Грекулов, Ефим Фёдорович
Поделись знанием:
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…
Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.
В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.
– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
| Ефим Фёдорович Грекулов | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Дата смерти: | |
| Страна: |
|
| Учёная степень: | |
Ефи́м Фёдорович Греку́лов (1893—1979) — советский историк религии, пропагандист атеизма[2].
Содержание
Биография
Много лет руководил научно-исследовательской группой Московского архивного управления, занимавшейся изучением истории русского пролетариата[3]. В 1933 году принял участие в работе основанной Максимом Горьким Главной редакции истории фабрик и заводов, выступил со статьёй «Архивы как источник для изучения пролетариата»[4]. Занимался изучением истории декабристского восстания[5].
В 1930-х годах активно публиковался в периодической печати Союза воинствующих безбожников, издал несколько брошюр, посвящённых истории религии в России. Самая известная работа «Нравы русского духовенства» (1928), несколько раз переиздававшаяся, в том числе в 2010-х годах Александром Невзоровым. Итог работы Грекулова по критике церкви был подведён в книге «Православная инквизиция в России», изданной в 1964 году во время хрущёвских гонений на религию.
Критика
Известный историк Д. В. Поспеловский, приводя примеры искажения фактов Грекуловым, заключает слово «учёный» в кавычки[6].
Кандидат исторических наук, доцент кафедры регионоведения и туризма Ярославского государственного университета имени П. Г. Демидова О. Д. Дашковская называет работы Грекулова «политически ангажированными»[7].
Доктор юридических наук, профессор и начальник кафедры теории и истории государства и права Московского университета МВД России С. А. Лукьянов в работах Грекулова отмечает «явную антицерковную позицию»[8]
Кандидат исторических наук, доцент кафедры всемирной истории и международных отношений Амурского государственного университета Е. А. Капранова указывает также на тот факт, что в советской историографии преобладала жёсткая идеологическая установка в освещении церковной истории[9]
Кандидат исторических наук, старший преподаватель кафедры «История и философия» Тамбовского государственного технического университета А. В. Баланцев замечает, что в этот период работы (в том числе и Грекулова) «не отличаются объективностью»[10]
По мнению кандидата юридических наук и доктора исторических наук, профессора кафедры государственного и административного права Мордовского государственного университета имени Н. П. Огарева историка В. Ф. Левина, Грекулов делал свои резкие выводы о вероохранной деятельности Русской православной церкви «по заданию партийно-государственных органов»[11].
Кандидат исторических наук, доцент кафедры теории и истории государства и права СПбГУЭФ, и доцент и заместитель заведующего кафедрой отечественной истории по вопросам информатизации ПГУПС императора Александра I А. Г. Фирсов указывает на то, что Грекулов в своих работах ставил перед собой, как и его предшественники, не сколько научные, сколько пропагандистские цели.[12]
Кандидат исторических наук И. Н. Мухин относит Грекулова к историкам-марксистам «разделявшим положения т.н. "научного атеизма", более того, зачастую считали его пропаганду главной своей задачей», делая отсюда вывод о том, что для них свойственна «известная необъективность», «полемическая заостренность как против Русской православной церкви, так и против религии вообще». Также Мухин отмечает, что для таких историков как Грекулов «характерно использование преимущественно публицистики и опубликованных материалов; архивные же фонды, по сути, остались невостребованными».[13].
Кандидат исторических наук, доцент кафедры социологии, политологии, психологии и педагогики Омского государственного аграрного университета Н. В. Елизарова замечает, что Грекулов своё мнение нередко подкрепляет не ссылками на источники или статистические данные, а выдержками из литературно-художественных произведений, что не могло не отразиться на объективности его выводов.[14]
По мнению доктора исторических наук, профессора кафедры истории и культурологии Киргизско-российского славянского университета имени Бориса Ельцина Е. Е. Озмитель, в трудах Грекулова «обобщающие характеристики, как правило, представляют собой набор домыслов и искажений».[15]
Публикации
- Грекулов Е. Первое вооруженное восстание против царизма. (Декабристы). Клубные вечера. М. Изд-во «Знание». 1925. 120 с.
- Грекулов Е. Ф. Из истории святой инквизиции в России — М., 1929.
- Грекулов Е. Ф. Как российское духовенство душило печать — М., 1930.
- Грекулов Е. Ф. Русская церковь в роли помещика и капиталиста — М., 1930.
- Грекулов Е. Ф. Духовная цензура и её борьба против науки // «Архивное дело», 1930, № 1(45), с. 90.
- Грекулов Е. Ф. Московские церковники в годы реакции — М., 1932.
- Грекулов Е. Архивы как источник изучения истории заводов. М.-Л.: «История заводов», тип. «Искра революции». [1933]. 14 с.
- Грекулов Е. Как церковники помогали царизму при выборах в Думу // Антирелигиозник. М., 1937.
- Грекулов Е. Ф. [scisne.net/a82 Православная церковь — враг просвещения] / Грекулов Ефим Федорович; АН СССР ; отв. ред. А. И. Клибанов. — М.: АН СССР, 1962.
- Грекулов Е. Ф. [scisne.net/a81 Православная инквизиция в России] / Грекулов Ефим Федорович; АН СССР; отв. ред. А. И. Клибанов. — М.: Наука, 1964
- Грекулов Е. Ф. Церковь, самодержавие, народ: (2-я половина XIX — начало XX в.) / Грекулов Ефим Федорович; АН СССР; [отв. ред. П. К. Курочкин]. — М.: Наука, 1969.
- Грекулов, Е. Ф. Библиографический указатель литературы по исследованию православия, старообрядчества и сектантства в советской исторической науке за 1922—1972 годы — Моск. дом науч. атеизма. — М., 1974. — 257 с.
- Религия и церковь в истории России (Советские историки о православной церкви в России) / Акад. обществ. наук; Сост. и авт. примеч. Е. Ф. Грекулов; общ. ред. и предисл. А. М. Сахарова. — М. — Мысль, 1975. — 255 с.
Напишите отзыв о статье "Грекулов, Ефим Фёдорович"
Примечания
- ↑ Грекулов Е. Ф., Зимин А. А., Сахаров А.Н. Церковная реформа и раскол // Христианство и Русь. Сборник статей. Серия: Советское религиоведение. Вып. 2. Москва, Наука, 1988—136 с.
- ↑ «С первых дней Советской власти … известен как пропагандист атеизма». — Поздравляем юбиляра! // «Наука и религия», 1973, номера 1-6, [books.google.com/books?id=fwAOAQAAIAAJ&q=%D0%B3%D1%80%D0%B5%D0%BA%D1%83%D0%BB%D0%BE%D0%B2+%D0%BF%D1%80%D0%BE%D0%BF%D0%B0%D0%B3%D0%B0%D0%BD%D0%B4%D0%B8%D1%81%D1%82&dq=%D0%B3%D1%80%D0%B5%D0%BA%D1%83%D0%BB%D0%BE%D0%B2+%D0%BF%D1%80%D0%BE%D0%BF%D0%B0%D0%B3%D0%B0%D0%BD%D0%B4%D0%B8%D1%81%D1%82&lr=&as_brr=0&ei=QGCEStS7MIPqkwSh_6XvDA с. 68]
- ↑ Поздравляем юбиляра! [Ефиму Федоровичу Грекулову 80 лет] // Наука и религия. — № 7. — 1973. — С. 68.
- ↑ Грекулов, Ефим. Архивы как источник изучения истории заводов. — М.-Л.: «История заводов», тип. «Искра революции». [1933]. 14 с.
- ↑ Грекулов, Ефим. Первое вооружённое восстание против царизма. (Декабристы). Клубные вечера. — М. Изд-во «Знание». 1925. 120 стр. (Клубные Вечера).
- ↑ Pospielovsky D. V.. [books.google.com/books?ei=KEenUNKNOOTXigK3p4HYAw&id=LhYvAAAAYAAJ&dq=grekulov Soviet studies on the church and the believer’s response to atheism]. — Macmillan Publishers, 1988. — P. 18.
- ↑ «Политически ангажированными являются и две работы Е.Ф. Грекулова «Русская церковь в роли помещика и капиталиста» (1934 г.) и «Церковь, самодержавие, народ» (1969 г.)1. В них приводятся данные об экономическом и политическом положении Православной Церкви в дореволюционной России, её тесной связи с царским правительством. Особо подчеркивается участие духовенства «в подавлении освободительной борьбы и революционного движения», его ростовщическая деятельность и эксплуатация крестьянского труда в монастырях.» — Дашковская О. Д. [www.lib.ua-ru.net/diss/cont/209503.html Ярославская епархия в конце XVIII - начале XX вв.: проблемы экономического развития] : диссертация ... кандидата исторических наук : 07.00.02. - Ярославль: Ярослав. гос. ун-т им. П. Г. Демидова, 2005. — 287 с. : ил.
- ↑ «В работах Н.М.Никольского, Е.Ф.Грекулова, Н.С.Гордиенко, А.В.Белова, В.В. Клочкова и других, отмечается явная антицерковная позиция, выражающаяся в оценке роли и места Русской Православной Церкви в истории России, её значения в государственной и общественной жизни до 1917 года.» — Лукьянов С. А. [www.lib.ua-ru.net/diss/cont/99245.html Роль и место МВД дореволюционной России в механизме регулирования религиозных отношений, 1802-1917 гг.] : диссертация ... кандидата юридических наук : 12.00.01. — Москва, 2000. — 202 с.
- ↑ «После октябрьских событий 1917 г. в советской историографии произошли резкие перемены в отношении религии и церкви. После принятия законов об отделении Церкви от государства и школы от Церкви в историографии начинает преобладать жестко определенная идеологизированная установка. В 20-30гг. появляется ряд работ, которые носят резко обличительный характер. К ним мы можем отнести труды Е.Ф. Грекулова, Б.П.Кандидова, Н.Ростова, Г.Рыбкина, Б.Титлинова, С.Худякова, В.И. Писарева, А.Д.Дмитриева, В.К.Карцова, Р.Новицкого, Н.М.Никольского, А. Долотова, И.Узкова.6 Советские историки отрицали многовековой опыт культурно-исторического развития русского православия и его влияния на судьбу государства. Советские историки акцентировали внимание на факте постоянной поддержки церковью самодержавного строя. По вполне понятным причинам ни один историк не ставил вопрос, а могла ли Церковь в то время поступить иначе?» — Капранова Е. А. [www.dissercat.com/content/razvitie-tserkovno-administrativnogo-ustroistva-i-upravleniya-russkoi-pravoslavnoi-tserkvi-n Развитие церковно-административного устройства и управления Русской Православной церкви на Дальнем Востоке России, 1840 - 1918 гг.] : диссертация ... кандидата исторических наук : 07.00.02. — Благовещенск, 2003. — 200 с. : ил.
- ↑ «С середины 1960-х гг. стали появляться научные работы, посвященные проблемам атеистического воспитания населения. Авторы пытались раскрыть исторические корни проблем, проследить пути их развития. Однако в силу заданного партией тона эти работы не отличались объективностью. К ним можно отнести труды Г. В. Воронцова15, Е. Ф. Грекулова16.» — Баланцев А. В. [www.dissercat.com/content/antireligioznaya-deyatelnost-komsomola-1918-1925-gg Антирелигиозная деятельность комсомола : 1918-1925 гг.] : диссертация ... кандидата исторических наук : 07.00.02 / Баланцев Александр Викторович; [Место защиты: Тамб. гос. ун-т им. Г.Р. Державина]. - Тамбов, 2008. - 253 с.
- ↑ «Вероохранная деятельность Русской православной церкви была названа инквизиторской, антинародной, а в трудах Е. Ф. Грекулова по заданию партийно-государственных органов резко осуждена53.» — Левин В. Ф. [www.dissercat.com/content/borba-rossiiskogo-gosudarstva-i-russkoi-pravoslavnoi-tserkvi-s-religioznymi-pravonarusheniya#ixzz2d9W6A9sC Борьба Российского государства и Русской Православной Церкви с религиозными правонарушениями в 1820-е – 1917 гг. : на материалах Среднего Поволжья] : диссертация ... доктора исторических наук : 07.00.02 / Левин Валерий Фёдорович; [Место защиты: Мордов. гос. ун-т]. - Саранск, 2011. - 344 с.
- ↑ «В работе Е.Ф.Грекулова "Русская церковь в роли помещика и капиталиста" для подтверждения положения о росте материального благосостояния Церкви в XIX веке используются данные из сочинений Д.И.Ростиславова и В.И.Кильчевского. Однако автор не счел нужным критически отнестись к публицистике прежней эпохи, поскольку ставил перед собой, как и его предшественники, не столько научные, сколько пропагандистские цели. "Интересы церкви, как обладательницы огромнейшей движимой и недвижимой собственности, - пишет Е.Ф.Грекулов, - сближали её с крупными помещиками и представителями торгово-промышленного капитала. Церковь защищала интересы господствующих классов не только потому, что она подчинена была русскому самодержавию, но и потому также, что союза с господствующими классами требовали её капиталистические интересы".16 Заявленные идейно-политические установки предопределили необъективность в освещении темы. Так, утверждая, что секуляризация нисколько не лишала церковь права вновь приобретать недвижимую собственность17, автор "забывает" отметить, что с 1819 г. всякое закрепление за церковными учреждениями недвижимости было возможно только с Высочайшего разрешения, что существенно ограничивало имущественные права Церкви. Отметим, что и спустя почти сорок лет, говоря о достаточном материальном обеспечении православного духовенства во второй половине XIX века, Е.Ф.Грекулов продолжал опираться на дореволюционную публицистику.18» — Фирсов А. Г. [www.dissercat.com/content/tserkovnye-finansy-i-byudzhetnaya-politika-rossiiskogo-pravitelstva-epokhi-velikikh-reform-k#ixzz2d9UwbZGP Церковные финансы и бюджетная политика российского правительства эпохи "великих реформ", конец 50-х - 70-е гг. XIX века] : диссертация ... кандидата исторических наук : 07.00.02. — Санкт-Петербург, 2003. — 198 с.
- ↑ «Несколько работ по интересующей меня проблематике появилось на рубеже 1960-х - 1970-х гг., к ним относятся статья С.С. Дмитриева "Православная церковь и государство в предреформенной России"4, книга Е.Ф. Грекулова "Церковь, самодержавие, народ" и сборник статей "Церковь в истории России (IX в. - 1917 г.). Критические очерки"5. Всех авторов объединяет, прежде всего, принадлежность к историкам-марксистам. Как и все советские историки, они разделяли (должны были разделять) положения т.н. "научного атеизма", более того, зачастую считали его пропаганду главной своей задачей, как и Н.М. Никольский. Отсюда вытекает известная необъективность этих историков, их полемическая заостренность как против Русской православной церкви, так и против религии вообще. Их внимание сконцентрировано на рассмотрении церкви как важной части структуры государственной власти. Для них также характерно использование преимущественно публицистики и опубликованных материалов; архивные же фонды, по сути, остались невостребованными.» — Мухин И. Н. [www.dissercat.com/content/prikhodskoe-dukhovenstvo-v-kontse-xviii-nachale-xx-vv-po-materialam-egorevskogo-uezda-ryazan#ixzz2dA9o9VJP Приходское духовенство в конце XVIII - начале XX вв. : По материалам Егорьевского уезда Рязанской епархии] : диссертация ... кандидата исторических наук : 07.00.02. / Моск. гос. ун-т им. М.В. Ломоносова — Москва, 2006. — 340 с.
- ↑ «Отдельно стоит выделить работы, в которых анализ деятельности Русской православной церкви предпринят с жёстких атеистических, марксистско-ленинских позиций. К ним относятся труды Б. В. Титлинова, Е. Ф. Грекулова, Н. Ростова, Г. Рыбкина, Р. Новицкого2 и др. Данные работы, несмотря на то, что носят тенденциозный характер, интересны тем, что в них содержится большой подбор фактического материала по вопросу церковного просвещения. Однако оценка, данная православным библиотекам советскими учёными, крайне невысока — „рассадник невежества и мракобесия“. Среди вышеуказанных работ, следует сделать акцент на трудах Е. Ф. Грекулова, уделившего наибольшее внимание библиотекам духовного ведомства. По мнению автора, книжные собрания православных библиотек содержали „разный хлам“ о грешниках, смерти, Антихристе, аде, рассчитанный на устрашение и на отвлечение народа „от борьбы за классовые интересы“, на воспитание в нём духа „холопской покорности“1. Публичные чтения, проводимые духовенством в приходах, Грекулов оценивает не иначе, как средство идеологической обработки народных масс. При этом стоит отметить, что свои доводы учёный нередко подкрепляет не ссылками на источники или статистические данные, а выдержками из литературно-художественных произведений Н. А. Некрасова, Н. С. Лескова, Л. Н. Толстого, что не могло не отразиться на объективности сделанных исследователем выводов.» — Елизарова Н. В. [www.dissercat.com/content/biblioteki-russkoi-pravoslavnoi-tserkvi-v-rasprostranenii-dukhovnogo-prosveshcheniya-sredi-n#ixzz2d9Rp54zG Библиотеки Русской православной церкви в распространении духовного просвещения среди населения Западной Сибири в 1881 - 1917 гг.] : диссертация ... кандидата исторических наук : 07.00.02 / Елизарова Наталья Владимировна; [Место защиты: Кемеров. гос. ун-т]. — Омск, 2007. — 271 с.
- ↑ «После 1917 г. историческая наука интересовалась православием лишь как структурным элементом социально-экономического строя России с однозначно-реакционными в XIX в. функциями. Среди советских исследователей православия наиболее ценились труды Н. С. Гордиенко,4 Е. Ф. Грекулова,5 В. В. Клочкова.6 В этих работах, а также в более специальных трудах других советских ученых по частным вопросам церковной истории, нет фактов, касающихся Кыргызстана и даже Средней Азии, обобщающие характеристики, как правило, представляют собой набор домыслов и искажений.» — Озмитель Е. В. [www.lib.ua-ru.net/diss/cont/65545.html История православия в Кыргызстане, ХIХ - ХХ вв.] : диссертация ... кандидата исторических наук : 07.00.02. — Бишкек, 2003. — 187 с.
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Грекулов, Ефим Фёдорович
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…
Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.
В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.
– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
