Греческий роман

Гре́ческий рома́н (реже «античный роман») — жанр греческой и римской литературы I—IV веков н. э.

Название жанра

Сами греческие писатели называли свои «романы» «деяниями», «рассказами» или «книгами». Термин «роман» по отношению к этим произведениям первым применил Пьер-Даниэль Юэ в 1670 году.

Происхождение

«Фигурально выражаясь, можно сказать, что уже переход от „Илиады“ к „Одиссее“ (и аналогично от „Махабхараты“ к „Рамаяне“) есть первый шаг в сторону романа. Однако в древнем мире процесс романизации героической эпопеи зашел недалеко, и роль героического эпоса в реальном генезисе романа была невелика, хотя как раз некоторые отголоски структуры „Одиссеи“ чувствуются в романе. В формировании греческого романа, возникшего в эллинистический период и достигшего расцвета в римское время, большое участие приняли эллинистическая любовная поэзия, элегическая и идиллическая, с их сильным лиро-эпическим элементом, новая комедия, легенды и мифы, в том числе восточные, псевдоисторические сюжеты. Все эти источники были сильно переработаны с широким использованием риторических приемов ещё до появления второй софистики. В качестве модели „страстей“ героев использованы не столько мифы героические, сколько мифы об умирающих и воскресающих героях, выступающих в роли пассивных жертв (отсюда, между прочим, такие популярные мотивы романа, как принесение героини в жертву и её целомудрие, необходимое для ритуальной жертвы, мнимая смерть и т. п.).»

Известные романы

5 сохранившихся греческих романов составляют канон:

• «Повесть о любви Херея и Каллирои» Харитона (II век)
• «Повесть о Габрокоме и Антии» Ксенофонта Эфесского (II век)
• «Левкиппа и Клитофонт» Ахилла Татия (II век)
• «Дафнис и Хлоя» Лонга (II век)
• «Эфиопика» Гелиодора (III—IV век)

Кроме этого известен один неканонический греческий роман, «Климентины» (III в.), произведение древнехристианской литературы на типичную тематику разлуки и соединения семьи.

Анонимный «Аполлоний Тирский» сохранился в латинском переводе, по причине чего получил огромную популярность и влияние в средние века (в отличие от непереведённых греческих романов).

Два романа сохранились в пересказе:

• «Вавилоника» Ямвлиха (II век)
• «Невероятные приключения по ту сторону Туле» Антония Диогена (II век)

С конца XIX века в разных районах Египта было найдено около десятка фрагментов на папирусах, относящихся к известным и неизвестным романам, в том числе отрывки так называемого «Романа о Нине» (I век до н. э.), о царевне Хионе (I—II вв. н. э.), о Герпиллиде (начало II века н. э.), о Метиохе и Партенопе и фрагменты о Каллигоне (II век н. э.). Особое значение имеют фрагменты «Финикийской повести» Лоллиана, романов об Иолае, Давлисе и Тинуфисе: по своей тематике они близки не к греческому «любовному» роману, а к римскому «сатирическому».

Очень мало общего с каноническим греческим романом имеют псевдоисторические и «житийные» повествования: «История Александра Великого» (II—I в. до н. э.), «История о разрушении Трои» Дарета, «Дневник Троянской войны» Диктиса и «Жизнь Аполлония Тианского» Филострата.

Иную жанровую природу имеют и латинские произведения, которые также принято называть романами:

• «Метаморфозы» Апулея
• «Сатирикон» Петрония (сохранился частично)

Все названные греческие и латинские произведения ни в коей мере не являются разновидностями какого-то единого «жанра», ни даже генетически родственными жанрами. Фактически это гетерогенное множество, условно объединяемое под одним названием лишь в проспективном отношении, по причине того, что все они имели значение (различное и в разное время) для генезиса романа средних веков и Нового времени.

Согласно радикальной теории Ольги Фрейденберг, к жанру греческого романа относятся евангелия и ранние жития. Позднее к подобным выводам приходили Нортроп Фрай и Фрэнк Кермоуд.

Эволюция

Наиболее ранние романы (о Нине, об Александре) носят псевдоисторический характер и написаны с оглядкой на дидактическую традицию «Киропедии» Ксенофонта. Исходя из этого часто делалось предположение, что эволюция греческого романа шла от повествований об идеальном монархе в сторону постепенного усиления любовной линии и вытеснения исторической составляющей.

Впрочем, известная нам версия романа об Александре создавалась в III веке, а развлекательные сочинения Дарета и Диктиса появились ещё позднее. Поэтому согласно другой гипотезе, после романа о Нине (в котором историческая и любовная линии сблансированы) жанр разделился на две параллельные ветви, любовно-авантюрную и авантюрно-историческую.

Изучение греческого романа

Первым научным исследованием истоков греческого романа был труд Эрвина Роде «Der griechische Roman und seine Vorläufer» (1876) — по язвительному замечанию Ольги Фрейденберг, «История изучения греческого романа определяется очень легко: Эрвин Родэ начал его и кончил». Тем не менее папирусные находки заставили пересмотреть как датировку отдельных романов, так и хронологию развития жанра в целом. Полностью несостоятелен оказался тезис Роде о возникновении романа в эпоху второй софистики.

Литература

• Полякова С. [izbakurnog.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000010/st000.shtml Об античном романе]
• Илюшечкин В. [www.bibliotekar.ru/polk-20/28.htm ОТРАЖЕНИЕ СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ В АНТИЧНЫХ РОМАНАХ] // Культура древнего Рима. Т. 2. М., 1985
• Античный роман. Сб.статей. М.,1969.
• Ольга Фрейденберг. <[nevmenandr.net/dkx/?y=1995&n=4&abs=FREJDEN Вступление к греческому роману]> // Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1995, № 4
• Ольга Фрейденберг. [lib.ru/CULTURE/FREJDENBERG/poetika.txt Поэтика сюжета и жанра]. М., 1997. Греческий роман, с. 245—254.
• Бахтин М. М. [www.infoliolib.info/philol/bahtin/epos.html Эпос и роман]
• Мелетинский Е. М. Введение в историческую поэтику эпоса и романа. М., 1986.
• Веселовский А. Н. Избранные статьи. Ленинград, 1939.
• Юэ П.-Д. Трактат о возникновении романов / Пер. Е. П. Гречаной // Литературные манифесты западноевропейских классицистов. М., 1980.

Отрывок, характеризующий Греческий роман

– Ну, что там? – послышался резкий, неприятный голос.
– Гость, – отвечал Антон.
– Проси подождать, – и послышался отодвинутый стул. Пьер быстрыми шагами подошел к двери и столкнулся лицом к лицу с выходившим к нему, нахмуренным и постаревшим, князем Андреем. Пьер обнял его и, подняв очки, целовал его в щеки и близко смотрел на него.
– Вот не ждал, очень рад, – сказал князь Андрей. Пьер ничего не говорил; он удивленно, не спуская глаз, смотрел на своего друга. Его поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взгляд был потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска. Не то, что похудел, побледнел, возмужал его друг; но взгляд этот и морщинка на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем то одном, поражали и отчуждали Пьера, пока он не привык к ним.
При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог остановиться; они спрашивали и отвечали коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго. Наконец разговор стал понемногу останавливаться на прежде отрывочно сказанном, на вопросах о прошедшей жизни, о планах на будущее, о путешествии Пьера, о его занятиях, о войне и т. д. Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро не приличны. Ему совестно было высказывать все свои новые, масонские мысли, в особенности подновленные и возбужденные в нем его последним путешествием. Он сдерживал себя, боялся быть наивным; вместе с тем ему неудержимо хотелось поскорей показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем тот, который был в Петербурге.
– Я не могу вам сказать, как много я пережил за это время. Я сам бы не узнал себя.
– Да, много, много мы изменились с тех пор, – сказал князь Андрей.
– Ну а вы? – спрашивал Пьер, – какие ваши планы?
– Планы? – иронически повторил князь Андрей. – Мои планы? – повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. – Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем…
Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо (князя) Андрея.
– Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, – но князь Андрей перебил его:
– Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях?
Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.
Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.
– А вот что, душа моя, – сказал князь Андрей, которому очевидно было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, и приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.
– Я очень удивился, когда услышал об этом, – сказал князь Андрей.
Пьер покраснел так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо сказал:
– Я вам расскажу когда нибудь, как это всё случилось. Но вы знаете, что всё это кончено и навсегда.
– Навсегда? – сказал князь Андрей. – Навсегда ничего не бывает.
– Но вы знаете, как это всё кончилось? Слышали про дуэль?
– Да, ты прошел и через это.
– Одно, за что я благодарю Бога, это за то, что я не убил этого человека, – сказал Пьер.
– Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо.
– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.