Бакланов, Григорий Яковлевич
Поделись знанием:
У Ростовых, как и всегда по воскресениям, обедал кое кто из близких знакомых.
Пьер приехал раньше, чтобы застать их одних.
Пьер за этот год так потолстел, что он был бы уродлив, ежели бы он не был так велик ростом, крупен членами и не был так силен, что, очевидно, легко носил свою толщину.
Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней.
Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.
Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
(перенаправлено с «Григорий Бакланов»)
| Григорий Бакланов | ||||||||||||||
 | ||||||||||||||
| Имя при рождении: |
Григорий Яковлевич Фридман | |||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Дата рождения: | ||||||||||||||
| Место рождения: | ||||||||||||||
| Дата смерти: |
23 декабря 2009 (86 лет) | |||||||||||||
| Место смерти: | ||||||||||||||
| Гражданство: | ||||||||||||||
| Род деятельности: | ||||||||||||||
| Язык произведений: | ||||||||||||||
| Премии: |
| |||||||||||||
| Награды: |
| |||||||||||||
| [www.lib.ru/PROZA/BAKLANOW/ Произведения на сайте Lib.ru] | ||||||||||||||
Григо́рий Я́ковлевич Бакла́нов (настоящая фамилия Фри́дман; 1923—2009) — русский советский писатель и сценарист, один из представителей «лейтенантской прозы»[1].
Содержание
Биография
Родился 11 сентября 1923 года в Воронеже[1] в еврейской семье. Отец — Яков Минаевич Фридман, служащий (ум. 1933[1]), мать — Ида Григорьевна Кантор, зубной врач[1] (ум. 1935[1]). После смерти родителей воспитывался в семье своего дяди. Детские и юношеские годы провёл в Воронеже. Окончив 9-й класс, поступил в авиационный техникум[1].
Когда началась война, работал слесарем на 18-м авиазаводе, который выпускал штурмовики Ил-2. Для того, чтобы попасть в военное училище, экстерном сдал экзамены за 10 класс[1].
В 1941 году Воронежским РВК был призван в армию[2]. Окончил артиллерийское училище[3]; в 1942 году вступил в ВКП(б). С 1943 года воевал на Юго-Западном и 3-м Украинском фронтах[2]. Участвовал в боях на Украине, в Молдавии, Румынии, Венгрии, Австрии[4].
В сентябре 1943 года был ранен в районе г. Запорожье. За декабрьские бои 1944 года под Секешфехерваром получил орден Красной Звезды[2]. Также был награждён медалями за взятие Будапешта[5] и Вены, за победу над Германией, в 1985 году — орденом Отечественной войны I степени[3].
На январь 1945 года лейтенант, командир огневого взвода 1232-го пушечного артиллерийского полка 115-й пушечной артиллерийской Криворожской бригады[2]. Закончил войну начальником разведки артиллерийского дивизиона[6][7].
Когда я вернулся домой с фронта, мне был 21 год. Я вернулся с войны с твёрдым убеждением в том, что главное в моей жизни уже сделано. Тогда мне было на редкость легко. Мне не хотелось делать никакой карьеры, мне было абсолютно безразлично, что будет со мной дальше. Я был твёрдо убеждён: главное дело всей моей жизни уже сделано[1].
— Григорий Бакланов
В 1951 году окончил Литературный институт имени А. М. Горького, в этом же году начал печататься — рассказ «Выговор» в журнале «Крестьянка»[3]. В 1956 был принят в Союз писателей СССР[3]. Первые повести о войне, которые принесли Бакланову известность, «Южнее главного удара» (1957) и «Пядь земли»[8] (1959), подверглись резкой критике. Впоследствии произведения о войне Бакланова выходили с трудом (см. список изданий)..
Самой трудной была судьба романа «Июль 41 года» (1964), в котором описано уничтожение Сталиным офицерского корпуса Красной армии. После первой публикации «Июль 41 года», хотя и не был формально запрещен, не переиздавался в СССР двенадцать лет.
Книги Григория Бакланова переведены на многие языки[3] и изданы в 36 странах мира. По книгам и сценариям Бакланова снято несколько художественных фильмов и поставлено несколько театральных спектаклей. К самым известным относятся телефильм «Был месяц май» режиссёра Марлена Хуциева по рассказу «Почём фунт лиха», который и Бакланов переименовал потом в «Был месяц май»[4], и спектакль Театра на Таганке «Пристегните ремни!» (постановка Юрия Любимова, 1975). Фильм «Был месяц май» награждён призом международного фестиваля телефильмов в Праге (1971).
В годы перестройки на посту главного редактора журнала «Знамя» (1986—1993) Бакланов, как и другие главные редакторы «толстых» журналов того времени, публиковал ранее запрещённые произведения: «Собачье сердце» Михаила Булгакова, «По праву памяти» Александра Твардовского, «Верный Руслан» Георгия Владимова, «Новое назначение» Александра Бекa, «Добро вам!» Василия Гроссмана[9] и др.[10]
Бакланов выступал за вывод войск из Афганистана и против чеченской войны. В октябре 1993 года подписал открытое «письмо сорока двух». В апреле 2001 года подписал письмо в поддержку политики В. В. Путина в Чечне. В 2004 году опубликовал публицистическую повесть «Кумир», направленную против Солженицына.
Занимал руководящие должности в Союзе писателей. Был председателем комиссии по литературному наследию К. А. Икрамова (с 1990 года), сопредседателем фонда «Знамя» (с 1993 года), газеты «Культура» (с 1996), Стратегического правления фонда «Культурная инициатива» (затем Институт «Открытое общество» — фонд Дж. Сороса), членом Русского ПЕН-центра, авторского совета РАО (с 1993), Совета по культуре и искусству при Президенте РФ (1996[3]—2001), совета международного историко-просветительского общества «Мемориал», межрегиональной общественной организации «Академия российского искусства» (с 1995 года)[3].
Умер 23 декабря 2009 года в Москве. Похоронен на Троекуровском кладбище.
Библиография
Произведения
- В Снегирях. Повесть (1954)
- Южнее главного удара. Повесть (1957)
- Пядь земли. Повесть (1959)
- Мёртвые сраму не имут. Повесть (1961)
- Июль 41 года. Роман (1964)
- Карпухин. Повесть (1965)
- Темп вечной погони. Очерк об Америке (1972)
- Был месяц май (Почём фунт лиха). Рассказ[4] (1962-75)
- Друзья. Роман (1975)
- Канада. Очерк (1976)
- Навеки девятнадцатилетние. Повесть (1979)
- Литературные портреты («Об А. Т. Твардовском», «О Павле Нилине» и др.) (1973-81)
- Меньший среди братьев. Повесть (1981)
- Свой человек (Миг между прошлым и будущим). Повесть (1990)
- И тогда приходят мародёры. Роман (1995)
- Жизнь, подаренная дважды. Воспоминания (1999)
- Мой генерал. Повесть (1999)
Собрания сочинений
- Собрание сочинений. В 4-х томах. Вступ. ст. И. Дедкова. — М.: Художественная литература, 1983—1985, 100 000 экз.
- Собрание сочинений. В 5-ти томах. — СПб.: Пропаганда, 2003.
- Избранные произведения. В 2-х томах. — М.: Художественная литература, 1979—1980., 100 000 экз.
- Собрание сочинений. В 5-ти томах. — М.: Книжный Клуб Книговек, 2012.
- Избранное. В 2-х томах. М.: Книжный клуб 36.6, 2013.[3]
Книги
- В Снегирях. — М.: Советский писатель, 1955.
- В Снегирях. Повести. Рассказы. Очерки. — М.: Советский писатель, 1957.
- Девять дней. Повесть. — М., Советский писатель, 1958.
- Южнее главного удара. — М., Воениздат, 1959.
- Пядь земли. — М.: Советский писатель, 1960
- В Снегирях. Повесть. — М.: Гослитиздат, 1961.
- Южнее главного удара. — М.: Советский писатель, 1961
- Мёртвые сраму не имут. — М.: Советский писатель, 1962
- Почём фунт лиха. — М.: Советская Россия, 1962
- 49 дней. — М.: Искусство, 1963
- Три повести. — М.: Гослитиздат, 1963
- Июль 41 года. — М.: Советский писатель, 1965.
- Мёртвые сраму не имут. — М., Советская Россия, 1966.
- Военные повести. — М.: Советский писатель, 1967.
- Карпухин. — М., Советская Россия, 1967.
- Пядь земли. — М.: Советский писатель, 1970
- Был месяц май. — М.: Искусство, 1971
- О нашем призвании. — М.: Советская Россия, 1972
- Темп вечной погони. — М.: Советский писатель, 1972
- Пядь земли. — М.: Художественная литература, 1973
- Пядь земли. — Новосибирск, 1973
- Избранное. — М., Московский рабочий, 1974.
- Пушки стреляют на рассвете. — М.: Детская литература, 1974
- Военные повести. — М.: Советский писатель, 1975,
- Друзья. Роман. — М.: Советский писатель, 1976; 1977.
- День нынешний и день минувший. — М.: Московский рабочий, 1977.
- Пядь земли. — М.: Известия, 1978
- Друзья. Карпухин. — М.: Московский рабочий. 1980.
- Пядь земли. Повести и рассказы. — М.: Советская Россия, 1980.
- Навеки—девятнадцатилетние. — М.: Советский писатель, 1980
- Навеки—девятнадцатилетние. — М.: Художественная литература, 1980 (Роман-газета).
- Военные повести. — М.: Советский писатель, 1981
- Меньший среди братьев. — М.: Советский писатель, 1982;
- Навеки—девятнадцатилетние. — М.: Молодая гвардия, 1982
- Военные повести. — М.: Советский писатель, 1983
- Пядь земли. — Кишинёв, 1983
- Загадка простоты. Сб. статей. — М.: Советский писатель, 1984.
- Военные повести. — М.: Современник, 1984
- Навеки—девятнадцатилетние. — М.: Советский писатель, 1984
- Навеки—девятнадцатилетние. — М., Воениздат, 1985
- Навеки—девятнадцатилетние. — Кемерово, 1985
- Военные повести. — М.: Современник, 1986
- Ехали земляки… — М.: Советская Россия, 1986.
- Навеки—девятнадцатилетние. — М.: Детская литература, 1986
- Навеки—девятнадцатилетние. — Киев, 1986
- Вот и кончилась война: повести, рассказы. — М.: Современник, 1987.
- Меньший среди братьев. — М.: Художественная литература, 1987 (Роман-газета)
- Повести и рассказы. — М.: Московский рабочий, 1987.
- Навеки — девятнадцатилетние. Повести. — М.: Известия, 1988.
- Июль 41 года. Навеки — девятнадцатилетние. — М.: Художественная литература, 1988.
- Свет вечерний. Рассказы. — М.: Правда, 1988.
- Карпухин. Друзья. Меньший среди братьев. — М.: Советская Россия, 1989.
- Время собирать камни. Выступления, беседы, статьи, лит. портреты. — М.: АПН, 1989.
- Навеки—девятнадцатилетние. — Воронеж, 1989
- Пядь земли. — М.: Советский писатель, 1989
- Был месяц май. — М.: Искусство, 1990
- Свой человек. — М.: Международные отношения, 1993
- Навеки—девятнадцатилетние. — Курган, 1995
- Я не был убит на войне. — М.: Московский рабочий, 1995
- Входите узкими вратами. Невыдуманные рассказы. — М.: РИК «Культура», 1996.
- И тогда приходят мародеры. — М.: Книжная палата, 1996.
- Жизнь, подаренная дважды. Воспоминания, рассказы. — М.: Вагриус, 1999.
- Мой генерал. Повести и рассказы. — М.: Вагриус, 2000[3].
- Дороги пришедших с войны. Невыдуманные рассказы, статьи, воспоминания. — М.: Пушкинская библиотека, 2005.
- Война / Krieg: 1941-45. Произведения русских и немецких писателей (К. Воробьёв, Г. Айзенрайх, В. Кондратьев, Г. Ледиг, В. Некрасов, Г. Гайзер, В. Быков, Ф. Фюман, Г. Бакланов, Г. Белль, Ю. Бондарев, З. Ленц, Д. Гранин, В. Борхерт). — М., ПРОЗАиК, 2012. — ISBN 978-5-91631-115-0.
- Навеки — девятнадцатилетние. — М.: Эксмо, 2014.
Отзывы
Свойственный людям, действующим в военных повестях Бакланова, героизм проявляется в том, что наряду с храбростью у них есть честность, главное — честность перед собой; храбрость без честности не живёт[9].
В «Пяди земли» Бакланова была определённая смелость и дерзость: после «эпических полотен» вдруг «пядь», всего несколько действующих лиц, никаких особо эпохальных сражений, броских геройств, а у читателя (особенно воевавшего) сжимается сердце, его душит боль, потому что так было и всё похоже на его собственную войну[11].
Киносценарии и экранизации
Киносценарии
- 1960 — Чужая беда
- 1961 — Горизонт
- 1962 — 49 дней
- 1964 — Пядь земли
- 1969 — День и вся жизнь
- 1970 — Был месяц май
- 1970 — Салют, Мария!
- 1972 — Карпухин
- 1978 — Познавая белый свет
Экранизации
- 1980 — Разжалованный (к/м, режиссёр Александр Сокуров)
Интервью
- [magazines.russ.ru/druzhba/1999/2/baklan.html Бакланов Г. Эта долгая память. Беседу ведёт Ирина Ришина] // Дружба народов. — 1999. — № 2.
- [modernlib.ru/books/baklanov_grigoriy_yakovlevich/i_togda_prihodyat_maroderi/read_1/ Разговор на фоне новой книги. Из диалога Ирины Ришиной и Григория Бакланова] // Бакланов Г. Я. И тогда приходят мародёры. Роман // ModernLib.Ru.
Награды и премии
- Орден «За заслуги перед Отечеством» 3-й степени (1998)
- Орден Отечественной войны I степени (1985)
- Орден Трудового Красного Знамени
- Орден Дружбы народов
- Орден Красной Звезды (5.01.1945)
- Орден «Знак Почёта»
- Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» (1945)
- Медаль «За взятие Будапешта» (1945)
- Медаль «За взятие Вены» (1945)
- Медаль «За укрепление боевого содружества» (1986)
- Премия им. К. Симонова (1981)
- Премия Нурекской ГЭС
- Государственная премия СССР (1982) — за повесть «Навеки — девятнадцатилетние»
- Государственная премия РФ в области литературы (1997)[12]
- Пенсия Президента РФ (с 1995)[3].
Напишите отзыв о статье "Бакланов, Григорий Яковлевич"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Юферев С. [topwar.ru/26087-leytenantskaya-proza-grigoriy-baklanov.html «Лейтенантская проза» — Григорий Бакланов] // Военное обозрение. — 1.04.2013.
- ↑ 1 2 3 4 [podvignaroda.mil.ru/?#id=27126084&tab=navDetailManAward Фридман Григорий Яковлевич. Орден Красной Звезды] // ОБД «Подвиг народа в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.».
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 [magazines.russ.ru/authors/b/baklanov/ Григорий Яковлевич Бакланов] // Авторы // Журнальный зал.
- ↑ 1 2 3 [magazines.russ.ru/druzhba/1999/2/baklan.html Бакланов Г. Эта долгая память. Беседу ведёт Ирина Ришина] // Дружба народов. — 1999. — № 2.
- ↑ [podvignaroda.mil.ru/?#id=1533857787&tab=navDetailManAward Фридман Григорий Яковлевич. Медаль «За взятие Будапешта»] // ОБД «Подвиг народа в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.».
- ↑ Каурова Г. К. [az-libr.ru/index.htm?Persons&000/Src/0010/index Бакланов Григорий Яковлевич (11.09.1823)] // AZ Libraru.
- ↑ [gov.karelia.ru/Karelia/1356/33.html Бакланов Г. Война требует правды] // Военный вестник. — 9.05.2005.
- ↑ Сарнов Б. [lit.1september.ru/article.php?ID=200403006 Виктор Шкловский до пожара Рима] // Литература. — 1996. — № 21.
- ↑ 1 2 Оборин Л. [magazines.russ.ru/znamia/2010/5/ob20.html О Григории Бакланове] // Знамя. — 2010. — № 5.
- ↑ Сарнов Б. [magazines.russ.ru/voplit/2012/6/s1.html Как это было. К истории публикации романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба»] // Вопросы литературы. — 2012. — № 6.
- ↑ Кондратьев В. Повесть-реквием. О повести «Навеки девятнадцатилетние» // Дружба народов. — 1979. — № 11.
- ↑ [graph.document.kremlin.ru/page.aspx?1100628 Указ Президента РФ от 6.06.1998 № 657 «О присуждении Государственных премий Российской Федерации в области литературы и искусства 1997 года»] // Кremlin.ru.
Литература
- Аннинский Л. Мы ещё повоюем? О повести «Меньший среди братьев» // Литературное обозрение. — 1981. — № 11.
- Бочаров А. Именем павших. О повести «Мёртвые сраму не имут» // Литературная газета. — 4.07.1961.
- Бочаров А. Истоки победы // Знамя. — 1965. — № 5.
- Бочаров А. Полнота исторической правды. О повести «Южнее главного удара» // Знамя. — 1965. — № 5.
- Бочаров А. Талант истинный и честный // Бакланов Г. Навеки девятнадцатилетние. — М., 1980.
- Бочаров А. Поле притяжения. О повести «Навеки девятнадцатилетние» // Литературная Россия. — 1979. — № 32.
- Быков В. Живые — памяти павших // Дружба народов. — 1962. — № 12; Живая память поколений. — М., 1965.
- Быков В. О правде войны и правде мира. Заметки о прозе Г. Бакланова // Дружба народов. — 1996. — № 11.
- Быков В. По праву памяти. О повести «Навеки девятнадцатилетние» // Правда. — 16.07.1979.
- Дедков И. О Судьбе и чести поколения // Новый мир. — 1983. — № 5.
- Дедков И. Лейтенант Мотовилов, его друзья и враги, или О судьбе и чести поколения // Живое лицо времени. Очерки прозы семидесятых-восьмидесятых. — М., 1986.
- Заманский Л. Помнить это нам всю жизнь… О творчестве Григория Бакланова // Литературная Россия. — 1983. — № 37.
- Злобин А. На главном направлении. О повести «Южнее главного удара» // Новый мир. — 1958. — № 8.
- Иванова Н. Перед зеркалом. О повести «Меньший среди братьев» // Октябрь. — 1981. — № 10.
- Козлов И. Огонь, а не пепел. О повести «Пядь земли» // Литература и жизнь. — 18.11.1959.
- Кондратович А. Мера всех мер // Новый мир. — 1966. — № 4.
- Кондратьев В. Повесть-реквием. О повести «Навеки девятнадцатилетние» // Дружба народов. — 1979. — № 11.
- Лазарев Л. Пядь нашей земли // Литературная газета. — 18.06.1959.
- Лазарев Л. Пядь отвоёванной земли. О прозе Григория Бакланова // Лазарев Л. И. Это наша судьба. — М., 1983.
- Ласкина А. Остаться в памяти: беседы и встречи. — М., Советский писатель, 1991.
- Максимов В. Благодарение подвигу // Литературная газета. — 13.12.1967.
- Морозова Т. Трое под майским «Знаменем». О романе Григория Бакланова «И тогда приходят мародёры» // Литературная газета. — 19.07.1995.
- Огнев В. Навеки девятнадцатилетние: Г. Бакланов и его герои // Юность. — 1985. — № 4.
- Оскоцкий В. Исповедь на исходе века // Вопросы литературы. — 2000. — № 2.
- Оскоцкий В. Неслышный ход истории. О повести «Навеки девятнадцатилетние» // Литературное обозрение. — 1980. — № 1.
- Сарнов Б. Черты времени. О повести «В снегирях» // Знамя. — 1955. — № 7.
- Смелков Ю. Жизнь в мирные дни. О повести «Меньший среди братьев» // Знамя. — 1981. — № 10.
- Трифонов Ю. Денисов и другие. О повести «В снегирях» // Литературная газета. — 7.04.1955.
- Турков А. Голос памяти. О повестях Григория Бакланова // Советская культура. — 29.06.1982.
- Филиппов Г. Во имя жизни. О повести «Навеки девятнадцатилетние» // Звезда. — 1983. — № 5.
- Холмогоров М. [magazines.russ.ru/voplit/1997/1/holmog.html Воины и мародёры: Заметки о прозе Г. Бакланова] // Вопросы литературы. — 1997. — № 1.
Ссылки
- [magazines.russ.ru/authors/b/baklanov/ Григорий Бакланов] в «Журнальном зале».
- [www.lib.ru/PROZA/BAKLANOW/ Бакланов, Григорий Яковлевич] в библиотеке Максима Мошкова
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Бакланов, Григорий Яковлевич
У Ростовых, как и всегда по воскресениям, обедал кое кто из близких знакомых.
Пьер приехал раньше, чтобы застать их одних.
Пьер за этот год так потолстел, что он был бы уродлив, ежели бы он не был так велик ростом, крупен членами и не был так силен, что, очевидно, легко носил свою толщину.
Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней.
Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.
Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
Категории:
- Родившиеся 11 сентября
- Родившиеся в 1923 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Воронеже
- Умершие 23 декабря
- Умершие в 2009 году
- Умершие в Москве
- Писатели по алфавиту
- Писатели СССР
- Писатели России XX века
- Сценаристы по алфавиту
- Сценаристы СССР
- Сценаристы России
- Сценаристы XX века
- Лауреаты Государственной премии РФ
- Лауреаты Государственной премии СССР
- Кавалеры ордена «За заслуги перед Отечеством» 3 степени
- Кавалеры ордена Отечественной войны I степени
- Кавалеры ордена Трудового Красного Знамени
- Кавалеры ордена Дружбы народов
- Кавалеры ордена Красной Звезды
- Кавалеры ордена «Знак Почёта»
- Награждённые медалью «В память 850-летия Москвы»
- Награждённые медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
- Награждённые медалью «За взятие Будапешта»
- Награждённые медалью «За взятие Вены»
- Награждённые медалью «Ветеран труда»
- Награждённые медалью «За укрепление боевого содружества» (СССР)
- Григорий Бакланов
- Русские писатели XX века
- Поэты и писатели Воронежа
- Писатели-соцреалисты
- Лауреаты Государственной премии РФ в области литературы и искусства
- Литераторы, известные под псевдонимами
- Выпускники Литературного института имени А. М. Горького
- Главные редакторы России
- Члены КПСС
- Члены Союза писателей СССР
- Похороненные на Троекуровском кладбище
- Преподаватели Литературного института имени А. М. Горького
