Греф, Густав

Густав Греф
Учёба:	Дюссельдорфская королевская академия художеств
Влияние:	Вильгельм фон Каульбах

Густав Греф (нем. Gustav Graef; 14 декабря 1821, Кëнигсберг — 6 января 1895, Берлин) — немецкий исторический и портретный живописец. Член Прусской академии искусств с 1880 года.

Биография

В 1842 году поступил в Кёнигсбергский университет, где был активным членом студенческого сообщества и создал свою первую литографию. В 1843—1846 годах обучался в Дюссельдорфской королевской академии художеств под руководством Фердинанда Теодора Хильдебрандта и Фридриха Вильгельма фон Шадова, затем совершил несколько поездок в Антверпен, Париж, Мюнхен, провëл четыре года в Италии.

По возвращении в Кёнигсберг женился на художнице Франциске Либрейх (1824—1893), сестре фармаколога Оскара Либрейха и офтальмолога Рихарда Либрейха. Один из их сыновей, Бото стал известным историком искусств. Дочь Сабина вышла замуж за художника Рейнгольда Лепсиуса и сама стала известной художницей.

С 1852 года жил в Берлине. В 1849 году получил заказ на создание фресок в купольной зале Нового музея. Им была написана огромная картина «Карл Великий усыновляет Видукинда» (эпизод Саксонской войны) по эскизу Вильгельма фон Каульбаха, стилю которого он подражал и в других своих монументальных работах.

Затем последовал заказ на создание четырёх, исполненных восковыми красками сцен из сказаний о Геракле и Тезее для берлинского Старого музея.

Перейдя потом от древности и мифологии к новейшей истории, Греф написал, между прочим, прекрасные жанровые картины: «Любовь к отечеству в 1813 г.» (находится в Берлинской национальной галерее), «Выступление восточнопрусского ландвера в поход» и «Прощание литовского ополченца со своею возлюбленной».

После 1862 года, он сосредоточился на портретной живописи, написании идеализированных женских портретов, которые принесли ему большой коммерческий успех. В 1868—1870 гг. украсил вестибюль университетского здания в Кенигсберге четырьмя большими историческими картинами, изображающими Солона, Фидия и Демосфена в важнейшие моменты их жизни, и некоторые другие работы в том же роде.

Густав Греф стал членом Прусской академии искусств в 1880 году. Состоял профессором Берлинской академии художеств.

На пике своей славы, в 1885 году Греф был арестован и обвинен в связи несовершеннолетней моделью. Это вызвало крупный скандал в берлинском обществе, так как молодая девушка была из знатной семьи, благосклонно настроенной к художнику. Впоследствии он был оправдан, не без большого ущерба для обеих сторон.

• Auszug der ostpreussischen Landwehr ins Feld 1813.jpg

  Выступление восточнопрусского ландвера в поход (1861)

• Gustav Graef, Orientalin, 1887.jpg

  Восточная девушка (1887)

• Gustav Graef Die Meerjungfrau.jpg

  Русалка (до 1895)

• Sir Francis Galton by Gustav Graef.jpg

  Портрет Фрэнсиса Гальтона

Источник

• Сомов А. И. Греф, Густав // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [www.iment.com/maida/family/mother/vicars/gustavgraef.htm Gustav Graef]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Греф, Густав

– Да, приехал к вам, батюшка, и с беременною женой, – сказал князь Андрей, следя оживленными и почтительными глазами за движением каждой черты отцовского лица. – Как здоровье ваше?
– Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники, а ты меня знаешь: с утра до вечера занят, воздержен, ну и здоров.
– Слава Богу, – сказал сын, улыбаясь.
– Бог тут не при чем. Ну, рассказывай, – продолжал он, возвращаясь к своему любимому коньку, – как вас немцы с Бонапартом сражаться по вашей новой науке, стратегией называемой, научили.
Князь Андрей улыбнулся.
– Дайте опомниться, батюшка, – сказал он с улыбкою, показывавшею, что слабости отца не мешают ему уважать и любить его. – Ведь я еще и не разместился.
– Врешь, врешь, – закричал старик, встряхивая косичкою, чтобы попробовать, крепко ли она была заплетена, и хватая сына за руку. – Дом для твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее и покажет и с три короба наболтает. Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсона армию я понимаю, Толстого тоже… высадка единовременная… Южная армия что будет делать? Пруссия, нейтралитет… это я знаю. Австрия что? – говорил он, встав с кресла и ходя по комнате с бегавшим и подававшим части одежды Тихоном. – Швеция что? Как Померанию перейдут?
Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно, но потом все более и более оживляясь и невольно, посреди рассказа, по привычке, перейдя с русского на французский язык, начал излагать операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, как девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч австрийцев, в соединении со ста тысячами русских, должны были действовать в Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с разных сторон сделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и закричал:
– Белый! белый!
Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел. Другой раз он остановился, спросил:
– И скоро она родит? – и, с упреком покачав головой, сказал: – Нехорошо! Продолжай, продолжай.
В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел фальшивым и старческим голосом: «Malbroug s'en va t en guerre. Dieu sait guand reviendra». [Мальбрук в поход собрался. Бог знает вернется когда.]
Сын только улыбнулся.
– Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, – сказал сын, – я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже этого.
– Ну, новенького ты мне ничего не сказал. – И старик задумчиво проговорил про себя скороговоркой: – Dieu sait quand reviendra. – Иди в cтоловую.


В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.