Грек, Ян
| Ян Грек | |
| польск. Jan Grek | |
 | |
| Род деятельности: |
Врач-терапевт |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Гражданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Ян Грек (1875—1941) — польский врач-терапевт, специалист в области патологии и терапии внутренних болезней.
Биография
Ян Грек родился в 1875 году. Получил специальность врача-терапевта, работал в Университете Яна Казимира во Львове (ныне — Львовский национальный университет имени Ивана Франко). В 1926 году избирался председателем Львовского Общества врачей, впоследствии также избирался секретарём этого общества. Был утверждён в должности профессора Клиники внутренних болезней Университета Яна Казимира.
После польского похода Красной Армии, когда Львов вошёл в состав Украинской ССР, профессор Грек продолжал активную научную и преподавательскую деятельность. В августе 1940 года приглашался в Москву на Всесоюзные научные заседания. Избирался депутатом Львовского городского Совета депутатов трудящихся. Был известен как крупный коллекционер произведений искусства.
Начало Великой Отечественной войны застало Грека во Львове. В ночь с 3 на 4 июля 1941 года он был арестован айнзацкомандой под руководством Карла Шёнгарта вместе с группой представителей польской интеллигенции и вскоре расстрелян. Также был арестован и расстрелян шурин Грека профессор Тадеуш Бой-Желеньский. Арестованы и расстреляны были все члены семьи Грека. Его коллекция была разграблена оккупантами. Место захоронения Грека, как и остальных расстрелянных, не установлено до сих пор.
Имя Грека увековечено на мемориальной доске, установленной в память о расстрелянных львовских профессорах, неоднократно подвергавшейся вандализму.
Напишите отзыв о статье "Грек, Ян"
Литература
- Zygmunt Albert Kaźń profesorów lwowskich — lipiec 1941 / studia oraz relacje i dokumenty zebrane i oprac. przez Zygmunta Alberta Wrocław 1989, Wydawnictwo Uniwersytetu Wrocławskiego, ISBN 83-229-0351-0 [www.lwow.com.pl/albert/albert-pl.html wersja elektroniczna]
Отрывок, характеризующий Грек, Ян
15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
