Греко-турецкий обмен населением

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Гре́ко-туре́цкий обме́н населе́нием — принудительный обмен населением Греции, Турции и Болгарии в 1923 году. Стал результатом поражения Греции во Второй греко-турецкой войне 1919—1922 и заключения Лозаннского мирного договора. Событие стало последним этапом Малоазийской катастрофы (греч. Μικρασιατική καταστροφή).

Осуществлялся с 1 мая 1923 года в соответствии с подписанными 30 января 1923 года между Грецией и Великим национальным собранием Турции Конвенцией и Протоколом.[2] Обмен затронул около 2 миллионов человек и носил принудительный характер, особенно в отношении греческого населения Малой Азии и Восточной Фракии. Главная цель обмена — гомогенизация национального состава государств, образовавшихся на территории бывшей Османской империи и предотвращение развития сепаратизма со стороны потенциальных этнорелигиозных меньшинств.





Предыстория

Премьер-министр Греции Элефтериос Венизелос вынашивал планы восстановления Византийской империи (см. Великая идея Венизелоса), и воссоединения греков в собственном государстве, однако этому не суждено было сбыться в результате дипломатических коллизий: изначально благоприятная обстановка (поражение Турции в Первой мировой войне и поддержка странами Антанты греческих устремлений, включая прямую выдачу ими мандата на занятие части малоазийских территорий, населёных греками и другими христианами) обернулась в ходе начавшейся войны фактическим предательством со стороны союзников, прекративших всякую помощь грекам (хотя способствовали её развязыванию и формально участвовали в ней на стороне Греции) и военно-технической и финансовой поддержкой правительству турецких националистов со стороны большевистского правительства России. В результате Греция потерпела поражение от превосходящих сил турок. Договор об обмене населения был заключён после поражения Греции в греко-турецкой войне 1919—1922 годов, в результате чего Греция также потеряла право на Смирнский округ и Восточную Фракию. Это обрекло христианское население округа (которое составляло 71 % населения довоенного Измира) на безжалостную резню со стороны турецких войск и сожжения города турками. При этом британские войска не вмешиваясь наблюдали за происходящим в бухте города. Вскоре основная масса христиан была эвакуирована в Афины, многие уехали в Америку и Австралию.

Условия обмена

Между Грецией и Турцией oбмен производился по религиозному (а не этническому) признаку. Так, грекоязычные мусульмане вынуждены были покинуть территорию Греции (особенно Крит — см.: Критские мусульмане), в то время как христианское население покидало Турцию (точнее Анатолию), несмотря на то, что большинство христиан из внутренних районов полуострова уже утратило способность говорить по-гречески и перешло на турецкий язык.

Между Грецией и Болгарией обмен проходил по этническому признаку. Болгария и Турция принудительный обмен населением не производили. При этом, практически все православные болгары покинули территорию Турции, в то время как тюркоязычные и прочие мусульмане продолжали проживать в Болгарии в значительных количествах, несмотря на продолжающееся мухаджирство.

Эвакуация

Вслед за эвакуацией христиан (около 1,5 млн человек) последовало выселение и мусульман из Северной Греции (в основном из Македонии). Вследствие этого, Салоники — древний греческий город, в значительной степени утративший к началу XVI века своё христианское (греко-славянское) большинство, — был реэллинизирован. Кроме того, чисто греческим и христианским стал Крит. Вместе с тем все, исключая Константинополь, города Западной Турции (исторически греческие Адрианополь, Смирна и многие мелкие поселения) лишились своих христианских жителей. При этом обмен был явно неравноценным: 1,5 млн выселенных христиан прибыли в Грецию на место 0,5 млн уехавших мусульман, что создало в Греции социальный кризис, привело к росту трущоб в крупных городах (в первую очередь в Афинах, Пирее, Салониках), массовой безработице, росту бедности и голода, массовой эмиграции за рубеж.

Статистика обмена

Грекохристианские эмигранты

По данным официальной статистики, 151 892 грека покинули Малую Азию ещё в ходе конфликта. Большая часть направилась в Грецию, однако значительное количество эмигрировало в США, Канаду и Австралию. Лозаннский мирный договор 1923 года официально учёл 1 404 216 грекохристианских переселенцев с территории Турции; 60 027 греков прибыли с черноморского побережья Болгарии; 58 522 прибыли с территории бывшей Российской империи (в основном из Крыма, где пал белогвардейский режим Врангеля); 30 080 беженцев прибыли также из других регионов (в основном с территории Албании, Додеканесских островов и др.). Значительная часть иммигрантов направилась в бедные кварталы Афин и Салоник, откуда до трети из них впоследствии реэмигрировали в Северную Америку (см. Американцы греческого происхождения[en]). Значительное количество людей прибыло в Грецию и выбыло из неё без учёта официальной статистикой. Приём беженцев обошёлся Греции в 45 млн франков, а также Лига Наций выделила стране 150 млн франков дополнительно для размещения беженцев.

Мусульманские эмигранты

Что касается мусульман, то статистика официально учла 380 тыс. «турок», выселенных из Македонии. Среди них, впрочем, было и некоторое количество цыган-мусульман, албанцев-мусульман, а также славян-мусульман (см.: помаки), а кроме того до 3 тыс. исламизированных романоязычных валахов (см.: мегленорумыны). Чтобы раз и навсегда покончить с болгарскими притязаниями на северное побережье Эгейского моря, 60 тыс. болгар-христиан было одновременно выселено греческими властями в Болгарию.

Исключения

Конвенция предусматривала исключение 3-х регионов из обмена: греки-христиане Константинополя (Префектура города Константинополя, как определено законом 1912 г.[2]) — на тот момент около 270 тыс. человек; островов Имброс (Гёкчеада) и Тенедос (Бозджаада); мусульмане (турки, болгары и цыгане) Западной Фракии (около 86 тыс.).

Сохранилось мусульманское население Кипра (18%) — тогда британского — и Додеканесских островов Родоса и Коса (5%) — тогда под управлением Италии.

Мусульмане в Греции сохранили численный перевес в районах традиционного проживания (Ксанти; см.: помаки). Греческое же население Стамбула на протяжении XX века продолжало сокращаться. К 1955 году в городе осталось не более 100 тыс. греков и многие из них были изгнаны в результате погрома.

Острова Имброс (Гёкчеада) и Тенедос (Бозджаада) были заселены турками и употребление греческого языка в школах и администрации с 1974 года было запрещено. В Греции образование на турецком языке сохраняется только в регионе Западная Фракия. Мусульманские иммигрантские общины других регионов Греции, например многочисленные арабские, албанские, курдские и пакистанские общины современных городов Греции (Афины, Салоники, Ираклион) этими привилегиями не пользуются.

См. также

Напишите отзыв о статье "Греко-турецкий обмен населением"

Примечания

  1. Shaw S. J. (англ.), Shaw E. K. History of the Ottoman Empire and Modern Turkey. — Cambridge University Press, 1977. — Vol. 2. Reform, Revolution, and Republic: The Rise of Modern Turkey 1808–1975. — P. 239—241. — 548 p. — ISBN 0521291666, ISBN 9780521291668.
  2. 1 2 [www.worldlii.org/int/other/LNTSer/1925/14.html Convention concerning the Exchange]

Отрывок, характеризующий Греко-турецкий обмен населением

Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.