Гренвилл, Ричард

Ричард Гренвилл
англ. Richard Grenville
Сэр Ричард Гренвилл
Имя при рождении:	Ричард Гренвилл
Род деятельности:	мореплаватель
Дата рождения:	1541(1541)
Дата смерти:	1591(1591)

Сэр Ричард Гренвилл (англ. Richard Grenville; 15 июня 1542 — 10 сентября 1591) — английский морской командир, корсар, мореплаватель, вице-адмирал.

Биография

Родился в семье мелкопоместного дворянина в 1541 году. Был выходцем из старинной корнуоллской семьи, характер у него был такой же, как у своих предков.

В 1562 году Гренвилл принял участие в уличной драке и в результате совершил убийство своего соперника. Однако в скором времени его помиловали. Но Ричард «задыхался» в Англии, поэтому отправился на европейский континент. В 1566—1568 годах на территории Венгрии он вёл бои против турецких войск.

В 1576—1577 годах был шерифом графства Корнуолл, представлял графство в парламенте. Помогал местным пиратам путём финансирования и выкупал у них добычу. Вёл активную борьбу против местного католицизма; в 1577 году в награду за это его возвели в рыцари.

Начало 1570-х годов. Гренвилл — важный член фракции парламента, состоящей из представителей юго-запада Англии; эти люди хотели распространить действия английских пиратов в водах Америки. Гренвилл был деловым партнёром Уильяма Хокинса (старший брат Джона Хокинса), другом и родственником Уолтера Рэли, имел связи Фрэнсисом Дрейком, Хэмфри Гилбертом, а также с Мартином Фробишером. Гренвилл был на стороне организации морских экспедиций, естественно, он сам участвовал в них; однако он не был идеально хорошим моряком; это проявилось в его поражении в битве 1591 года.

В 1574 году Гренвилл и Хокинс, совместно с представителями графств запада Англии и купцами Лондона, организовали синдикат. Затем они приобрели корабль под названием «Касл оф камфет» и ещё некоторое количество военных кораблей; потом взяли к себе на службу Джона Оксенхэма — он только что возвратился с Дрейком из похода в Панаму. Авантюристы имели намерения исследовать побережье Аргентины, а после этого через пролив Магеллана прибыть в Тихий океан. Гренвилл мечтал осуществить захват кораблей Казначейского флота Испании и организовать базы для планировавшихся рейсов. В конце концов, королева Англии Елизавета I, запретила отправляться в экспедицию.

В 1570-е годы Гренвилл и Хокинс пользовались приобретённым кораблём «Касл оф камфет» для того, чтобы заниматься пиратством в водах Европы. По-видимому, судно не принимало участия в рейсах Хэмфри Гилберта.

В 1585 году Гренвилл, который являлся двоюродным братом Рэли, готовившегося к экспедиции на остров Роанок, осуществил доставку туда колонистов в размере 180 человек (по другим данным — более 100), а когда он плыл обратно, ему удалось перехватить судно испанского флота «Санта-Мария»; на ней оказалось много имбиря, сахар, золото, жемчуг, серебро. Колонисты обнаружили, что вода вокруг Роанока непригодна для судов. Берег был слишком мелким.

В конце августа (по другим данным — в сентябре) Гренвилл поплыл в Англию, дав обещание вернуться в следующем году к Пасхе. На острове осталось 106 человек. Колонисты под руководством губернатора Ралф Лейн (в их числе находился Джон Уайт, который исполнял в экспедиции обязанности художника и картографа), стали заниматься исследованием местности, на которой они находились, также занимались поиском полезных ископаемых. Однако через некоторое время они начали конфликтовать с индейцами, добывать провизию стало труднее. Колонисты уже отчаялись дождаться того времени, когда из Англии возвратится Гренвилл; поэтому они использовали возможность вернуться в Англию вместе с Фрэнсисом Дрейком (в июне 1586 года он неожиданно остановился на острове после походов против колоний испанцев в Новом Свете). Гренвилл вернулся на Роанок через две недели, но было уже поздно — колонисты отбыли в Англию. В конце концов, Гренвилл оставил на острове продовольствие и своих 15 человек, чтобы они удерживали свои позиции вплоть до того времени, как прибудет английское подкрепление. Гренвилл ещё надеялся, что колонисты появятся на острове. Когда он возвращался домой, то решил попытать счастья — захватить, как в прошлом году, то или иное судно испанцев, но разочаровался — не нашёл ничего у Азорских островов.

В 1584—1585 годах проводились экспедиции Артура Барлоу и Ричарда Гренвилла на американский континент. В результате была открыта Виргиния.

1585—1586 годы — Гренвилл оказывает денежную помощь и руководит экспедициями к колонии Рэйли в Роаноке (залив Албемарл); её организовали как опорный пункт для рейсов в Вест-Индию. В Роаноке было поселение, но оно исчезло и прекратило существовать вообще. Однако Гренвилл не выбирал суда — он получал финансы за счёт ограбления любого судна купцов, которые встречались в то время, когда проходили экспедиции.

Когда была экспедиция 1585 года, под командованием Гренвилла было 7 кораблей и приблизительно 600 матросов. Симон Фернандес, которого он нанял на свой флагманский корабль, выполнял обязанности лоцмана. Капитаны — Томас Кэвендиш и Джордж Рэймонд. Планировалось, что через некоторый промежуток времени вслед за экспедицией пойдут Бернард Дрейк и Амиас Престон, имеющий в своём распоряжении подкрепление. Между Англией и Испанией был заключён мир, но Гренвиллу было всё равно: по пути в Виргинию он совершал ограбления кораблей испанцев, встречающихся ему на пути, а когда он возвращался обратно из рейса, то захватил отставший корабль Казначейского флота испанцев. У Гренвилла были партнёры, но им он рассказывал о преуменьшенной цене захваченной добычи, однако, даже согласно его словам, добыча стоила около 50 000 фунтов стерлингов; эта сумма была в несколько раз дороже организации экспедиции.

В 1586 году Гренвилл заново приплывает в Виргинию, однако поселенцы им недовольны — они уже оставили колонию (Дрейк, после вест-индского рейса 1585, захватил их с собой). В этом путешествии Гренвиллу не удалось встретить ни одного судна Казначейского флота Испании, как он усердно их не искал. Однако его эскадре получилось каким-то образом захватить испанцев, французов и голландцев и присвоить имущество английского купеческого судна. Добыча принесла Гренвиллу большую сумму денег, и это невзирая на то, что Адмиралтейский суд приказал мореплавателю вернуть некоторую часть награбленного. Многих испанских пленников Гренвилл сделал рабами — заставил их делать перестройку своего дома в поместье в Стоуве.

Предположительно, в 1587 году Гренвилл засылал суда в Карибское море, но сам не принял участия в походах — вместо этого он занимался военными обязанностями на юго-западе Англии, а также делами делами колонии, которую он создал в Манстере.

В апреле 1591 года лорд Томас Говард с шестью лучшими кораблями английского флота отправляется в поход на Азорские острова. Гренвилл уже был вице-адмиралом (он сменил Рэли на этом посту) и командовал 500-тонным судном под названием Revenge — флагманским кораблём Дрейка. До Гренвилла, в 1590 году, этим судном командовал капитан Фробишер

У Говарда была цель захватить флотилию Вест-Индии, которая занималась перевозкой ценности. Испанский король Филипп II начиная с 1590 года весь свой флот содержал на американском континенте, естественно, правителю очень был нужен были золотой груз. В августе того же года король посылает флотилию численностью более 20 военных судов. Король не просто так отослал корабли — он приставил их для охраны тех судов, которые возвращались с золотом. Граф Камберленд тоже охотился за Казначейским флотом возле Азор, затем он сделал попытку оповестить Томаса Говарда о прибытии кораблей Испании, но Камберленд не успел этого сделать — в ноябре 1591 года флот Испании под командованием дона Алонсо де Базана осуществил перехват эскадры Говарда — он оказался в ловушке между двумя островами — Флориш и Корву; затем еле-еле обратился в бегство с пятью судами. Естественно, Гренвилл, как командующий вице-адмирал, по традиции стал последним покидать опасный район, чтобы прикрыть отступление Говарда и доставить раненых на корабль, но его окружил противник. Гренвилл отказался признать своё собственное поражение, вместо этого он делал попытку прорваться через флотилию испанских кораблей. «Ревендж» сложил оружие только после 12-часового сражения (по другим данным — 15 часов); половина команды была убита, живыми остались только около 20 человек. «San Felipe», галеон, размером втрое больше «Revenge», сделал попытку подойти к кораблю Гренвилла, но был отражён пушечным огнём. Сражение шло всю ночь и на следующий день. Но и у испанцев были потери: Гренвилл нанёс повреждения 15-ти кораблям испанского флота, два из них утонули, а третий выбросился на берег. Гренвилл был серьёзно ранен, был готов даже взорвать свой корабль, упорно отказывался опустить флаг, но команда не желала этого допускать и сдала судно почётной капитуляцией. Гренвилла перенесли на испанский флагманский корабль под названием San Pablo. Через несколько дней мореплаватель умер от ранений, так и не узнав, что произошло через несколько дней.

А произошло вот что: здесь собрались «Золотой» и «Серебряный» флоты испанцев, которые приплыли сюда из Вест-Индии, а также корабли де Базана. Всего же кораблей было более 120. Внезапно началась огромная буря, которая смела более половины флота. Среди них был и «Рэвендж», захваченный испанцами. Потери испанцев — примерно 200 человек, составлявших призовую команду судна. Рыбаки Азорских островов полагали, что это так называемая «месть» Гренвилла и что дьявол Англии поднял со дна моря демонов, страшных по своему обличью, и благодаря их помощи уничтожил тех людей, которые, в свою очередь, уничтожили его. Таково мнение рыбаков. У них была уверенность, что Гренвилл — это сам дьявол, но в человеческом обличье. То, что происходило в море, они видели собственными глазами.

Интересные факты

• «Правдивый отчёт» Рэйли описывает Гренвилла как национального героя; после его воспел Теннисон. На самом же деле вся морская карьера Гренвилла была упрямо-импульсивной. В 1585 году ему нужен был небольшой корабль, чтобы захватить на абордаж корабль испанцев, везущий драгоценности. Из ящиков корабля построили плот, однако он был очень хрупким и полностью развалился, когда Гренвилл вместе с командой перешли на судно испанцев.
• У Гренвилла был необузданный характер, и из-за этого его ненавидели все люди, которыми ему доводилось командовать. Он гордился легендами о своей ярости и сам помогал в их создании. Есть легенда, что для устрашения пленённых испанцев, которые обедали за его столом, он разжевал, а затем и проглотил стеклянную рюмку, невзирая на струю крови, текшую у него изо рта. Есть и другой вариант этой легенды: Гренвилл в обеденное время сжал в руке стакан и стал его надкусывать, он грыз его до тех пор, пока на скатерти не появилась кровь.
• Когда на острове Роанок в одной лодке обнаружилась пропажа кубка, выполненного из серебра, в ответ на это Гренвилл полностью разграбил и сжёг деревню индейцев и уничтожил все их посевы кукурузы.
• Фрэнсис Дрейк приобрёл у Гренвилла его поместье Баклэнд-Эбби, около места его рождения, и стал порядочным сельским эсквайром.
• К флотилии Гренвилла относился капитан Джордж Реймонд, но потом он отделился от него и объединился с Эмиасом Престоном.

Отрывок, характеризующий Гренвилл, Ричард

– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…