Греко-турецкие отношения

Греко-турецкие отношения

Греция	Турция

Греко-турецкие отношения на протяжении истории сопровождаются взаимной враждой и непродолжительными периодами примирения начиная с времени, когда Греция получила независимость в 1821 году от Османской империи. С тех пор две страны столкнулись друг с другом в четырёх крупных войнах: в греко-турецкой войне 1897 года, Первой Балканской войне (1912—1913 года), Первой мировой войне и греко-турецкой войне 1919—1922 годов. Протяжённость государственной границы между странами составляет 192 км.

Дипломатические миссии

• Турция имеет посольство в Афинах и генеральные консульства в городах: Салоники, Комотини и Родос.
• Греция имеет посольство в Анкаре и генеральные консульства в Стамбуле, Измире и Эдирне.

Период Османской империи

Греческое государство обрело свою независимость от Османской империи в ходе национально-освободительной войны 1821—1829 годов. Её границы были признаны в 1832 году: территория в пределах материковой Греции от города Арта до Волоса, а также остров Эвбея, Кикладские острова в Эгейском море. Остальная территория, на которой жили греки, включая острова Крит, Кипр, другие острова Эгейского моря, области Эпир, Фессалия, Македония и Фракия оставались под властью Турции. Кроме того, около 1 миллиона греков жили на территории, которая сейчас относится к Турции — Эгейский регион вокруг Измира и область Понта на берегу Чёрного моря.

Греческие политики XIX века стремились включить все территории, на которых исторически проживали греки, в греческое государство, созданное по образцу Византийской империи; столицей государства они видели Стамбул, или на греческий манер — Константинополь. Эта концепция известна как Великая идея. Турки закономерно чрезвычайно враждебно относились к подобным греческим планам. Хотя великие державы рассматривали Османскую империю как «больного человека Европы», они не могли дать согласие и решить однозначно вопрос раздела её земель. Вокруг этого вопроса велись интриги, которые постепенно сокращали владения империи, но одновременно сдерживали её окончательный крах. Такая политика способствовала ещё большему обострению отношений между Грецией и Османской империей.

На протяжении Крымской войны (1854—1856 годы) Великобритания и Франция боролись в союзе с Османской империей против Российской империи. Греция поддержала партизанские действия на османской территории (см. Греция в годы Крымской войны). В период русско-турецкой войны 1877—1878 годов греки были готовы присоединиться к войне с целью территориальных приобретений, но под давлением западных держав не могли эффективно участвовать в конфликте. Однако по решению Берлинского конгресса в 1881 году к территории Греции присоединилась Фессалия и часть Эпира.

В 1897 году восстание на Крите привело к началу греко-турецкой войны. Греческая армия была все ещё не подготовлена и не могла выбить османские войска из их укреплений вдоль северной границы, и после османских контратак война завершилась унизительным поражением для Греции, обернулась территориальными потерями, хотя и незначительными, а Крит провозгласил независимость под протекторатом Великих держав.

После завершения Младотурецкой революции и захвата младотурками власти в Османской империи в 1908 году администрация победителей взяла курс на укрепление государства. Как результат, положение христианских меньшинств в империи ещё более ухудшилось. Балканские войны стали прямым следствием растущего напряжения в регионе. После их завершения Греция, которая воевала в союзе с Болгарией и Сербией, вернула себе Крит, ряд островов, области Фессалия, Эпир и Македония с городом Салоники.

Первая мировая и вторая греко-турецкая войны

Греция вступила в Первую мировую войну в 1917 году. Греция хотела вернуть себе Константинополь (ныне Стамбул) и Смирну (ныне Измир) при политической поддержке Великобритании и Франции, которые также обещали Греции вернуть Кипр. Хотя на протяжении войны было мало прямых боевых действий между греками и турками, в 1918 году начался распад Османской империи. В 1920 году, по итогам Севрского мирного договора, Греция получила Восточную Фракию и территорию около 17,000 км ² в Западной Анатолии вокруг Смирны. Это соглашение было подписано Османским правительством, но так и не вступило в силу, так как оно не было ратифицировано парламентом.

15 мая 1919 года Греция по мандату Антанты заняла Смирну, а Мустафа Кемаль-паша (позднее Ататюрк), который стал лидером турецкой оппозиции Севрскому договору, высадился в Самсуне 19 мая 1919 года. Этот день считается началом турецкой войны за независимость, первая цель которой заключалась в создании организованного национального движения против оккупационных сил основном «великих держав» — Великобритании, Франции, а также Италии и Греции. Мустафа Кемаль создал независимое правительство в Анкаре и призвал патриотов к борьбе, чтобы не допустить вступления в силу Севрского договора.

Турецкая армия заняла Измир 9 сентября 1922 года, таким образом одержав победу в войне. Греческое население Смирны и Анатолии подверглось массовому истреблению (Резня в Смирне). Греческая армия и администрация оставила Анатолию. Конец войне положило Муданийское перемирие от 11 октября 1922 года. На смену Севрскому договору пришел Лозаннский мирный договор 1923, по которому устанавливались новые границы Турции и был осуществлен насильственный греко-турецкий обмен населением. В результате последнего около полумиллиона греков в новой Турции автоматически стали беженцами, равно как полумиллиона мусульман должны были покинуть Грецию и перебраться в Турцию. Обмен не касался только населения Стамбула и островов Имброс и Тенедос.

Из-за неудачного исхода войны и значительных людских потерь, в греческой историографии события после Первой мировой войны именуются Малоазийской катастрофой. Обе армии — и турецкая в отношении православных греков, и греческая в отношении населения в оккупации — совершали военные преступления. Вместе с тем Греция обвиняет Турцию в целенаправленных действиях по уничтожению греков — геноциде понтийских греков, который осуществлялся младотурками на протяжении 1914 — 1923 годов против греков исторического Понта. Число жертв геноцида по разным оценкам составляет от 350 000 до 1 700 000 человек.

Межвоенный период

Послевоенные лидеры государств Мустафа Кемаль и Элефтериос Венизелос, после нескольких лет переговоров, установили наконец в 1930 году дипломатические отношения между Грецией и Турцией. Венизелос посетил с официальным визитом Стамбул и Анкару. Греция отказалась от всех своих претензий на территории, которые теперь входили в состав Турции. За этим последовало подписание Балканского пакта в 1934 году, по которому в союз вступали Греция, Турция, Королевство Югославия и Румыния. Соглашение предусматривало оказание взаимной помощи и сотрудничество. Обе страны признали, что они желают мира, в связи с этим участились двусторонние встречи. Венизелос и Ататюрк даже были номинированы на получение Нобелевской премии мира.

В 1941 году Турция стала первой страной, которая направила гуманитарную помощь Греции после оккупации Афин странами Оси. Президент Турции Исмет Инёню подписал решение об оказании помощи народу, против которого он боролся девятнадцать лет назад. Продукты собирала организация Турецкого Красного Полумесяца, и они отправлялись из порта Стамбула в Грецию.

В то же время Турция подписала договор о дружбе и сотрудничестве с нацистской Германией в июне 1941 года. В 1942 Турция ввела специальный налог на имущество, которым обложила всех не-турок — греков, армян, евреев — и который привёл и без того немногочисленные общины этнических греков в Турции к экономическому коллапсу.

С началом «холодной войны» наметился курс на сближение двух стран с 1953 года, когда Греция, Турция и Югославия подписали новый Балканский пакт о взаимной обороне против Советского Союза.

Стамбульский погром

Несмотря на сближение обеих стран, и Греция, и Турция пытались уменьшить взаимное экономическое влияние. Турецкие власти в частности вели целенаправленную политику по сокращению экономического присутствия греков в Турции. В сентябре 1955 года состоялся так называемый стамбульский погром, направленный против греческого меньшинства в Стамбуле. Конфликт был вызван искусственно распространяемыми слухами, что якобы дом в Салониках, в котором жил Мустафа Кемаль Ататюрк, разрушен греческими террористами.

Разбойные нападения на греков длились 9 часов. В результате 13 из 16 греков были убиты в результате насилия — линчевания или поджога. Среди жертв были два священника. Многочисленные греки были серьёзно ранены, десятки греческих девушек изнасилованы. Более тысячи греческих домов, школ, церквей, гостиниц сожжены. Оценки ущерба разнятся в различных источниках. По данным турецкого правительства, ущерб составил около 69 500 000 турецких лир, согласно британским источникам, около 100 млн фунтов стерлингов. Стамбульский погром стал причиной массовой иммиграции этнических греков, которые были исключены из обмена населением 1923 года. Собственно он привел к исчезновению греческого меньшинства в Турции. По данным переписи 1924 года в Турции проживало около 200 000 греков, по состоянию на 2008 год турецких граждан греческого происхождения насчитывается от 3 до 4 тысяч человек, в то время как, по данным Human Rights Watch, на 2005 год их было не более 2, 5 тысяч.

Кипрский кризис и турецкое вторжение

Основным раздражителем греко-турецких отношений после 1950-х годов стал Кипр. К тому времени остров находился под протекторатом Великобритании, греческое население острова насчитывало 82 % от общей численности населения. Также большая часть греков-киприотов желала воссоединения с Грецией. По этому поводу уже в 1930-х годах проводились акции гражданского неповиновения, однако правительство Греции, находясь в зависимости от Великобритании, ни разу не поддержало соотечественников.

Кипрский вопрос возник снова, когда греки-киприоты во главе с архиепископом Макариосом III заключили союз с Грецией, а народно-освободительное движение ЭОКА поставило своей целью освобождение от британского колониального господства и взять курс на союз с Грецией. Наконец премьер-министр Греции Александрос Папагос вынес Кипрский вопрос на рассмотрение ООН. Между тем в 1955 состоялся стамбульский погром, в ответ на который Греция прекратила дипломатические отношения с Турцией, и таким образом распался союз, установленный Балканским пактом 1953 года.

В 1960 году вынесено компромиссное решение по Кипру: остров был провозглашен независимым. Греческие и турецкие войска высадились на острове, чтобы защитить свои области. Премьер-министр Греции Константинос Караманлис был главным идеологом плана, приведшего к немедленному улучшению отношений с Турцией, особенно после того, как Аднан Мендерес был отстранен от власти в Турции.

На протяжении 1963—1964 года на острове возникали новые беспорядки. 30 декабря 1963 года архиепископ Макарий III предложил 13 конституционных поправок, которые позволили бы нормальное функционирование Кипра. Однако Турция заняла бескомпромиссную позицию против сближения Кипра и Греции и фактически сделала войну неизбежной. В августе 1964 года турецкие самолеты бомбили греческие отряды на подступах к селу Эренкой, оккупированного на Кипре турками. Вследствие конфликта греческое меньшинство в Турции претерпело новый кризис, многие греки бежали из страны, звучали даже угрозы выгнать Вселенского патриарха из Константинополя. В конце концов вмешательство ООН привело к другому компромиссному решению.

Опасность Кипрского конфликта была несколько ослаблена либеральным греческим правительством Георгиоса Папандреу, но в апреле 1967 года в Греции произошел военный государственный переворот, к власти пришла хунта «черных полковников». Внешняя политика хунты была неуклюжей, периодически возникали новые конфликты с Турцией. Одновременно Турция справедливо подозревала, что греческий режим планировал переворот на Кипре для объединения государства с Грецией.

15 июля 1974 года на Кипре произошел государственный переворот при поддержке греческой военной хунты. Президент Макариос был отстранен от власти и был вынужден бежать в Лондон, к власти пришла националистическая группа ЭОКА, выступавшая за союз с Грецией. Президентом назначен Никос Сампсон, бывший член ЭОКА.

В таких условиях Турция вторглась на остров 20 июля 1974 года, пользуясь положениями Цюрихско-Лондонских соглашений, якобы для восстановления предыдущего законного режима в республике, который существовал до переворота. Высадка турецких войск состоялась в городе Кирения. Это вторжение превратилось в постоянную оккупацию северной части острова, а именно 37 % от общей его площади. Греки-киприоты были изгнаны.

Война между Грецией и Турцией вновь стала непреходящей, однако очередной переворот Сампсона потерпел неудачу, а архиепископ Макариос III вернулся в страну и занял президентский пост. Военная хунта черных полковников после неудачи на Кипре оказалась беспомощной, и 24 июля страна вернулась к демократии. Однако непоправимый вред греко-турецким отношениям был нанесен, а Турецкая Республика Северного Кипра по сей день остается признанной только Турцией, мировое сообщество считает эту территорию оккупированной Турцией.

Последние годы

В последние годы официальные отношения между Грецией и Турцией улучшились, в основном за счёт политики правительства Греции по поддержке европейской перспективы Турции, несмотря на ряд нерешенных вопросов, которые и по сей день остаются постоянным источником конфликта. Так, ежегодный экспорт Греции в Турцию с 2001 года по 2011 год увеличился почти в 10 раз — с 266 млн долларов до 2569 млн долларов. Попытки сближения, получившие название Давосского процесса, были осуществлены ещё в 1988 году. Отставка правительства премьер-министра Греции Андреаса Папандреу способствовала этому «потеплению». В 1999 оба государства получили серьёзные повреждения в результате мощного Измитского землетрясения, вместе с тем землетрясение способствовало улучшению отношений между государствами, что удивило многих иностранных наблюдателей (см. Греко-турецкая дипломатия землетрясений).

Георгиос Папандреу, министр иностранных дел, а затем и премьер-министр Греции до ноября 2011 г., достиг значительного прогресса в улучшении отношений, в результате переговоров с министром иностранных дел Турции Исмаилом Джемом, а затем премьер-министром Турции Реджепом Эрдоганом. Тем не менее, опросы, проведенные в 2005 году, показали, что только 25 % греков считают, Турция должна войти в Европейский Союз.

В 2010 году премьер-министр Турции Реджеп Эрдоган с несколькими министрами посетил с официальным визитом Афины. Проведенные переговоры, по мнению аналитиков, стали проявлением определенного потепления в отношениях между государствами, а глава МИД Турции Ахмет Давутоглу заявил, что турецкое правительство работает над созданием «атмосферы психологических перемен» в отношениях между двумя странами.

Между тем, по данным греческой полиции, в 2010 году значительно возросла доля турецких нелегальных иммигрантов, число их арестов в частности в приграничном номе Эврос выросло на 371,94 % по сравнению с 2009 годом. В октябре 2010 года Министерство гражданской защиты Греции обратилось с просьбой к ЕС направить пограничный патруль для охраны греко-турецкой границы от нелегальных мигрантов. 2 ноября 2010 отряд из 175 специалистов Frontex разместился в городе Орестиада вблизи греко-турецкой границы.

30 ноября 2010 года Wikileaks опубликовал доклад посла США в Анкаре Джеймса Джеффри, который утверждает, что Турция планирует спровоцировать военный кризис, чтобы вторгнуться в Эврос. США подтвердили подготовку такой атаки в 2003 году, но против плана выступил турецкий генерал Доган.

Ссылки

• [www.ana-mpa.gr/anaweb/user/showplain?maindoc=9461615&maindocimg=9460029&service=6&showLink=true PM details bilateral problems, prospects in Erzurum address, ana-mpa]
• [news.bbc.co.uk/2/hi/europe/3689687.stm Turkish PM on landmark Greek trip]
• [www.law.fsu.edu/library/collection/LimitsinSeas/IBS041.pdf Greece-Turkey boundary study by Florida State University, College of Law]
• [www.ethesis.net/greece/greece_contence.htm Greece’s Shifting Position on Turkish Accession to the EU Before and After Helsinki (1999)]
• [archive.is/20121222030855/www.mfa.gov.tr/turkey_s-political-relations-with-greece.en.mfa Turkish Ministry of Foreign Affairs about the relations with Greece]
• [web.archive.org/web/20060717050206/www.mfa.gr/www.mfa.gr/en-US/Policy/Geographic+Regions/South-Eastern+Europe/Turkey/History/ Greek Ministry of Foreign Affairs about the relations with Turkey]

Отрывок, характеризующий Греко-турецкие отношения

Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
– Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]