Грец, Генрих

Генрих Грец

Грец, Генрих (Heinrich Grätz) — выдающийся еврейский историк, род. 31 октября 1817 г. в городке Ксионсе (Xions) Познанской провинции, ум. 7 сент. 1891 г. в Мюнхене, находясь здесь проездом. Грец происходил от бедных необразованных родителей (отец был мясником), которые, однако, ввиду рано обнаружившихся у мальчика способностей старались дать ему образование. В юности Г. занимался, правда, главным образом древнееврейской литературой и Талмудом; из светских наук он усвоил себе лишь самое необходимое. Уже в 15-летнем возрасте он написал на древнееврейском языке сочинение о евр. календаре (осталось ненапечатанным). Подготовляясь к раввинской карьере, Грец отправился в 1831 г. в Волльштейн (Wollstein) в Познани; здесь он изучал Талмуд и (самоучкой) светские науки, латинский и греческий языки. По истечении 4½ лет, проведенных в Волльштейне, Грец задумал отправиться в Прагу, где тогда принимали в университет без гимназического экзамена. Его, однако, задержали на границе, ибо у него не нашлось 20-ти гульденов, потребных для перехода австрийской границы.

Весной 1837 г. Грец отправился в Ольденбург, куда его пригласил известный раввин Самсон Рафаил Гирш, сочинения которого произвели на Греца сильное впечатление. Здесь он продолжал свои занятия. В 1840 году Грец переехал в Острово, где 1½ г. занимал место домашнего учителя. В 1842 году он получил от министра разрешение имматрикулироваться в Бреславльском университете, не подвергаясь предварительному испытанию на аттестат зрелости. В университете Грец изучал преимущественно восточные языки и философию, последнюю в гегелевском духе. Влияние гегелевской философии на Г. было велико: в Бреславле Грец постепенно освободился от крайней ортодоксальности, приблизившись к умеренному религиозному либерализму. Тут же он начал заниматься литературным трудом. Первой научной работой его была обстоятельная рецензия на сочинение А. Гейгера «Lehrbuch zur Sprache der Mischna», появившаяся в «Literaturblatt des Orients», 1844—45. Рецензия обратила на себя общее внимание и вызвала возражение со стороны Гейгера.

Первой самостоятельной работой Г. была диссертация «Gnostizismus und Judenthum» (Бреславль 1845), за которую автор получил звание доктора Йенского университета. Впоследствии он отказался от сделанных им в этом сочинении выводов, но, когда книга вышла, она обратила на себя внимание ученых. Сдав экзамен на звание учителя, Грец преподавал в Бреславле и Лунденбурге (Моравия), зимою 1852—53 г. читал по приглашению общины в Берлине вместе с Цунцом и Заксом лекции по еврейской истории (для кандидатов на звание раввина) и, когда в Бреславле открылась семинария, был приглашен туда в качестве доцента. Грец согласился занять этот пост с условием, если Захария Франкель, с которым он еще в 1846 г. заключил тесную дружбу, займет место ректора (Франкель требовал назначения Г.). Это место он занимал до самой смерти.

С 1869 года, получив звание профессора, Грец читал в Бреславльском университете; он был постоянным сотрудником и редактором Monatsschrift v. Gesch. u. Wissenschaft d. Judentums с 1869 до 1887 г. В Бреславле Грец написал почти все свои труды. Общественная жизнь не была чужда Г. Он интересовался развитием Alliance, участвовал в парижском совещании 1878 г. по поводу румынских евреев и относился с большим сочувствием к нарождавшимся национальным и сионистским течениям. Посетив Палестину в 1872 г. с целью изучить страну первоначальной истории евреев (первые 4 тома его большого труда), Грец положил здесь основание сиротскому дому. Национальные чувства Г., которыми проникнут XI том его «Истории евреев», вызвал даже антисемитскую травлю Трейчке и недовольство немецких либералов и руководящих кругов немецкого еврейства. Это выразилось, между прочим, в том, что Грец не был приглашен в число членов Historische Kommission für Gesch. der Juden in Deutschland (см.). Популярность Г. от этого не потерпела. 70-летний юбилей его был ознаменован особым торжеством. Друзья и ученики поднесли ему сборник научных статей (Ateret Zewi, Jubelschrift zum 70 Geburtstage des Prof. Н. Grätz, Бреславль, 1887), а лондонское евр. общество пригласило его открыть публичной лекцией лондонскую Англо-евр. историческую выставку (см.) в 1887 г. Год спустя Испанская королевская академия наук в Мадриде назначила Г. своим почетным членом.

Главным трудом Г. является широко задуманная «История евреев с древних веков до настоящего времени», которая вышла в одиннадцати, впоследствии двенадцати томах (1853—1875 гг.). Сначала появился четвертый том, охватывающий историю евреев со времени разрушения евр. государства (70 по Р. Хр.) до составления вавилонского Талмуда. Для древней истории были предназначены первые три тома. Большие достоинства, свойственные этому сочинению, в особенности живой и захватывающий язык, доставили ему хороший прием. Обработка исторического материала выдержана, правда, в консервативном духе, но в достаточной мере критически, что не преминуло вызвать неудовольствие в ортодоксальных кругах. В 1856 г. появился III том — период от смерти Хасмонея Иуды до разрушения Иерусалима Титом.

Главу об Иисусе Христе Грецу пришлось выпустить вследствие цензурных условий; прибавленная лишь во втором издании (1862), она написана очень сдержанно, в консервативном духе; евангельское повествование здесь принимается как исторический документ (с весьма небольшими, впрочем, ограничениями), каковую точку зрения Грец сохранил и при переработке, сделанной им для 4-го издания (1888). Выросший за это время материал заставил увеличить размеры этого тома, и он вышел в двух частях. ГГрец довел «Историю» до второй половины 19 в. (политическую до 1848 г.) и только потом обработал древний период до Хасмонейских войн. Вместо предполагавшихся 3-х томов понадобились четыре, так что теперь все сочинение состоит из 12-ти томов. История выдержала несколько изданий; отдельные тома издавались до четырех раз. Её перевели также на различные языки; на древнееврейский тт. 3—10 переведены С. П. Рабиновичем с примечаниями А. Я. Гаркави (в 1875 г. появился 3 т. в евр. переводе Каплана); на русский язык отдельные томы переведены под ред. Бакста, Гаркави и др. (ср. Систем. указатель). Значение и влияние, оказанное этим историческим трудом, необычайно велики, хотя не все части в одинаковой мере удачны — что и неудивительно при таком огромном труде, потребовавшем от автора 25-летней работы. При этом необходимо также принять во внимание неравномерное количество материала для различных эпох.

Грец обладал большими познаниями не только в области еврейской истории, но и в области светских наук и отличался большим прилежанием. Он бесспорно обладал и большими общеисторическими сведениями, и главным достоинством его сочинений является именно то, что оно рисует евр. историю на фоне исторической драмы всего человечества. К этому следует прибавить захватывающее изложение, которое, правда, нередко отличается субъективизмом и неправильностью стиля. Грец был одним из первых в изложении евр. истории, усвоивший симпатичный евреям тон. Большим подспорьем для него было то, что он мог пользоваться лучшими подготовительными работами, нежели его предшественник Иост (см.), ибо в промежуток времени между появлением трудов этих историков наука иудаизма подвинулась значительно вперед, источники еврейской истории были раскрыты в различных направлениях. Оценка труда Греца должна поэтому производиться для каждого тома отдельно. Общей для всего сочинения является известная печать консерватизма.

Наиболее либерально написаны, как это ни странно, первые 2—3 тома, охватывающие библейское время и последующую эпоху до Сирийских войн. Грец не разделяет взглядов современной библейской критики, поскольку она касается Пятикнижия; он защищает даже единство Торы, отвергая известную теорию Астрюка о различных источниках его. Критический метод тем не менее применен им в довольно широких размерах. Эта часть «Истории» принадлежит к слабейшим частям всего сочинения, ибо в ней отсутствует последовательность. Грец начинает историю еврейск. народа со времени завоевания Палестины Иисусом Навином, рассматривая древнюю библейскую историю как народное предание. Библейские источники Грец принимает как исторически верные, применяя только в некоторых местах свои смелые критические поправки (см. ниже). При обработке послебиблейского периода Г. находился под сильным влиянием гегелевской философии истории, согласно которой все, что имеет за собою историческое развитие, вместе с тем является правильным и разумным. Исторически сложившийся иудаизм в той магистральной линии, в которой он развивался, по мнению Греца, является поэтому разумным началом в истории еврейского народа. С этой точки зрения Грец рассматривает все явления иудаизма, все внутренние движения и разногласия. Иудаизм фарисеев он считает более прогрессивным, нежели иудаизм саддукеев, раввинистический иудаизм высшим, чем караимский. К каббале он относится отрицательно, как и вообще к мистике, которой он приписывает неблагоприятное влияние на евреев. Не менее отрицательно относится он к хасидизму и современному реформационному движению и вообще ко всем крайним, отступающим от прямолинейного развития течениям. Объективная оценка его фактического изложения в настоящее время невозможна. Бросается в глаза, что под конец Грец теряет историческую нить, ибо тут мы имеем уже не историю евреев, а историю западноевропейских евреев, преимущественно даже немецких евреев. Для истории евреев в Польше с половины 18 века в его время не было источников.

Политическую историю евр. народа Грец изобразил с большой обстоятельностью. Культурная жизнь рисуется автором лишь с духовной стороны. Его труд является поэтому и историей литературы, в которой изложены — точка зрения здесь не важна — все духовные течения среди евреев. «Учить и скитаться, мыслить и страдать, познавать и терпеть — вот задача еврейства в этот обширный период», — таковы слова Г. в предисловии к IV т. «Истории», столь характерные для его взгляда на историю евреев в изгнании. В противоположность этому экономическая история совсем не отмечена. Помимо того, что 40—50 лет тому назад немецкая историография обыкновенно не обращала внимания на эту сторону народной жизни, для евр. истории отсутствовали и отчасти поныне еще отсутствуют также подготовительные работы в данной области.

Как многосторонний ученый, Грец завоевал выдающееся место на различных поприщах иудаизма. Наряду с историческими исследованиями он занимался и критической разработкой Библии, в особенности критическим исследованием текстов. Он обратил на себя внимание смелыми исправлениями, которые считал вполне обоснованными. Отсутствие правильного чутья в этой области делает, однако, его поправки еще менее удовлетворительными, нежели коррективы, предложенные протестантскими учеными. Характерно, что все предложения Г. относительно исправления греческого текста Притч Бен-Сираха согласно предполагаемому еврейскому оригиналу не подтвердились найденными древнееврейскими текстами. Грец часто отклонялся от обычно принятой хронологии библейских книг, прибегая к смелым гипотезам. Из сочинений Г., относящихся к этой области, следует упомянуть: «Kohelet», перевод и критика (1871); «Schir ha-Schirim», перевод и критика (1871); «Schir ha-Schiriin» он относит ко времени Товиев (около 200 л. до P. Xp.), а «Kohelet» к периоду Ирода. Затем он издал: 1) «Kritischer Kommentar zu den Psalmen» вместе с текстом и переводом, с приложением большого текстуально-критического введения (2 тт., Бреславль, 1882/3) и «Der einheitliche Charakter des Propheten Joels» (1873). После смерти Греца В. Бахер издал на основании оставшейся рукописи «Emendationes in plerosque Sacrae Scripturae Veteris Testamenti libros» (Бреславль, 1892—94, 3 части). Очень многочисленны исторические и критические сочинения Г., напечатанные им отдельным изданием и в различных журналах (преимущественно в редактируемом им ежемесячнике «Monatsschrift für Geschichte und Wissenschaft des Judentums»).

Следует отметить следующие работы: «Volkstümliche Geschichte der Juden» (Лейпциг, 1889—91, 3 тт.), сокращенное популярное издание истории евреев, доведенной до новейшего времени (имеются перевод первой части на русском языке и перевод и переработка на жаргоне); «Die westgothische Gesetzgebung inbetreff der Juden» (1858), «Dauer der gewaltsamen Hellenisierung der Juden» (1864); «Frank und die Frankisten» (1868); «Das Königreich Messene und seine jüdische Bevölkerung» (1879); «Die jüdischen Proselyten im Römerreich unter den Kaisern Domitian, Nerva, Trajan und Hadrian» (1884); «Ueber das Sikarikongesetz» (1892). Из журнальных статей, сохранивших своё значение и доныне, отметим здесь: «Jüdisch geschichtliche Studien» (Monatsschrift, 1852); «Fälschungen in dem Text der Septuaginta» (ib., 1853); «Die talmudische Chronologie und Topographie» (ib., 1852); «Hagadische Elemente bei den Kirchenvätern» (ib., 1854); «Die mystische Literatur in der gaonäischen Epoche» (ib., 1859); «Voltaire und die Juden» (ib., 1868); «Die Ebioniten des Alten Testaments» (ib., 1869); «Zur Topographie von Palästina» (ib., 1870); «Die Söhne des Tobias, die Hellenisten und der Spruchdichter Sirach» (ib., 1872); «Die Echtheit des Bücher des Propheten Ezechiel» (ib., 1874); «Shylock in der Sage, im Drama und in der Geschichte» (ib., 1880; перев. в «Восходе», 1881, V); «Exegetische Studien zum Propheten Jeremia» (ib., 1883); «Exegetische Studien zu den Salomonischen Sprüchen» (1884) и т. д. Кроме того, перу Г. принадлежат: «Historic parallels in Jewish history» (Anglo-Jewish Historical Exhibition, I, 1887; cp. «Нед. хрон. Восхода», 1887, 39—41); «Judaism and biblical criticism» (Jewish Chronicle, 1887); «La police de l’inquisition d’Espagne à ses débuts» (Rev. Ét. Juiv., 1890); «Biblical Studies» (Jew. Quart. Rev., 1891) и т. д. Г. принимал также участие в издании палестинского Талмуда (Кротошин, 1866). Следует отметить статью «Die Verjüngung d. jüdischen Stammes» (Jahrb. für Israeliten, Вена, 1863, т. X; перепечатана с комментариями в Jüd. Volkskalender, Брюнн, 1903), вызвавшую процесс против издателя Комперта со стороны антисемита Бруннера. Кроме ответных статей на выпады Трейчке, Г. написал анонимное сочинение «Briefwechsel einer englischen Dame über Judentum u. Semitismus» (1883). Он издал антологию новоевр. поэзии «Leket Schoschanim» (1862; ср. критику Гейгера в Jüd. Zeitschr., I, 68—75).

Библиография его трудов и статьей составлена Абрагамсом, в Jew. Quart. Review (IV, 194—203). — Сp.: Ph. Bloch, Heinrich Grätz, Познань, 1904 (использован дневник от 1832—1854 гг.); J. Abrahams, H. Grätz, The Jewish historian, в Jew. Quart. Rev., 1892, 165—203; С. Дубнов, «Историограф еврейства. Гейнрих Грец, его жизнь и труды», «Восход», 1892; B. Rippner, Zum 70. Geburtstag d. Prof. H. Graetz, 1887; D. Kaufmann, H. Graetz, der Historiograph des Judentums, в Jahrbuch Бранна. Бреславль, 1892; Jew. Enc., VI.

Ссылки

• Грец, Генрих // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.

Отрывок, характеризующий Грец, Генрих

Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.


Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
По возвращении из Италии он находит правительство в Париже в том процессе разложения, в котором люди, попадающие в это правительство, неизбежно стираются и уничтожаются. И сам собой для него является выход из этого опасного положения, состоящий в бессмысленной, беспричинной экспедиции в Африку. Опять те же так называемые случайности сопутствуют ему. Неприступная Мальта сдается без выстрела; самые неосторожные распоряжения увенчиваются успехом. Неприятельский флот, который не пропустит после ни одной лодки, пропускает целую армию. В Африке над безоружными почти жителями совершается целый ряд злодеяний. И люди, совершающие злодеяния эти, и в особенности их руководитель, уверяют себя, что это прекрасно, что это слава, что это похоже на Кесаря и Александра Македонского и что это хорошо.
Тот идеал славы и величия, состоящий в том, чтобы не только ничего не считать для себя дурным, но гордиться всяким своим преступлением, приписывая ему непонятное сверхъестественное значение, – этот идеал, долженствующий руководить этим человеком и связанными с ним людьми, на просторе вырабатывается в Африке. Все, что он ни делает, удается ему. Чума не пристает к нему. Жестокость убийства пленных не ставится ему в вину. Ребячески неосторожный, беспричинный и неблагородный отъезд его из Африки, от товарищей в беде, ставится ему в заслугу, и опять неприятельский флот два раза упускает его. В то время как он, уже совершенно одурманенный совершенными им счастливыми преступлениями, готовый для своей роли, без всякой цели приезжает в Париж, то разложение республиканского правительства, которое могло погубить его год тому назад, теперь дошло до крайней степени, и присутствие его, свежего от партий человека, теперь только может возвысить его.
Он не имеет никакого плана; он всего боится; но партии ухватываются за него и требуют его участия.
Он один, с своим выработанным в Италии и Египте идеалом славы и величия, с своим безумием самообожания, с своею дерзостью преступлений, с своею искренностью лжи, – он один может оправдать то, что имеет совершиться.
Он нужен для того места, которое ожидает его, и потому, почти независимо от его воли и несмотря на его нерешительность, на отсутствие плана, на все ошибки, которые он делает, он втягивается в заговор, имеющий целью овладение властью, и заговор увенчивается успехом.
Его вталкивают в заседание правителей. Испуганный, он хочет бежать, считая себя погибшим; притворяется, что падает в обморок; говорит бессмысленные вещи, которые должны бы погубить его. Но правители Франции, прежде сметливые и гордые, теперь, чувствуя, что роль их сыграна, смущены еще более, чем он, говорят не те слова, которые им нужно бы было говорить, для того чтоб удержать власть и погубить его.
Случайность, миллионы случайностей дают ему власть, и все люди, как бы сговорившись, содействуют утверждению этой власти. Случайности делают характеры тогдашних правителей Франции, подчиняющимися ему; случайности делают характер Павла I, признающего его власть; случайность делает против него заговор, не только не вредящий ему, но утверждающий его власть. Случайность посылает ему в руки Энгиенского и нечаянно заставляет его убить, тем самым, сильнее всех других средств, убеждая толпу, что он имеет право, так как он имеет силу. Случайность делает то, что он напрягает все силы на экспедицию в Англию, которая, очевидно, погубила бы его, и никогда не исполняет этого намерения, а нечаянно нападает на Мака с австрийцами, которые сдаются без сражения. Случайность и гениальность дают ему победу под Аустерлицем, и случайно все люди, не только французы, но и вся Европа, за исключением Англии, которая и не примет участия в имеющих совершиться событиях, все люди, несмотря на прежний ужас и отвращение к его преступлениям, теперь признают за ним его власть, название, которое он себе дал, и его идеал величия и славы, который кажется всем чем то прекрасным и разумным.
Как бы примериваясь и приготовляясь к предстоящему движению, силы запада несколько раз в 1805 м, 6 м, 7 м, 9 м году стремятся на восток, крепчая и нарастая. В 1811 м году группа людей, сложившаяся во Франции, сливается в одну огромную группу с серединными народами. Вместе с увеличивающейся группой людей дальше развивается сила оправдания человека, стоящего во главе движения. В десятилетний приготовительный период времени, предшествующий большому движению, человек этот сводится со всеми коронованными лицами Европы. Разоблаченные владыки мира не могут противопоставить наполеоновскому идеалу славы и величия, не имеющего смысла, никакого разумного идеала. Один перед другим, они стремятся показать ему свое ничтожество. Король прусский посылает свою жену заискивать милости великого человека; император Австрии считает за милость то, что человек этот принимает в свое ложе дочь кесарей; папа, блюститель святыни народов, служит своей религией возвышению великого человека. Не столько сам Наполеон приготовляет себя для исполнения своей роли, сколько все окружающее готовит его к принятию на себя всей ответственности того, что совершается и имеет совершиться. Нет поступка, нет злодеяния или мелочного обмана, который бы он совершил и который тотчас же в устах его окружающих не отразился бы в форме великого деяния. Лучший праздник, который могут придумать для него германцы, – это празднование Иены и Ауерштета. Не только он велик, но велики его предки, его братья, его пасынки, зятья. Все совершается для того, чтобы лишить его последней силы разума и приготовить к его страшной роли. И когда он готов, готовы и силы.
Нашествие стремится на восток, достигает конечной цели – Москвы. Столица взята; русское войско более уничтожено, чем когда нибудь были уничтожены неприятельские войска в прежних войнах от Аустерлица до Ваграма. Но вдруг вместо тех случайностей и гениальности, которые так последовательно вели его до сих пор непрерывным рядом успехов к предназначенной цели, является бесчисленное количество обратных случайностей, от насморка в Бородине до морозов и искры, зажегшей Москву; и вместо гениальности являются глупость и подлость, не имеющие примеров.