Грей, Эффи
| Эффи Грей | |
| Effie Gray | |
 Эффи Грей, портрет работы Томаса Ричмонда. Эффи считала, что на этом портрете она выглядит как «милая кукла».[1] | |
| Имя при рождении: |
Эуфемия Чалмерс Грей |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Гражданство: | |
| Дата смерти: | |
| Супруг: | |
Юфимия «Эффи» Чалмерс Грей (англ. Euphemia 'Effie' Chalmers Gray; 1828 — 23 декабря 1897) — жена критика Джона Рёскина, после признания их брака недействительным вышла замуж за его протеже, художника-прерафаэлита Джона Эверетта Милле. Этот знаменитый викторианский «любовный треугольник» послужил основой для нескольких пьес и оперы.
Содержание
Отношения с Рёскином и Милле
Эффи родилась в Перте, Шотландия, и жила в Боуэрсвелле, доме, где дед Рёскина покончил с собой. Её семья знала отца Рёскина, который поощрял связь между ними. В 1841 году году, Рёскин написал для двенадцатилетней Эффи фантастический роман «Король Золотой Реки».(Существуют два перевода романа на русский - Алексея Слобожана и Бориса Вайнера). После своей свадьбы в 1846 году супруги совершили путешествие в Венецию, где Рёскин собирал материал для своей книги «Камни Венеции». Однако вследствие разницы в темпераментах общительная и кокетливая Эффи вскоре начала чувствовать себя подавленной категоричной личностью Рёскина.
Когда Эффи встретила Милле пятью годами позже, она всё ещё была девственницей, так как Рёскин постоянно откладывал консуммацию брака. Причины этого неясны, но они включают отвращение к некоторым частям её тела. Эффи позже писала отцу:
Он ссылается на различные причины, ненависть к детям, религиозные мотивы, желание сохранить мою красоту, и, в конце концов, в этом году он сказал мне настоящую причину… что женщина, которую он представлял, значительно отличалась от того, что он видит во мне, и причиной, по которой он не сделал меня своей женой, было его отвращение к моей особе с первого вечера 10 апреля.
Рёскин подтвердил это в заявлении своему юристу во время бракоразводного процесса. «Может показаться странным, что я воздержался от женщины, которую большинство людей находят столь привлекательной. Но, хотя лицо её красиво, её личность не сформировалась для возбуждения страсти. Напротив, в её особе были определённые детали, которые полностью препятствовали этому.»[2] Причина такого отвращения к «деталям в её особе» неизвестна. Были выдвинуты различные предположения, включая неприязнь к лобковым волосам Эффи[3] или её менструальной крови.[4]
Будучи замужем за Рёскином, Эффи послужила моделью для картины Милле «Приказ об освобождении», на которой она изображена как верная жена шотландского повстанца, покидающего тюрьму. Затем она сблизилась с Милле, когда тот сопровождал их во время поездки в Шотландию, чтобы нарисовать портрет Рёскина в соответствии с художественными принципами критика. За время, проведённое в Brig o'Turk в Троссаксе, они полюбили друг друга. Эффи ушла от Рёскина и, поддерживаемая своей семьёй и рядом влиятельных знакомых, подала на развод, что вызвало большой публичный скандал. В 1854 году их брак был признан недействительным. В 1855 году Эффи и Джон поженились. За время их супружества Эффи родила Милле восьмерых детей, одним из которых был известный садовник и художник, изображавший птиц, Джон Гилль Милле. Также она послужила моделью для многих его работ, в частности «Заключенного мира» (Peace Concluded) (1856), воспевающего Эффи как икону красоты и плодородия.
Когда позднее Рёскин пожелал помолвиться с юной девушкой Розой Ла Туш, её обеспокоенные родители обратились с письмом к Эффи, которая в своём ответе охарактеризовала Рёскина как деспотичного супруга. Не сомневаясь в искренности Эффи, стоит отметить, что её вмешательство способствовало разрыву помолвки, вероятно, послужившего, в свою очередь, поводом к умственному расстройству Рёскина.
Эффи и Милле
После свадьбы Милле стал писать в более чётком стиле, который Рёскин осудил как «катастрофу». Брак принес ему большую семью, которую нужно было содержать, и, как утверждается, Эффи подталкивала его «штамповать» популярные работы для заработка и обеспечения её напряжённой общественной жизни. Однако нет доказательств, что Эффи действительно давила на него подобным образом, хотя она была эффективным менеджером его карьеры и часто помогала ему в выборе тем. Дневник Эффи показывает её заботу об искусстве мужа, и его работы по-прежнему узнаваемо прерафаэлитские по своему стилю спустя несколько лет после женитьбы.
Как бы то ни было, Милле в конце концов оставил характерную для прерафаэлитов одержимость деталями и стал писать в более свободном стиле. Для многих работ он черпал вдохновение в своей семейной жизни с Эффи, часто используя в качестве моделей её, детей и внуков.
Дальнейшая жизнь
Развод препятствовал Эффи во многих общественных функциях. Ей не разрешено было находиться в присутствии королевы Виктории, поэтому если где-либо ожидалось появление королевы, Эффи туда не приглашалась. До развода она жила активной общественной жизнью, отстранение от которой её угнетало. В конечном итоге, когда Милле находился при смерти, королева смягчилась, позволив Эффи принимать участие в официальных событиях.
Эффи умерла через несколько месяцев после мужа в канун Рождества 1897 года. Она похоронена на кладбище Кинноулл в Перте, которое изображено на картине Милле «Долина покоя».
Эффи в драме и литературе
Брак Эффи с Рёскином и её история любви с Милле послужили основой для следующих произведений:
- [imdb.com/title/tt0226096/ The Love of John Ruskin] (1912) немое кино о Рёскине, Эффи и Милле.
- [ftvdb.bfi.org.uk/sift/title/542133 The Love School] (1975) сериал BBC о прерафаэлитах, в ролях Анна Кидд (Эффи), Дэвид Коллинз (Рёскин), Питер Иган (Милле)
- [www.amazon.com/dp/0745113001 John Ruskin’s Wife] (1979) роман об отношениях, автор Ева МакДональд.
- [www.imdb.com/title/tt0180968/ The Passion of John Ruskin] (1994), короткометражный фильм, режиссёр Alex Chappel, в ролях Марк МакКинни (Рёскин), Нив Кэмпбелл (Роза Ла Туш) и Колетт Стивенсон (Эффи).
- [www.victorianweb.org/authors/ruskin/langmp.html «Modern Painters» (опера)] (1995) опера о Рёскине, Эффи и Милле.
- [www.hunwicks.ndo.co.uk/pi%20parrots%20and%20Owls.htm#parrots Parrots and Owls] (1994) радиопостановка John Purser об братьях O’Шей, в которой Эффи появляется как подруга Джеймса О’Шей и обсуждает с ним его супружеские проблемы.
- [www.doollee.com/PlaywrightsM/MurphyGregory.htm The Countess], (1995) пьеса Грегори Мерфи, сосредоточенная на крахе брака Рёскина и Эффи.
- [web.ukonline.co.uk/suttonelms/rbrooks.html The Order of Release] (1998) Радиопостановка Робина Брукса о Рёскине (Боб Пек), Эффи (Шерон Смолл) и Милле (Дэвид Теннант).
- [www.amazon.co.uk/dp/1860499546 The Woman Who Gave Birth to Rabbits] (2002), сборник рассказов (автор Emma Donoghue), содержащий рассказ Come, Gentle Night о брачной ночи Рёскина и Эффи.
- [www.indielondon.co.uk/theatre/t_mrsruskin_warehouse_rev.html Mrs Ruskin] (2003), пьеса Kim Morrissey о крахе брака и удручающих отношениях Эффи с матерью Рёскина.
- Харрис, Джоанн Спи, бледная сестра (Sleep, Pale Sister, 1993) Джоанн Харрис
- Эффи (2014) фильм Ричарда Лэкстона
Напишите отзыв о статье "Грей, Эффи"
Примечания
- ↑ [www.npg.org.uk/collections/search/portrait.php?LinkID=mp07473&rNo=0&role=art Euphemia ('Effie') Chalmers (née Gray), Lady Millais, National Portrait Gallery]
- ↑ Lutyens, M., Millais and the Ruskins, p. 191
- ↑ Phyllis Rose (1983) Parallel Lives; Franny Moyle (2009) Desperate Romantics
- ↑ Peter Fuller, Theoria: Art and the Absence of Grace, Chatto & Windus, 1988, pp.11-12
Ссылки
- [www.npg.org.uk/live/search/person.asp?LinkID=mp03082 Portraits of Effie in the National Portrait Gallery]
Отрывок, характеризующий Грей, Эффи
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.
В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.
В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
