Кричевский, Григорий Александрович

Григорий Кричевский
Имя при рождении:	Григорий Александрович Кричевский
Род деятельности:	медиаменеджер, тележурналист, телеведущий, радиоведущий

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Григо́рий Алекса́ндрович Криче́вский (11 февраля 1964, Москва) — российский медиаменеджер, тележурналист, теле- и радиоведущий, бывший генеральный директор телеканала «Звезда». В прошлом он также руководил информационным вещанием телеканалов НТВ, ТВ-6, ТВС и «Культура».

Биография

Григорий Кричевский родился 11 февраля 1964 года в Москве. В 1987 году окончил Московский государственный педагогический институт иностранных языков имени Мориса Тореза по специальности «Филолог», «Переводчик с французского языка». Впоследствии он закончил бизнес-школу МГУ имени М. В. Ломоносова по специальности «Управление предприятием».

Профессиональная деятельность

В 1988 году Кричевский начал работать в Главной редакции радиовещания на Западную Европу Гостелерадио СССР в качестве диктора на французском языке. В начале 1990-х годов работал диктором на французском языке на «Московском радио» и в информационной службе РГТРК «Останкино».

С 1992 года^{[нет в источнике 2796 дней]}К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан) Кричевский работал в московском бюро радио «Свобода». Под руководством Владимира Кулистикова до середины 1996 года работал одним из сменных редакторов отдела новостей Русской службы в московском бюро радиостанции.

Телевидение

НТВ, ТВ-6, ТВС

По приглашению Владимира Кулистикова пришёл на НТВ. Работал на телевидении с 1996 по 2014 год.

С 1996 по 2000 год работал ведущим утренних и дневных выпусков информационной программы «Сегодня» на телеканале НТВ, иногда замещая своих коллег в программе «Сегодня вечером». Параллельно работал консультантом и редактором в информационно-аналитической программе «Итоги», несколько раз заменял Евгения Киселёва в качестве ведущего программы. Вёл репортаж с первой торжественной церемонии вступления в должность президента России Владимира Путина (7 мая 2000 года).

В 1999 году — автор, сценарист и ведущий документального фильма «Жизнь под грифом „Секретно“» из цикла «Новейшая история», в котором рассказывалось об истории бегства из США и жизни в СССР двух советских разведчиков Иосифа Берга и Филиппа Староса.

С февраля 2000 года — главный редактор Службы информации телекомпании НТВ, первый заместитель генерального директора канала. Принимал участие во встрече журналистов НТВ с президентом Путиным 29 января 2001 года.

После перехода НТВ под контроль «Газпром-Медиа» 14 апреля 2001 года Кричевский вместе со многими своими коллегами покинул телекомпанию и перешёл работать сначала на телеканал ТНТ, а затем — на телеканал Бориса Березовского ТВ-6.

Весной 2001 года Григорий Кричевский сменил Михаила Пономарёва на посту главного редактора Службы информации телекомпании ТВ-6 (МНВК). В 2001—2002 годах — главный редактор информационных программ телеканала, а также заместитель генерального директора ТВ-6.

Параллельно с административной деятельностью, на ТВ-6 Кричевский вёл прямые включения с рок-фестиваля «Нашествие-2001» в паре с Юлией Бордовских, один выпуск программы «Тушите свет», а также фильмы из цикла «Новейшая история». Отдельного внимания заслуживают такие работы Кричевского из этого цикла, как «Женщина русского лейтенанта» о вдове члена экипажа атомной подводной лодки К-141 «Курск», капитана-лейтенанта Дмитрия Колесникова Ольге, а также фильм «Красная капелла: охота на пианистов».

С июня 2002 по март 2003 года — руководитель информационных программ на телеканале ТВС. Этот телеканал был основан журналистским коллективом, который ранее работал на телеканалах НТВ и ТВ-6 и выиграл аукцион на шестую метровую частоту, принадлежавшую ТВ-6, в марте 2002 года. 17 марта 2003 года ушёл с телеканала после конфликта с Евгением Киселёвым и другими видными сотрудниками ТВС, которые посчитали невозможным работать под руководством Кричевского — среди них были Владимир Кара-Мурза, Алексей Воробьёв, Елизавета Листова, Владимир Соловьёв, Виктор Шендерович, Михаил Осокин и Марианна Максимовская. Чуть раньше из-за конфликта с Кричевским команду Киселёва покинули Светлана Сорокина, Вячеслав Крискевич, Андрей Норкин, Ашот Насибов.

Дальнейшая профессиональная деятельность

После ухода с ТВС и последующего закрытия телеканала в июне 2003 года рассматривалась возможность перехода Кричевского на «Первый канал» в качестве шеф-редактора и ведущего воскресного выпуска программы «Время». Месяцем позже, в июле того же года, Григорий Кричевский начал работу над созданием нового круглосуточного информационного канала под условным названием «Новости-24» в структуре ВГТРК. Планировалось, что данный телеканал начнёт вещание на 25-м дециметровом канале в Москве (где должна была выходить русская версия европейского новостного телеканала Euronews) или же на шестом метровом канале, который на тот момент принадлежал телеканалу «Спорт». Но вскоре последняя информация была опровергнута. К началу-середине 2004 года идея данного телеканала была заморожена.

С апреля 2005 по март 2007 года являлся заместителем главного редактора телеканала «Культура». Также курировал информационное вещание этого телеканала — программу «Новости культуры».

С января 2007 года Григорий Кричевский занимался информационной политикой медиагруппы «Звезда», куда входят одноимённые телеканал и радиостанция. Перешёл на телеканал по приглашению Руслана Соколова, тогдашнего гендиректора «Звезды».

C сентября 2007 по апрель 2012 года — генеральный директор телеканала «Звезда». С апреля 2012 по март 2013 года — генеральный директор медиагруппы ОАО «Телерадиокомпания Вооруженных Сил РФ „Звезда“».

С марта 2013 года снова занимал пост генерального директора телеканала «Звезда». В марте 2014 года ушёл с телевидения. Об этом он заявил в июле 2014 года в интервью радиостанции «Коммерсантъ FM».

С 25 сентября 2015 года по настоящее время занимает пост генерального директора ЗАО «УК ГЛАВКИНО».

Ссылки

• [www.tefi.ru/ru/art/ART-biograf/index.php?id14=329&i14=217 Григорий Кричевский] на сайте Академии Российского телевидения

Отрывок, характеризующий Кричевский, Григорий Александрович

Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.