Греческая эпиграфика

Греческая эпиграфика (греч. ἐπὶ γράφειν; лат. epigraphia graeca) — вспомогательная историко-филологическая и археологическая дисциплина, занимающаяся изучением, каталогизацией и переводом античных греческих высеченных надписей.

Происхождение надписей

В отличие от надписей древнего Востока, греческие надписи обыкновенно представляют вполне самостоятельные тексты, а не сопровождающие изображения описываемых событий. Исключение составляют собственные имена и другие пояснительные приписки на надгробных рельефах, расписных вазах и т. п.

Содержание надписей

По содержанию, греческие надписи можно разделить на официальные и частные.

Официальные

К ним принадлежат законы, постановления народных собраний, правительственных коллегий и лиц, договоры, денежные и другие отчеты, документы на владение землей, об отпущении на волю рабов, завещания, закладные записи, судебные решения и т. д.

Частные

Это надгробные надписи (в которых, впрочем, есть иногда пункты официального характера, напр. назначение штрафа за ограбление гробницы), посвятительные, надписи художников, поэтические произведения и т. п.

Значение надписей

Надписи — это памятники, дающие самый разнообразный материал для изучения истории и быта. Они осветили целые отделы политической истории, хронологии, религиозного и юридического быта, истории искусства и т. д., о которых мы ничего или почти ничего не знали из древних авторов. Так, в Афинах сохранился целый государственный архив в виде надписей, который раскрывает нам как историю государственного хозяйства Афин (Бёк, «Die Staatshaushaltung der Athener», 3 изд. Берл., 1886), так и историю их союзной и внешней политики. Списки платежей, лежавших, в виде дани, на союзниках Афин, отчёты финансовых и других магистратов, архив морского арсенала, свод театральных дидаскалий, инвентари главнейших храмов афинских — всё это известно благодаря изучению надписей.

Древнегреческий язык и алфавит

Надписи — достоверные документы по истории греческого письма и алфавита. С этой точки зрения их основательно изучал Адольф Кирхгоф (A. Kirchhoff, «Studien zur Geschichte des griechischen Alphabets», 1887, 4-е изд.).

Исследование надписей приводит к выводу о двух основных группах алфавитов: восточной и западной, резко отличающихся друг от друга изображением в них знаков χ и ψ. В восточных алфавитах эти знаки = χ и ψ в западных — ξ и χ.

Греческий алфавит есть, в сущности, финикийский, расширенный несколькими знаками и приспособленный к греческой фонетике. Заимстование произошло в VII, может быть даже в VIII в. до н. э., и можно с большой вероятностью отнести первое знакомство греков с финикийским алфавитом приблизительно к Х в. до н. э..

Формы букв в древнейших греческих надписях напоминают весьма близко буквы надписи царя Меши. Само направление письма было первоначально то же, что у семитов — справа налево, порядок и названия букв — те же, что в семитских алфавитах. Все это делает весьма сомнительным самостоятельное зарождение письменности в Греции микенской эпохи или происхождение отсюда самого финикийского алфавита, как пытался доказать Эванс («Journal of Hell. Stud.», XIV, p. 270 и отдельно: «Cretan pictographs and praephoenician script.», Л. — Нью-Йорк, 1895). Открытые им идеографические письмена на Крите, равно как и силлабическое письмо Кипра, стоят пока особняком от общего развития греческого письма.

Кроме упомянутых двух главных групп можно ещё выделить множество подгрупп алфавитов, совпадающих с путями колонизации, торговли и т. п. Так, напр., халкидский алфавит был принят и в большинстве колоний Халкиды. Приблизительно на рубеже V и IV вв. до н. э. локальные алфавиты во всех греческих государствах уступают место ионийскому. В Афинах он был официально принят в 403—402 г.

Точными наблюдениями над формами букв в датированных надписях установлена для надписей специальная палеография, благодаря которой можно довольно точно определять время происхождения и таких надписей, которые не дают в этом отношении указаний своим содержанием, языком, формулами и т. д.

Исследования

• Meisterhans специально исследовал с грамматической стороны аттические надписи («Grammatik der attischen Inschriften», Б., 1888, 2 изд.),
• Август Фик — греческую ономатологию («Griechische Personennamen», 1874) и т. д.

Сборники диалектических надписей:

• Р. Cauer, «Delectus inscriptionum Graecarura propter dialectum memorabilium» (Лпц., 1883, 2-е изд.);
• H. Collitz (и др.), «Sammlung der griech. Dialekt-Inschriften» (Геттинг., с 1884 г.; не окончено).

Составление полного свода эпиграфических источников взяла на себя Берлинская Академия, которой издан (ред. Бёка, J. Franz, E. Curtius и Кирхгофа) «Corpus Inscriptionum Graecarum» (Inscriptiones Graecae, 1828—77). Но этот сборник уже в момент своего окончания устарел.

Источники

• Надписи // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Греческая эпиграфика

Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.