Греческая операция

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Греческая операция
Основной конфликт: Средиземноморский фронт Второй мировой войны

Карта немецкого наступления
Дата

6 апреля30 апреля 1941

Место

Греция, южная часть Албании

Причина

Поражение Италии в войне против Греции

Итог

Победа стран оси; оккупация Греции, создание марионеточного правительства

Противники
Королевство Греция Королевство Греция

Британская империя:

Германия

Королевство Италия Королевство Италия
Албанские фашисты при поддержке: Болгария Болгария[1]

Командующие
Александрос Папагос
Генри Уилсон
Томас Блэми
Бернард Фрейберг
Карло Векиарели
Адолфо Инфанте
Джузепе Раймонди
Болгария Болгария Асен Сираков
Вильгельм Лист
Максимилиан фон Вейхс
Эмилио Джильоли
Силы сторон
Греция[~ 1]:
430 000 человек
Содружество:
62 612 человек[~ 2]
100 танков
200-300 самолётов
Третий рейх:
680 000 человек
1200 танков
700 самолётов
Италия[~ 1]:
565,000 человек
Потери
Греция[~ 1]:
13 325 убитых
62 663 раненых
1290 пропавших без вести
Содружество:
903 убитых
1250 раненых
13 958 пленных
Третий рейх[~ 3]:
1099 убитых
3752 раненых
385 пропавших без вести
Италия[~ 1]:
13 755 убитых
63 142 раненых
25 067 пропавших без вести
  1. 1 2 3 4 Включая силы и потери итало-греческой войны.
  2. Включая киприотов и палестинцев. Британских, австралийских и новозеландских пехотинцев примерно 58 000.
  3. Включая потери в югославской кампании, основаны на заявлении Гитлера рейхстагу 4-го мая 1941-го.
 
Средиземноморский театр военных действий Второй мировой войны
Средиземное море Северная Африка Мальта Греция (1940) Югославия Греция (1941) Ирак Крит Сирия-Ливан Иран Италия Додеканесские острова Южная Франция

Греческая операция также известная, как операция «Марита» (нем. Unternehmen Marita[2]) (6 апреля30 апреля 1941) — общее название военных действий во время вторжения нацистской Германии в Грецию в апреле 1941 года. Нападение последовало предыдущему безуспешному итальянскому вторжению, известному как Итало-греческая война. Его, как правило, отделяют от битвы за Крит, которая произошла после подавления материковой Греции. Обе операции были частью Балканской кампании Германии во время Второй мировой войны.

На начало вторжения Германии Греция уже была в состоянии войны с Италией, последовавшей за итальянским вторжением 28 октября 1940 года. Греция успешно отбила первые наступления. К 6 апреля большая часть греческой армии оказалась на границе с Албанией, откуда итальянцы попытались проникнуть в Грецию. Немецкие войска вторглись через Болгарию, создав тем самым второй фронт. Греция к этому моменту уже успела получить небольшое подкрепление от Британской империи, однако после начала вторжения помощи больше не было. Итальянские и немецкие войска численно значительно превышали обороняющуюся греческую армию. В результате чего болгарская оборонительная линия, не получившая подкрепления, была быстро захвачена немцами, которые затем обошли с фланга греческие силы на албанской границе, вынудив их сдаться. Британские войска предприняли тактическое отступление. Немецкая армия достигла Афин 27 апреля и вышла к южному берегу Греции 30 апреля, захватив около 7000 британских солдат и закончив данный этап Балканской кампании полной победой. Спустя месяц завоевание Греции было завершено захватом Крита. Греция оказалась оккупирована вооружёнными силами Германии, Италии и Болгарии.

Вспоминая ход войны ближе к её концу, когда предстоящее поражение Германии стало неизбежным, Гитлер всё больше называл поражение Италии при вторжении в Грецию причиной своей последующей катастрофы[3]. В качестве причины крупного поражения Германии на территории Советского Союза это объяснение не подходит[4]. Однако это поражение имело серьёзные последствия для военных действий в ходе Североафриканской кампании[5].





Предшествующие события

Итало-греческая война

С началом Второй мировой войны Иоаннис Метаксас, греческий генерал и премьер-министр (фактически диктатор) Греции с 1936 года, стремился поддерживать позицию нейтралитета. Тем не менее, давление со стороны Италии возрастало, кульминацией чего стала атака итальянской подводной лодкой Дельфино[en] греческого крейсера Элли[en] 15 августа 1940 года, в результате чего последний затонул[6]. Итальянский лидер Бенито Муссолини был недоволен тем, что Адольф Гитлер не обсуждал с ним вопросы военной политики, и захотел самостоятельно захватить Грецию, которую считал лёгким противником[7]. В ночь на 28 октября посол Италии Эмануэле Грацци[8] предъявил Метаксасу трехчасовой ультиматум с требованием, чтобы итальянские войска могли свободно занять неопределённые «стратегические объекты» на территории Греции[9]. Метаксас отверг ультиматум, однако ещё до истечения его срока итальянские войска вторглись в Грецию со стороны Албании. Первое сражение между греческой и итальянской армиями состоялось при Элеа-Каламас, в ходе которого итальянцы не смогли прорвать оборонительную линию греков и были вынуждены остановиться[10]. В течение трёх недель греческая армия провела успешную контратаку[11], в ходе которой они вошли на территорию Албании и захватили ряд значительных городов, таких как Корча и Саранда. Ни смена итальянского командования, ни приход значительного подкрепления не улучшили положение итальянской армии[12].

Политическая ситуация в 1940—1941 гг

Действия союзников

Как только началась итало-греческая война, Англия предприняла попытки привлечь Грецию, Турцию и Югославию к вступлению в Антигитлеровскую коалицию. Однако реализация этого замысла наталкивалась на большие трудности. Турция отказывалась не только от вступления в антигитлеровский блок, но и от выполнения обязательств по англо-франко-турецкому договору от 19 октября 1939 года. Проходившие в Анкаре 1325 января 1940 года англо-турецкие штабные переговоры оказались бесплодной попыткой Англии привлечь Турцию к оказанию реальной помощи Греции. Правящие круги Югославии, хотя и воздерживались от присоединения к тройственному пакту, активно выступать против него не собирались.

Англия рассчитывала и на то, что ей удастся укрепиться на Балканах, используя столкновение советских и германских интересов в этом районе. Английское правительство строило планы на то, что это столкновение сможет перерасти в вооружённый конфликт между СССР и Третьим рейхом и тем самым отвлечь внимание гитлеровского руководства от Балканского полуострова.

Политика Англии на Балканах встречала все возрастающую поддержку со стороны США. Во второй половине января на Балканы со специальной миссией выехал личный представитель Рузвельта, один из руководителей американской разведки полковник Донован. Он посетил Афины, Стамбул, Софию и Белград, призывая правительства балканских государств проводить политику, выгодную США и Англии[13]. В феврале и марте американская дипломатия не ослабляла давления на балканские страны, особенно на Турцию и Югославию, стараясь добиться своей главной цели — не допустить укрепления позиций Германии и её союзников. Правительствам балканских государств направлялись ноты, меморандумы, личные послания президента и т. д. Все эти действия координировались с английским правительством.

В феврале 1941 года министр иностранных дел Англии Энтони Иден и начальник имперского генерального штаба Джон Дилл выехали со специальной миссией на Средний Восток и в Грецию. После консультаций с английским командованием в районе Восточного Средиземноморья они прибыли в Афины, где 22 февраля договорились с правительством Греции о предстоящей высадке здесь британского экспедиционного корпуса. Это соглашение соответствовало планам британского комитета обороны, по оценке которого Балканы приобретали в то время решающее значение[14]. Однако попытки английской дипломатии привлечь на свою сторону Югославию успеха всё же не имели.

Действия стран Оси

Итальянская агрессия против Греции, а затем её неудачный для Италии исход создали на Балканах новую ситуацию. Она послужила Германии поводом для активизации своей политики в этом районе. Кроме того, Гитлер поспешил воспользоваться возникшей обстановкой, чтобы под видом помощи потерпевшему поражение союзнику скорее закрепиться на балканском плацдарме.

12 ноября 1940 года Гитлер подписал директиву № 18 о подготовке «в случае необходимости» операции против Северной Греции с территории Болгарии. Согласно директиве, предусматривалось создание на Балканах (в частности, в Румынии) группировки немецких войск в составе не менее 10 дивизий[15]. Замысел операции уточнялся в течение ноября и декабря, увязывался с вариантом «Барбаросса» и к концу года был изложен в плане под кодовым наименованием «Марита» (лат. marita — супруга). Согласно директиве № 20 от 13 декабря 1940 года резко, до 24 дивизий, увеличивались силы, привлекавшиеся для проведения этой операции. Директива ставила задачу оккупировать Грецию и требовала своевременного высвобождения этих сил для выполнения «новых планов»[16], то есть участия в нападении на СССР.

Таким образом, планы завоевания Греции были разработаны Германией ещё в конце 1940 года, однако с их осуществлением Германия не торопилась. Неудачи итальянских войск в Греции гитлеровское руководство стремились использовать для ещё большего подчинения Италии германскому диктату. Заставляла выжидать и всё ещё не определившаяся позиция Югославии, которую в Берлине, как и в Лондоне, рассчитывали привлечь на свою сторону.

27 марта 1941 года в Югославии был совершён государственный переворот. Прогерманское правительство Драгиши Цветковича пало, и во главе нового правительства встал Душан Симович. В связи с этим событием германское правительство решило ускорить в целом реализацию своих планов на Балканах и перейти от методов политического давления к открытой агрессии.

Вторжение в Грецию

Также смотрите: Югославская операция

27 марта, сразу же после совершившегося в Югославии переворота, в имперской канцелярии в Берлине Гитлер провёл совещание с главнокомандующими сухопутными и военно-воздушными силами и их начальниками штабов. На нём было объявлено о решении «сделать все приготовления для того, чтобы уничтожить Югославию в военном отношении и как национальную единицу». В тот же день была подписана директива № 25 о нападении на Югославию.

Нападение на Грецию германское командование решило начать одновременно с нападением на Югославию. План «Марита» был подвергнут коренной переработке. Военные действия против обоих балканских государств рассматривались как единая операция. После того, как 30 марта 1940 года был утверждён окончательный план нападения[17], Гитлер направил письмо Муссолини, сообщив, что ожидает помощи со стороны Италии.

Вторжение предполагалось осуществить нанесением одновременных ударов с территории Болгарии, Румынии, Венгрии и Австрии по сходящимся направлениям на Скопье, Белград и Загреб с целью расчленения югославской армии и уничтожения её по частям. Ставилась задача овладеть в первую очередь южной частью Югославии, чтобы не допустить установления взаимодействия между армиями Югославии и Греции, соединиться с итальянскими войсками в Албании и использовать южные районы Югославии в качестве плацдарма для последующего германо-итальянского наступления на Грецию.

Против Греции предусматривалось нанесение главного удара в направлении Салоник с последующим продвижением в район Олимпа.

К осуществлению операции привлекались 2-я, 12-я армии и 1-я танковая группа. 12-я армия была сосредоточена на территории Болгарии и Румынии. Она была значительно усилена: её состав доведён до 19 дивизий (в том числе 5 танковых). 2-я армия в составе 9 дивизий (в том числе 2 танковые) сосредоточивалась в юго-восточной Австрии и западной Венгрии. В резерв выделялось 4 дивизии (в том числе 3 танковые). Для авиационной поддержки привлекались 4-й воздушный флот и 8-й авиационный корпус, насчитывавшие вместе около 1200 боевых и транспортных самолётов. Общее командование группировкой германских войск, нацеленных на Югославию и Грецию, было возложено на генерал-фельдмаршала В. Листа.

30 марта 1941 года главнокомандование сухопутных сил вермахта поставило войскам задачи. 12-я армия должна была силами двух корпусов наступать на Струмицу (Югославия) и Салоники, одним корпусом нанести удар в направлении Скопье, Велес (Югославия), а правым флангом наступать на белградском направлении. Перед 2-й армией ставилась задача овладеть Загребом и развивать наступление в направлении Белграда. Боевые действия против Югославии и Греции предусматривалось начать 6 апреля 1941 года массированным налетом авиации на Белград и наступлением войск левого крыла и центра 12-й армии.

Распределение ролей союзников Германии в операции «Марита»

К операции на Балканах германское руководство привлекло значительные силы своих союзников и сателлитов.

Италия

Для войны против Греции и Югославии правительство Италии выделило 43 дивизии. 24 из них предназначались для действий против Югославии (9 были развернуты на албано-югославской границе, 15 — в Истрии и Далмации). Командование вермахта было в целом невысокого мнения о боеспособности итальянских войск, поэтому на них возлагались только вспомогательные задачи. В начале боевых действий итальянские войска должны были прочно удерживать оборону в Албании и тем самым содействовать наступлению 2-й немецкой армии. После соединения германских войск с итальянскими предусматривалось их совместное наступление против Греции.

Венгрия

После непродолжительных дебатов венгерское правительство согласилось с требованиями Берлина об участии Венгрии в агрессии против Югославии. Премьер-министр Венгрии Телеки, который считал, что Венгрия может принять участие в войне с Югославией, лишь сохраняя дипломатические отношения с западными странами, оказался в одиночестве и покончил жизнь самоубийством[18].

После переговоров генерала Фридриха Паулюса с начальником венгерского генерального штаба Х. Вертом, начавшихся 30 марта, было подписано соглашение, по которому Венгрия выделяла для агрессии против Югославии 10 бригад (примерно 5 дивизий). Их переход в наступление намечался на 14 апреля 1941 года[19].

Румыния

Румынии командование вермахта отводило роль заслона против СССР. На румынской территории были размещены как сухопутные силы, так и авиация, обеспечивавшая поддержку действий германских войск на Балканах, и посредством которой планировалось нанести массированный бомбовый удар по Белграду.

Болгария

Монархическое правительство Болгарии не решилось послать войска для участия в агрессии против Югославии и Греции, но предоставило территорию страны для оперативного развёртывания вермахта. По требованию гитлеровцев болгарское командование стянуло основную массу своих сухопутных войск, усиленных немецкими танковыми частями, к границам Турции. Здесь они служили тыловым прикрытием для германских соединений, действовавших против Греции и Югославии[20].

Координация действий государств, вооружённые силы которых выступали против Греции и Югославии, проводилась в соответствии с подписанной Гитлером 3 апреля 1941 года директивой № 26 «Сотрудничество с союзниками на Балканах». Координация должна была осуществляться в таких формах, которые создавали бы видимость «суверенитета» сообщников гитлеровской Германии по агрессии. Для агрессии на Балканах Германия и её союзники выделили свыше 80 дивизий (из них 32 немецкие, более 40 итальянских и остальные — венгерские), более 2 тыс. самолётов и до 2 тыс. танков.

Разгром греко-британской армии

Греческая армия оказалась в трудном положении. Длительные военные действия истощили стратегические запасы страны. Основная масса греческих войск (15 пехотных дивизий, объединённых в две армии — «Эпир» и «Западная Македония») была дислоцирована на итало-греческом фронте в Албании. Вступление немецких войск в Болгарию и их выход в марте 1941 года на греческую границу поставили командование Греции перед трудноразрешимой задачей организации обороны на новом направлении, куда могло быть переброшено не более 6 дивизий.

Не могло значительно изменить положения и начавшееся 5 марта 1941 прибытие из Египта экспедиционного корпуса, имевшего в своём составе две пехотные дивизии (новозеландская 2-я дивизия, австралийская 6-я дивизия), английскую 1-ю бронетанковую бригаду и девять авиационных эскадрилий[21]. Предназначенные для высадки в Греции 7-я австралийская дивизия и польская бригада были оставлены британским командованием в Египте из-за действий немцев в Ливии.

Для отпора агрессии греческое командование спешно создало две новые армии: «Восточная Македония» (три пехотные дивизии и одна пехотная бригада), которая опиралась на укрепления линии Метаксаса вдоль границы с Болгарией, и «Центральная Македония» (три пехотные дивизии и английский экспедиционный корпус), которая, используя горную цепь, заняла оборону от Олимпа до Каймакчалана. Армии не имели оперативно-тактической связи и могли быть легко отрезаны как друг от друга, так и от войск, сосредоточенных на албанском фронте. У греческого командования не было стратегических резервов. В развертывании сил оно исходило из предположения, что противник будет действовать только с территории Болгарии и не пойдет через Югославию.

Угроза немецкого нападения усилила пораженческие настроения среди греческого генералитета. В начале марта 1941 года командование армии «Эпир» довело до сведения правительства, что считает войну с немцами бесперспективной, и потребовало начать дипломатические переговоры с Германией. В ответ на это правительство сменило руководство армии «Эпир», назначило нового командующего армией и новых командиров корпусов. Однако этими мерами добиться перелома в настроениях высшего командного состава греческой армии не удалось.

Создавшаяся на Балканах ситуация требовала совместных действий Великобритании, Греции и Югославии. 31 марта в Белград прибыл начальник британского генерального штаба генерал Дилл в сопровождении Диксона, личного секретаря Идена. В течение двух дней Дилл вел переговоры с премьер-министром Симовичем, военным министром генералом Б. Иличем и офицерами генерального штаба о согласовании усилий Югославии и Греции и мобилизации их военных и экономических возможностей для борьбы с надвигавшейся агрессией. Обмен мнениями показал, что Великобритания не собирается оказывать Югославии и Греции значительной помощи.

3 апреля на железнодорожной станции южнее греческого пограничного городка Кенали состоялись новые переговоры между военными представителями Великобритании, Греции и Югославии. Речь шла об установлении взаимодействия между югославской армией, греческими и британскими войсками. В переговорах приняли участие главнокомандующий греческими вооружёнными силами генерал Папагос, командующий английским экспедиционным корпусом генерал Уилсон и начальник оперативного отдела югославского генерального штаба генерал Янкович. Однако ввиду крайне ограниченных размеров помощи со стороны Великобритании, опасений югославских и греческих властей обострить отношения с Германией, соглашения о взаимодействии югославской армии с греко-британскими силами достичь не удалось.

Вторжение в Югославию и Грецию германские войска предприняли в ночь на 6 апреля по схеме, которой они пользовались, развязывая военные действия в 1939 и 1940 гг. Главные силы 4-го воздушного флота внезапно атаковали аэродромы в районах Скопье, Куманово, Ниша, Загреба, Любляны. Танковые и пехотные дивизии 12-й немецкой армии одновременно на трёх участках перешли болгаро-югославскую границу, 150 немецких самолётов совершили налет на Белград.

Одновременно с действиями против Югославии, левое крыло 12-й немецкой армии с территории Болгарии начало наступление против Греции на салоникском направлении.

Группировка немецких войск (шесть дивизий, в том числе одна танковая, объединённые в 18-й и 30-й корпуса) имела большое превосходство в живой силе и технике над армией «Восточная Македония». Однако, опираясь на линию укреплений и выгодный для обороны горный рельеф, греческие войска в течение трёх дней оказывали противнику упорное сопротивление (см. Линия Метаксаса). Но в это время 2-я немецкая танковая дивизия, наступавшая через югославскую Македонию по долине реки Струмица в обход Дойранского озера, вышла в тыл греческой армии «Восточная Македония» и 9 апреля овладела городом Салоники. В тот же день эта армия капитулировала.

Быстрое продвижение немецких дивизий в Югославии поставило в крайне трудное положение греко-британскую армию «Центральная Македония». Выходом в район Битолы немецкие войска создали угрозу обхода её позиций с тыла и изоляции от греческих войск, сражавшихся в Албании. 11 апреля верховное командование Греции приняло решение об отводе сил из Албании на новую линию обороны — от горы Олимп на востоке до озера Бутринти на западе. Отход греческих войск из Албании начался 12 апреля.

Между тем немецкие дивизии, продвигаясь из района Битолы через Флорину и далее на юг, вновь создали угрозу охвата англо-греческих сил и в течение 11 — 13 апреля вынудили их поспешно отступить к городу Козани. В итоге немецкие войска вышли в тыл армии «Западная Македония», изолировав её от войск, находившихся в центральной части страны.

Британское командование, считая сопротивление войскам агрессора бесперспективным, стало планировать вывод своего экспедиционного корпуса из Греции. Генерал Уилсон был убеждён, что греческая армия утратила боеспособность, а её командование потеряло управление. После совещания Уилсона с генералом Папагосом 13 апреля было принято решение отступить на рубеж Фермопилы, Дельфы и, таким образом, оставить противнику всю северную часть страны. Британские части с 14 апреля отходили к побережью для эвакуации.

13 апреля Гитлер подписал директиву № 27, в которой уточнил план действий немецких войск в Греции. Нацистское командование предусматривало нанесение двух ударов по сходящимся направлениям из районов Флорины и Салоник на Ларису, чтобы окружить англо-греческие войска и сорвать попытки образовать новый фронт обороны. В дальнейшем продвижением моторизованных частей намечалось захватить Афины и оставшуюся территорию Греции, включая Пелопоннес. Особое внимание обращалось на то, чтобы воспрепятствовать эвакуации морем британских войск[22].

За пять дней британский экспедиционный корпус отступил на 150 км и к 20 апреля сосредоточился в районе Фермопил. Основные силы греческой армии остались на северо-западе страны, в горах Пинда и Эпира. Остатки армии «Центральная Македония» и войска армии «Западная Македония», понесшие большие потери, были переподчинены командующему армией «Эпир». Эта армия отступала, ведя сдерживающие бои с итальянскими войсками и подвергаясь ожесточённым ударам с воздуха. С выходом немцев в Фессалию возможностей для отступления на Пелопоннес у армии «Эпир» уже практически не было.

Приказ греческого правительства об отводе войск из Албании, неудачи на фронтах вызвали давно назревавший кризис в правящих кругах Греции. Генералы армии «Эпир» требовали прекращения боевых действий с Германией и заключения с ней перемирия. Они выдвигали лишь одно условие — не допустить оккупации греческой территории Италией.

18 апреля в Тати под Афинами собрался военный совет, на котором генерал Папагос сообщил, что с военной точки зрения положение Греции безнадёжно. Состоявшееся в тот же день заседание совета министров выявило, что некоторые его участники поддерживают смещенных генералов армии «Эпир», другие же стоят за продолжение войны, даже если правительству придется оставить страну. В правящих кругах Греции возникло замешательство. Оно усилилось ещё больше, когда вечером 18 апреля премьер-министр Коризис покончил жизнь самоубийством. Однако в это время сторонники продолжения войны одержали верх. Новый премьер-министр Цудерос и генерал Папагос потребовали от командования армии «Эпир» продолжать сопротивление. Но недавно назначенные командиры соединений отказались повиноваться, сместили командующего армией Питцикаса и поставили на его место генерала Цолакоглу. Он выслал парламентёров к немецким войскам и вечером 20 апреля подписал с командиром дивизии СС «Адольф Гитлер» генералом Дитрихом соглашение о перемирии между Грецией и Германией. На следующий день генерал-фельдмаршал Лист заменил это соглашение новым — о капитуляции греческих вооружённых сил, однако Гитлер его не утвердил. Учитывая настойчивые просьбы Муссолини, он согласился, чтобы Италия была в числе сторон, подписавших соглашение о капитуляции греческой армии. Это, третье по счёту, соглашение было подписано генералом Цолакоглу 23 апреля 1941 г. в Салониках. В тот же день король Георг II и правительство покинули Афины и улетели на остров Крит.

Отступление английского контингента

В ночь на 25 апреля в небольших портах Аттики и Пелопоннеса под интенсивной бомбардировкой началась погрузка на корабли первых подразделений английских войск. В это время другие английские части пытались сдерживать наступление гитлеровских войск. Попытка немцев разгромить отступающий английский экспедиционный корпус успеха не имела. Разрушая за собой дороги, английские части сумели избежать крупных боев с противником.

25 апреля немецкие войска заняли Фивы, а на следующий день с помощью воздушного десанта захватили Коринф, отрезав оставшимся в Аттике английским войскам путь к отступлению на Пелопоннес. 27 апреля немецкие войска вступили в Афины, а к исходу 29 апреля достигли южной оконечности Пелопоннеса. К этому времени основная масса английских войск (более 50 тыс. из 62 тыс. человек), уничтожив тяжёлое вооружение и средства транспорта, была вынуждена эвакуироваться морем.

На море эвакуацией руководил вице-адмирал Придхэм-Уиппел (en:Sir Henry Daniel Pridham-Wippell), а на берегу — контр-адмирал Г. Т. Бейли-Громан и штаб армии.

Окончательные цифры эвакуации по армии:

Войска Находилось в Греции в момент нападения Эвакуировано на Крит Эвакуировано на Крит и позже в Египет Эвакуировано непосредственно в Египет (включая раненых) Потери Процент от общих потерь
Великобритании 19206 5299 3200 4101 6606 55,8
Австралии 17125 6451 2500 5206 2968 25,1
Новой Зеландии 16720 7100 1300 6054 2266 19,1
Итого 53051 18850 7000 15361 11840 100

Всего было вывезено 50 662 человека, в том числе личный состав британских королевских военно-воздушных сил и несколько тысяч жителей Кипра, Палестины, греков и югославов. Это составляло около 80 процентов сил, первоначально направленных в Грецию[23].

Итоги

Поход германских войск на Балканы, длившийся 24 дня (с 6 по 29 апреля), укрепил веру гитлеровского командования в непогрешимость стратегии «молниеносной войны». Господство на Балканах было достигнуто ценой небольших потерь: в ходе боевых действий германская армия потеряла примерно 2,5 тыс. убитыми, 3 тыс. пропавшими без вести и около 6 тыс. ранеными[24].

Потери Югославии и Греции были во много раз больше. Страны оси взяли в плен 375 тыс. солдат и офицеров югославской армии (345 тыс. — немцы и 30 тыс.— итальянцы). Большинство из них было отправлено в Германию[25]. В плену оказалось 225 тыс. греческих солдат. Англичане в ходе балканской кампании потеряли убитыми, ранеными и пленными около 12 тыс. человек.

Под греческим контролем остался только Крит, который Германия захватила в мае 1941 в ходе операции «Меркурий».

Германия не успевала подготовиться к нападению на СССР к 1 мая, как планировалось изначально, что привело к сокращению времени на блицкриг до наступления распутицы и зимы. Поэтому Гитлер в конце Второй мировой войны считал ввязывание Германии в Итало-греческую войну причиной поражения на востоке.

Напишите отзыв о статье "Греческая операция"

Примечания

  1. Войска Болгарии в боевых действиях участия не принимали
  2. [www.army.mil/CMH/books/wwii/balkan/20_260_3.htm THE GERMAN CAMPAIGN IN THE BALKANS (SPRING 1941): PART III]. Army.mil (28 октября 1940). Проверено 1 апреля 2013.
  3. The Testament of Adolf Hitler. The Hitler-Bormann Documents February — April 1945, ed. François Genoud, London, 1961, pp. 65, 72-3, 81.
  4. Hillgruber, 1993, с. 506.
  5. von Rintelen 1951, pp. 90, 92–3,98–9, emphasizes from the German point of view the strategic mistake of not taking Malta.
  6. "Greece, History of", Helios 
  7. Goldstein, 1992, с. 53.
  8. [archiviostorico.corriere.it/2003/luglio/30/Grecia_1940_notte_dell_ultimo_co_0_030730066.shtml Grecia 1940, la notte dell' ultimo inganno]. Corriere della Sera (30 July 2003).
  9. Buckley, 1984, с. 17.
  10. [www.worldwar-2.net/timelines/war-in-europe/southern-europe/southern-europe-index-1940.htm Southern Europe]. World War-2.Net. Проверено 6 апреля 2014.
  11. Buckley, 1984, с. 19.
  12. Buckley, 1984, p. 18–20.
  13. Л. Валев. Болгарский народ в борьбе против фашизма (накануне и в начальный период Второй мировой войны). М., 1964, стр. 180.
  14. Дж. Батлер. Большая стратегия. Сентябрь 1939 — июнь 1941, стр. 408—410.
  15. W. Hubatsch. Hitlers Weisungen fur die Kriegfuhrung 1939—1945, S. 70.
  16. W. Hubatscһ. Hitlers Weisungen fur die Kriegfuhrung 1939—1945, S. 81—83.
  17. Курт фон Типпельскирх. История Второй мировой войны, 1939—1945. СПб., «Полигон»; М., «АСТ», 1999. стр.195
  18. Венгрия и вторая мировая война, стр. 224, 232, 233.
  19. История Второй Мировой войны 1939—1945 (в 12 томах) / редколл., гл. ред. А. А. Гречко. том 3. М., Воениздат, 1974. стр.261
  20. «Eludes historiques», Т. V. Sofia, 1970, p. 555—556.
  21. У. Черчилль. Вторая мировая война, перевод с английского т. 2, стр. 109.
  22. W. Hubatsch. Hitlers Weisungen fur die Kriegfuhrung 1939—1945, S. 114—115
  23. У. Черчилль. Вторая мировая война, перевод с английского, т. 2, стр. 117.
  24. «Wehrwissenschaftliche Rundschau», 1961, № 4, S. 222.
  25. В. Терзић. Југославија у априлском рату 1941, с. 575.

Литература

  • Andreas Hillgruber. Hitlers Strategie. Politik und Kriegführung 1940–1941. — 3. — Bonn, 1993.

Отрывок, характеризующий Греческая операция

Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.