large hollow oak tree where he was betrayed by a dog barking».
  155. ↑ Ives, 2009, p. 267: «they traitorously purpose to advance Lady Jane his daughter and Guildford Dudley her husband».
  156. ↑ Ives, 2009, p. 267: «Alternatively, it could have been intended to make it impossible for Mary to continue to protect Jane».
  157. ↑ Ives, 2009, p. 267.
  158. ↑ Ives, 2009, pp. 267—268.
  159. ↑ Ives, 2009, p. 267: «John Feckenham had been sent to interview Jane, and he secured a three-day reprieve, i.e. Friday, Saturday and Sunday, to allow time to convert Jane to the Roman church».
  160. ↑ Ives, 2009, p. 267: «for as the Preacher says, there is a time to be born and a time to die; and the day of death is better than the day of our birth. Yours, as the Lord knows, as a friend, Jane Dudley».
  161. ↑ Ives, 2009, p. 267: «‘What shall I do? Where is it?’ The rest of the scaffold party froze and a bystander had to guide Jane to the block».
  162. ↑ Ives, 2009, p. 287: «On Monday 12 February 1554 Jane Grey became the first Protestant martyr.».
  163. ↑ Ives, 2009, p. 286: «The reality is that from the moment she was dead ‘Jane Grey’ became a construct».
  164. ↑ 1 2 Ives, 2009, p. 288.
  165. ↑ Taylor, 2004, p. 8: «They are among the few documents by Lady Jane's own hand still in existence».
  166. ↑ De Lisle, 2009, pp. 65—67 приводит подробный анализ этих ранних текстов.
  167. ↑ Mitchell, 2007, p. 99: «both Foxe and Holished promote an image of Grey as an indomitable, uncompromising and eloquent witness for her beliefs».
  168. ↑ Ives, 2009, p. 288: «in 1570, but by then publishers were becoming less interested in the iconic Jane».
  169. ↑ Ives, 2009, p. 288: «It was also the case that the claim of Jane’s two sisters to be Elizabeth’s next heirs was politically contentious – promoting it put John Hales in the Tower in 1565».
  170. ↑ Ives, 2009, p. 288: «Given this, only Jane’s unobjectionable ‘effectual prayer’ and her letter to her sister Katherine remained in circulation».
  171. ↑ 1 2 Ives, 2009, p. 289.
  172. ↑ 1 2 Ives, 2009, p. 279.
  173. ↑ 1 2 3 4 Ives, 2009, p. 280.
  174. ↑ Ives, 2009, pp. 280—281: «Should not a lady once cultivated herself have been moved by another so cultivated as Jane» (перевод с латыни).
  175. ↑ 1 2 3 4 Ives, 2009, p. 281.
  176. ↑ Ives, 2009, p. 281: «Farewell sweet Guildford, know our end is near. Heaven is our home; we are but strangers here».
  177. ↑ Mitchell, 2007, pp. 99—100.
  178. ↑ Ives, 2009, p. 281: «a woman of the most rare and incomparable perfections ... her excellent beauty adorned with all variety of virtues as a clear sky with stars, as a diadem with jewels».
  179. ↑ Ives, 2009, p. 283.
  180. ↑ Ives, 2009, p. 282: «I much doubt whether I may have done sufficient Justice to the Character of this virtuous Lady; but hope at least, that I have not departed from Nature, in any Sentiment which I have attributed to her».
  181. ↑ Ives, 2009, p. 285: «This Jane was also ‘packaged’ for children…».
  182. ↑ Mitchell, 2007, p. 91: «… a new body of advice literature, ailmed at the middle-class girl and young woman.».
  183. ↑ Ives, 2009, p. 284: «An early instance is the anonymous 'Lady Jane Grey, an Historical Tale' in 2 volumes which appeared in 1791».
  184. ↑ Mitchell, 2007, p. 101.
  185. ↑ Ives, 2009, pp. 284, 285.
  186. ↑ Ives, 2009, p. 284: «Few novelists, however, have been as fevered as William Harrison Ainsworth … in 1881 Punch described him as ‘the greatest axe-and-neck-romancer of our time who is quite at the head of his profession’.».
  187. ↑ Mitchell, 2007, p. 119.
  188. ↑ Ives, 2009, p. 286: «Jane was a standard model for Victorian women…».
  189. ↑ Mitchell, 2007, p. 97: «… a domestic exemplar and later a protofeminist educational role model».
  190. ↑ Ives, 2009, p. 285: «Lady Jane Grey is without doubt the most noble character of the royal Tudor lineage. She was endowed with every attribute …».
  191. ↑ Strickland, 2011, p. 61: «the spotless, saint-like Lady Jane».
  192. ↑ Ives, 2009, p. 291: «…the subject of numerous biographies, semi-biographies and novels, principally but not only in Britain and North America.».
  193. ↑ Ives, 2009, p. 291: «…what now fascinates the overwhelming majority is the personality of Jane and her macabre fate».
  194. ↑ Ives, 2009, p. 278: «From the early seventeenth century, portraits supposedly of Jane figured regularly in histories in Britain and in Europe».
  195. ↑ Ives, 2009, p. 279: «but in the eighteenth century scenes from Jane’s life become more common, although portraits do continue to dominate».
  196. ↑ Ives, 2009, p. 279: «Then from the 1760s ‘history painting’ came to dominate the artistic scene, that is painting which demonstrated noble actions in an increasingly British (not classical) past, depicted for the instruction of subsequent generations.».
  197. ↑ Ives, 2009, p. 279: «Between 1827 – the date of Charles Robert Leslie’s Lady Jane Grey prevailed upon to accept the Crown – and 1877, twenty-four paintings featuring Jane were exhibited at the Royal Academy».
  198. ↑ [www.nationaltrustcollections.org.uk/object/930175 Lady Jane Grey, Queen, (1537–1554) and Roger Ascham (1515-1568) (after Henri-Joseph Fradelle)]. National Trust.
  199. ↑ [www.bridgemanart.com/en-GB/asset/401904/horsley-john-callcott-1817-1903/lady-jane-grey-and-roger-ascham-1853-oil-on-canvas Lady Jane Grey and Roger Ascham, 1853 (oil on canvas)]. Bridgeman Art Library.
  200. ↑ [www.tate.org.uk/art/artworks/leslie-lady-jane-grey-prevailed-on-to-accept-the-crown-n01790 Lady Jane Grey Prevailed on to Accept the Crown exhibited 1827]. Tate Gallery.
  201. ↑ Mitchell, 2007, p. 121, прим. 25.
  202. ↑ 1 2 Kirby, J. and Roy, A. Paul Delaroche: A Case Study of Academic Painting // [books.google.ru/books?id=pdFOAgAAQBAJ Historical Painting Techniques, Materials, and Studio Practice: Preprints of a Symposium, University of Leiden, the Netherlands, 26–29 June 1995]. — Getty Publications, 1995. — P. 166—173. — ISBN 9780892363223.
  203. ↑ Ives, 2009, p. 279 цитирует письмо Флэгга заказчику: «that Mary was too old at the time of her execution to make an interesting picture».
  204. ↑ Ives, 2009, p. 279: «The apotheosis was reached in 1855 in the rebuilt Houses of Parliament.».
  205. ↑ Ives, 2009, p. 279: «Twelve Tudor subjects were selected to decorate the Prince’s Chamber in the House of Lords and one of these was ‘Lady Jane Grey at her Studies’».
  206. ↑ [digitalgallery.nypl.org/nypldigital/dgkeysearchdetail.cfm?strucID=601743 The Counterfeit Lady Jane Grey "Schilling"]. New York Public Library.
  207. ↑ Ives, 2009, p. 285: «an interpretation which chimed in well with the morality of the rising middle classes».
  208. ↑ Mitchel, 2007, p. 109 анализирует «Джейн Грей и Роджера Ашема» Джона Хорсли (1853).
  209. ↑ Riopelle, C. Lost and Found // [www.nationalgallery.co.uk/products/exhib_catalogues/painting_history_delaroche_and_lady_jane_grey/p_1018436 Painting History: Delaroche and Lady Jane Grey]. — 2010. — 180 p. — ISBN 9781857094794.
  210. ↑ 1 2 Adams, T. [www.newstatesman.com/art/2010/03/delaroche-painting-tudor-jane How Tudorphilia rescued Delaroche]. New Statesman (2010).
  211. ↑ Ashbrook, W. [books.google.ru/books?id=tbrEchf3PuIC Donizetti and His Operas]. — Cambridge University Press, 1983. — P. 84—86. — 756 p. — ISBN 9780521276634.
  212. ↑ Ives, 2009, pp. 283, 340.
  213. ↑ Ives, 2009, p. 291: «…three attempts have been made to tell her story in its own right».
  214. ↑ Васильев, А. Красота в изгнании. — Слово, 2008. — С. 135, 137. — 352 с. — ISBN 9785387000331.
  215. ↑ Parril and Robison, 2013, pp. 132—133.
  216. ↑ Parril and Robison, 2013, pp. 245—246.
  217. ↑ 1 2 3 4 The Unknown 1930s: An Alternative History of the British Cinema, 1929—1939. — I.B.Tauris, 2001. — ISBN 9781860646287.
  218. ↑ [www.nationalboardofreview.org/award-years/1936/ 1936 Award Winners]. National Board of Review.
  219. ↑ Gledhill, C. [books.google.ru/books?id=FcHnAAAAIAAJ Nationalising Femininity: Culture, Sexuality and Cinema in World War Two Britain]. — Manchester University Press, 1996. — P. 181. — 307 p. — ISBN 9780719042591.
  220. ↑ Ives, 2009, p. 292: «the third of the films and the longest – perhaps too long (142 minutes)».
  221. ↑ Parril and Robison, 2013, pp. 131: «...proto-socialist feminist, an amalgam of Robin Hood and Beatrice Webb.».
  222. ↑ Parril and Robison, 2013, pp. 130—132.

Источники

Современные

  • De Lisle, L. [books.google.ru/books?id=ndfJm1Wr3TQC The Sisters Who Would Be Queen: Mary, Katherine, and Lady Jane Grey: A Tudor Tragedy]. — Random House LLC, 2009. — 352 p. — ISBN 9780345516688.
  • Ives, E. [books.google.ru/books?id=3aHajwEACAAJ Lady Jane Grey: A Tudor Mystery]. — Wiley-Blackwell, 2009. — 392 p. — ISBN 9781405194136.
  • Loades, D. M. [books.google.ru/books?id=9H505keQWgYC John Dudley, Duke of Northumberland, 1504—1553]. — Oxford University Press, 1996. — 333 p. — (Headstart History Papers). — ISBN 9780198201939.
  • Mitchell, R. The Nine Lives of the Nine Days Queen: From Religious Heroine to Romantic Victim // [books.google.ru/books?id=pdFOAgAAQBAJ Clio's Daughters: British Women Making History, 1790—1899]. — Associated University Presse, 2007. — P. 97—122. — 310 p. — ISBN 9780874139815.
  • Parrill, S.; Robison, W. [books.google.ru/books?id=G-LX_jt0tsEC The Tudors on Film and Television]. — McFarland, 2013. — 353 p. — ISBN 9781476600314.
  • Porter, L. [books.google.ru/books?id=ELz0MQG7CAYC Mary Tudor: The First Queen]. — Hachette Digital, 2010. — 9392 p. — ISBN 9780748122325.. Номера «страниц» приводятся по электронному изданию для Kindle Reader.
  • Taylor, J. [books.google.ru/books?id=zs49RaevJQsC Documents of Lady Jane Grey: Nine Days Queen of England, 1553]. — Algora, 2004. — 195 p. — ISBN 9780875863368.

Устаревшие

  • Strickland, A. [books.google.com.au/books?id=-8s5AAAAcAAJ Lives of the Tudor princesses including Lady Jane Gray and her sisters]. — London: Longmans and Co., 1868.
  • Strickland, A. [books.google.ru/books?id=ufHSnF9s2AMC Lives of the Queens of England]. — Continuum, 2011. — ISBN 9781441109477.
 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: De Lisle, Ives, Lisle, 2009, Loades, 2004, Mitchel, 2007, Porter, 2011, Taylor, 2004
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Грей, Джейн

24 орудия гвардейской артиллерии,
30 орудий дивизии Компана
и 8 орудий дивизии Фриана и Дессе,
Всего – 62 орудия.
Начальник артиллерии 3 го корпуса, генерал Фуше, поставит все гаубицы 3 го и 8 го корпусов, всего 16, по флангам батареи, которая назначена обстреливать левое укрепление, что составит против него вообще 40 орудий.
Генерал Сорбье должен быть готов по первому приказанию вынестись со всеми гаубицами гвардейской артиллерии против одного либо другого укрепления.
В продолжение канонады князь Понятовский направится на деревню, в лес и обойдет неприятельскую позицию.
Генерал Компан двинется чрез лес, чтобы овладеть первым укреплением.
По вступлении таким образом в бой будут даны приказания соответственно действиям неприятеля.
Канонада на левом фланге начнется, как только будет услышана канонада правого крыла. Стрелки дивизии Морана и дивизии вице короля откроют сильный огонь, увидя начало атаки правого крыла.
Вице король овладеет деревней [Бородиным] и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Морана и Жерара, которые, под его предводительством, направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками армии.
Все это должно быть исполнено в порядке (le tout se fera avec ordre et methode), сохраняя по возможности войска в резерве.
В императорском лагере, близ Можайска, 6 го сентября, 1812 года».
Диспозиция эта, весьма неясно и спутанно написанная, – ежели позволить себе без религиозного ужаса к гениальности Наполеона относиться к распоряжениям его, – заключала в себе четыре пункта – четыре распоряжения. Ни одно из этих распоряжений не могло быть и не было исполнено.
В диспозиции сказано, первое: чтобы устроенные на выбранном Наполеоном месте батареи с имеющими выравняться с ними орудиями Пернетти и Фуше, всего сто два орудия, открыли огонь и засыпали русские флеши и редут снарядами. Это не могло быть сделано, так как с назначенных Наполеоном мест снаряды не долетали до русских работ, и эти сто два орудия стреляли по пустому до тех пор, пока ближайший начальник, противно приказанию Наполеона, не выдвинул их вперед.
Второе распоряжение состояло в том, чтобы Понятовский, направясь на деревню в лес, обошел левое крыло русских. Это не могло быть и не было сделано потому, что Понятовский, направясь на деревню в лес, встретил там загораживающего ему дорогу Тучкова и не мог обойти и не обошел русской позиции.
Третье распоряжение: Генерал Компан двинется в лес, чтоб овладеть первым укреплением. Дивизия Компана не овладела первым укреплением, а была отбита, потому что, выходя из леса, она должна была строиться под картечным огнем, чего не знал Наполеон.
Четвертое: Вице король овладеет деревнею (Бородиным) и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Марана и Фриана (о которых не сказано: куда и когда они будут двигаться), которые под его предводительством направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками.
Сколько можно понять – если не из бестолкового периода этого, то из тех попыток, которые деланы были вице королем исполнить данные ему приказания, – он должен был двинуться через Бородино слева на редут, дивизии же Морана и Фриана должны были двинуться одновременно с фронта.
Все это, так же как и другие пункты диспозиции, не было и не могло быть исполнено. Пройдя Бородино, вице король был отбит на Колоче и не мог пройти дальше; дивизии же Морана и Фриана не взяли редута, а были отбиты, и редут уже в конце сражения был захвачен кавалерией (вероятно, непредвиденное дело для Наполеона и неслыханное). Итак, ни одно из распоряжений диспозиции не было и не могло быть исполнено. Но в диспозиции сказано, что по вступлении таким образом в бой будут даны приказания, соответственные действиям неприятеля, и потому могло бы казаться, что во время сражения будут сделаны Наполеоном все нужные распоряжения; но этого не было и не могло быть потому, что во все время сражения Наполеон находился так далеко от него, что (как это и оказалось впоследствии) ход сражения ему не мог быть известен и ни одно распоряжение его во время сражения не могло быть исполнено.


Многие историки говорят, что Бородинское сражение не выиграно французами потому, что у Наполеона был насморк, что ежели бы у него не было насморка, то распоряжения его до и во время сражения были бы еще гениальнее, и Россия бы погибла, et la face du monde eut ete changee. [и облик мира изменился бы.] Для историков, признающих то, что Россия образовалась по воле одного человека – Петра Великого, и Франция из республики сложилась в империю, и французские войска пошли в Россию по воле одного человека – Наполеона, такое рассуждение, что Россия осталась могущественна потому, что у Наполеона был большой насморк 26 го числа, такое рассуждение для таких историков неизбежно последовательно.
Ежели от воли Наполеона зависело дать или не дать Бородинское сражение и от его воли зависело сделать такое или другое распоряжение, то очевидно, что насморк, имевший влияние на проявление его воли, мог быть причиной спасения России и что поэтому тот камердинер, который забыл подать Наполеону 24 го числа непромокаемые сапоги, был спасителем России. На этом пути мысли вывод этот несомненен, – так же несомненен, как тот вывод, который, шутя (сам не зная над чем), делал Вольтер, говоря, что Варфоломеевская ночь произошла от расстройства желудка Карла IX. Но для людей, не допускающих того, чтобы Россия образовалась по воле одного человека – Петра I, и чтобы Французская империя сложилась и война с Россией началась по воле одного человека – Наполеона, рассуждение это не только представляется неверным, неразумным, но и противным всему существу человеческому. На вопрос о том, что составляет причину исторических событий, представляется другой ответ, заключающийся в том, что ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное.
Как ни странно кажется с первого взгляда предположение, что Варфоломеевская ночь, приказанье на которую отдано Карлом IX, произошла не по его воле, а что ему только казалось, что он велел это сделать, и что Бородинское побоище восьмидесяти тысяч человек произошло не по воле Наполеона (несмотря на то, что он отдавал приказания о начале и ходе сражения), а что ему казалось только, что он это велел, – как ни странно кажется это предположение, но человеческое достоинство, говорящее мне, что всякий из нас ежели не больше, то никак не меньше человек, чем великий Наполеон, велит допустить это решение вопроса, и исторические исследования обильно подтверждают это предположение.
В Бородинском сражении Наполеон ни в кого не стрелял и никого не убил. Все это делали солдаты. Стало быть, не он убивал людей.
Солдаты французской армии шли убивать русских солдат в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, но по собственному желанию. Вся армия: французы, итальянцы, немцы, поляки – голодные, оборванные и измученные походом, – в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что le vin est tire et qu'il faut le boire. [вино откупорено и надо выпить его.] Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и пошли бы драться с русскими, потому что это было им необходимо.
Когда они слушали приказ Наполеона, представлявшего им за их увечья и смерть в утешение слова потомства о том, что и они были в битве под Москвою, они кричали «Vive l'Empereur!» точно так же, как они кричали «Vive l'Empereur!» при виде изображения мальчика, протыкающего земной шар палочкой от бильбоке; точно так же, как бы они кричали «Vive l'Empereur!» при всякой бессмыслице, которую бы им сказали. Им ничего больше не оставалось делать, как кричать «Vive l'Empereur!» и идти драться, чтобы найти пищу и отдых победителей в Москве. Стало быть, не вследствие приказания Наполеона они убивали себе подобных.
И не Наполеон распоряжался ходом сраженья, потому что из диспозиции его ничего не было исполнено и во время сражения он не знал про то, что происходило впереди его. Стало быть, и то, каким образом эти люди убивали друг друга, происходило не по воле Наполеона, а шло независимо от него, по воле сотен тысяч людей, участвовавших в общем деле. Наполеону казалось только, что все дело происходило по воле его. И потому вопрос о том, был ли или не был у Наполеона насморк, не имеет для истории большего интереса, чем вопрос о насморке последнего фурштатского солдата.
Тем более 26 го августа насморк Наполеона не имел значения, что показания писателей о том, будто вследствие насморка Наполеона его диспозиция и распоряжения во время сражения были не так хороши, как прежние, – совершенно несправедливы.
Выписанная здесь диспозиция нисколько не была хуже, а даже лучше всех прежних диспозиций, по которым выигрывались сражения. Мнимые распоряжения во время сражения были тоже не хуже прежних, а точно такие же, как и всегда. Но диспозиция и распоряжения эти кажутся только хуже прежних потому, что Бородинское сражение было первое, которого не выиграл Наполеон. Все самые прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень дурными, и каждый ученый военный с значительным видом критикует их, когда сражение по ним не выиграно, и самью плохие диспозиции и распоряжения кажутся очень хорошими, и серьезные люди в целых томах доказывают достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.
Диспозиция, составленная Вейротером в Аустерлицком сражении, была образец совершенства в сочинениях этого рода, но ее все таки осудили, осудили за ее совершенство, за слишком большую подробность.
Наполеон в Бородинском сражении исполнял свое дело представителя власти так же хорошо, и еще лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствованья.


Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l'imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.


Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.
– Что ездит этот перед линией? – опять крикнул на него кто то.
– Влево, вправо возьми, – кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой.
– Вы как тут? – проговорил он и поскакал дальше.
Пьер, чувствуя себя не на своем месте и без дела, боясь опять помешать кому нибудь, поскакал за адъютантом.
– Это здесь, что же? Можно мне с вами? – спрашивал он.
– Сейчас, сейчас, – отвечал адъютант и, подскакав к толстому полковнику, стоявшему на лугу, что то передал ему и тогда уже обратился к Пьеру.
– Вы зачем сюда попали, граф? – сказал он ему с улыбкой. – Все любопытствуете?
– Да, да, – сказал Пьер. Но адъютант, повернув лошадь, ехал дальше.
– Здесь то слава богу, – сказал адъютант, – но на левом фланге у Багратиона ужасная жарня идет.
– Неужели? – спросил Пьер. – Это где же?
– Да вот поедемте со мной на курган, от нас видно. А у нас на батарее еще сносно, – сказал адъютант. – Что ж, едете?
– Да, я с вами, – сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. – А этого отчего не подняли? – начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Пьер не нашел своего берейтора и вместе с адъютантом низом поехал по лощине к кургану Раевского. Лошадь Пьера отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.
– Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф? – спросил адъютант.
– Нет, ничего, но что то она прыгает очень, – с недоуменьем сказал Пьер.
– Ээ!.. да она ранена, – сказал адъютант, – правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал он, – le bapteme de feu [крещение огнем].
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.
– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.


Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат – стрелять, когда конных – топтать русских пеших, – все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для человека – собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.


Генералы Наполеона – Даву, Ней и Мюрат, находившиеся в близости этой области огня и даже иногда заезжавшие в нее, несколько раз вводили в эту область огня стройные и огромные массы войск. Но противно тому, что неизменно совершалось во всех прежних сражениях, вместо ожидаемого известия о бегстве неприятеля, стройные массы войск возвращались оттуда расстроенными, испуганными толпами. Они вновь устроивали их, но людей все становилось меньше. В половине дня Мюрат послал к Наполеону своего адъютанта с требованием подкрепления.
Наполеон сидел под курганом и пил пунш, когда к нему прискакал адъютант Мюрата с уверениями, что русские будут разбиты, ежели его величество даст еще дивизию.
– Подкрепления? – сказал Наполеон с строгим удивлением, как бы не понимая его слов и глядя на красивого мальчика адъютанта с длинными завитыми черными волосами (так же, как носил волоса Мюрат). «Подкрепления! – подумал Наполеон. – Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина армии, направленной на слабое, неукрепленное крыло русских!»
– Dites au roi de Naples, – строго сказал Наполеон, – qu'il n'est pas midi et que je ne vois pas encore clair sur mon echiquier. Allez… [Скажите неаполитанскому королю, что теперь еще не полдень и что я еще не ясно вижу на своей шахматной доске. Ступайте…]
Красивый мальчик адъютанта с длинными волосами, не отпуская руки от шляпы, тяжело вздохнув, поскакал опять туда, где убивали людей.
Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану. Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.
Наполеон вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою прогулку. Бельяр громко и оживленно стал говорить с генералами свиты, окружившими его.
– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.
– Государь, послать дивизию Клапареда? – сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.
– Нет, – обратился он вдруг к Бертье, – я не могу послать Клапареда. Пошлите дивизию Фриана, – сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, – роль, которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.


Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Грей,_Джейн&oldid=80482282»