Семёнов, Григорий Михайлович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Григорий Михайлович Семёнов»)
Перейти к: навигация, поиск
Григорий Михайлович Семёнов

Атаман Григорий Михайлович Семёнов. Чита, 1919
Дата рождения

13 (25) сентября 1890(1890-09-25)

Место рождения

караул Куранжа, Дурулгуевская станица, Забайкальская область, Российская империя

Дата смерти

30 августа 1946(1946-08-30) (55 лет)

Место смерти

Москва, РСФСР, СССР

Принадлежность

Российская империя Российская империя
Белое движение

Годы службы

19081921

Звание

Генерал-лейтенант

Командовал
Сражения/войны

Первая мировая война:

Гражданская война в России:

Награды и премии
В отставке

Глава Дальневосточного союза казаков

Григо́рий Миха́йлович Семёнов (13 [25] сентября 1890, караул Куранжа, Дурулгуевская станица, Забайкальская область — 30 августа 1946, Москва) — казачий атаман, деятель Белого движения в Забайкалье и на Дальнем Востоке, генерал-лейтенант (1919).





Происхождение и образование

Родился в карауле Куранжа Дурулгуевской станицы Забайкальского казачьего войска (в настоящее время село в Ононском районе Забайкальского края).
Отец — Михаил Петрович Семёнов (ум. 1911), забайкальский казак.
Мать — Евдокия Марковна (ум. 1920), в девичестве Нижегородцева, из старообрядцев.

Начальное образование получил в двухклассном училище в Могойтуе. Свободно говорил по-монгольски и по-бурятски.
В 1908—1911 годах учился в Оренбургском казачьем юнкерском училище, по окончании которого получил похвальный листК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2906 дней] начальника училища и чин хорунжего.

Начало службы

С августа 1911 года Семёнов — хорунжий 1-го Верхнеудинского полка. Проходил службу в военно-топографической команде во Внешней Монголии, где производил маршрутные съёмки. Наладил хорошие отношения с монголами, для которых перевёл с русского языка «Устав кавалерийской службы русской армии», а также стихи Пушкина, Лермонтова, ТютчеваК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2906 дней]. Близко сошёлся с наиболее видными представителями монгольского общества и даже принял определённое участие в подготовке и осуществлении государственного переворотаК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2906 дней], в результате которого 11 декабря 1911 года была провозглашена независимость Внешней Монголии от империи Цин.

В 1911—1912 был прикомандирован ко 2-й Забайкальской батарее. 19 апреля 1913 года командируется в 1-й Читинский полк. 20 декабря 1913 года Семёнов переводится в Приамурье, в 1-й Нерчинский полк, где оказался в одной части с бароном Р. Ф. фон Унгерн-Штернбергом и бароном П. Н. Врангелем — командиром полка.

Первая мировая война и революция

С началом Первой мировой войны Семёнов — на фронте, в составе 1-го Нерчинского полка. В конце сентября 1914 года Уссурийская бригада, куда входил полк, прибыла под Варшаву. В первые же месяцы войны он был награждён орденом Святого Георгия IV степени за подвиг, совершённый 11 ноября 1914 года (отбил захваченное неприятелем знамя своего полка и обоз Уссурийской бригады).
26 декабря 1916 года удостоен Георгиевского оружия за то, что 2 декабря 1914 года во главе казачьего разъезда первым ворвался в занятый немцами город Млава.

С 10 июля 1915 года Семёнов занимал должность полкового адъютанта. Барон П. Н. Врангель, в то время командир Нерчинского казачьего полка, в своих воспоминаниях дал ему следующую характеристику[1]:

Семёнов, природный забайкальский казак, плотный коренастый брюнет, ко времени принятия мною полка, состоял полковым адъютантом и в этой должности прослужил при мне месяца четыре, после чего был назначен командиром сотни. Бойкий, толковый, с характерной казацкой смёткой, отличный строевик, храбрый, особенно на глазах начальства, он умел быть весьма популярным среди казаков и офицеров. Отрицательными свойствами его были значительная склонность к интриге и неразборчивость в средствах для достижения цели. Неглупому и ловкому Семёнову не хватало ни образования (он кончил с трудом военное училище), ни широкого кругозора, и я никогда не мог понять, каким образом мог он выдвинуться впоследствии на первый план гражданской войны.

В начале 1916 года Семёнов принял командование над 6-й сотней Нерчинского полка. В конце того же года по ходатайству перешёл в 3-й Верхнеудинский полк, находившийся в Персии, куда прибыл в январе 1917 года. Воевал на Кавказе, затем в составе дивизии Левандовского совершил поход в персидский Курдистан. Вскоре получил звание есаула.

После присяги временному правительству

По возвращении из Персии, находясь на Румынском фронте, Семёнов обратился с докладной запиской на имя военного министра А. Ф. Керенского, в которой предложил сформировать в Забайкалье отдельный Монголо-бурятский конный полк и привести его на фронт с целью «пробудить совесть русского солдата, у которого живым укором были бы эти инородцы, сражающиеся за русское дело». В мае 1917 года Семёнов возвратился в 1-й Нерчинский полк, где его избирают делегатом на 2-й Круг Забайкальского казачьего войска, намеченный на август в Чите. В июне 1917 года назначен комиссаром Временного правительства по формированию добровольческих частей из монголов и бурят в Забайкальской области.

Гражданская война

После Октябрьской революции Семёнов, имея разрешение не только от Временного правительства, но и от Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, продолжал формировать в Забайкалье конный Бурято-монгольский казачий отряд. Но в отряд он принимал не только монголов и бурят, но и русских.

Условием принятия в полк был отказ от революционных завоеваний: комитетов, отмены дисциплины и чинопочитания и пр.[2] Поняв, что Семёнов создаёт антибольшевистские части, в конце ноября 1917 года большевики в Чите попытались принять решение о его аресте. Но Семёнов действовал более решительно и, обманув членов местного Совета, с верными ему казаками убыл на станцию Даурия, где продолжил формирование своего отряда. В первой половине декабря на станции Даурия по приговору военно-полевого суда, назначенного есаулом Семёновым, был казнён один из руководителей большевиков на станции Маньчжурия Аркус (он был расстрелян, затем ему вспороли живот и, облив керосином, сожгли)[3].

18 декабря 1917 года на станции Маньчжурия он разоружил и распустил разложившиеся и дезорганизованные части русской армии, находившиеся в полосе отчуждения Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) (720-я ополченческая дружина, железнодорожная рота, части охраны, всего до 1500 человек), разогнал Маньчжурский городской совет, придерживающийся социалистических взглядов. Затем, преодолевая сопротивление генерала Д. Л. Хорвата (управляющий КВЖД от имени России в Маньчжурии), занявшего выжидающую позицию, и китайских властей, Семёнов пополнил и хорошо вооружил свой отряд в 559 человек, и 29 января 1918 года вторгся в Забайкалье, заняв его восточную часть — Даурию.

Так образовался один из первых фронтов гражданской войны — Даурский. Однако, под натиском отрядов красногвардейцев, состоявших из рабочих забайкальских горных заводов, железнодорожников и бывших пленных солдат чехословацкого корпуса под командованием С. Г. Лазо, 1 марта 1918 года Семёнов был вынужден отступить в Маньчжурию.

В марте 1918 года в войсках атамана Семёнова были сформированы три новых полка: 1-й Ононский, 2-й Акшинско-Мангутский и 3-й Пуринский, общей численностью в 900 сабель. К началу апреля 1918 года формирование, именовавшееся Особый Маньчжурский отряд (ОМО), имело численность около 3000 человек. В ОМО входили: японский отряд капитана Окумуры, состоявший из 540 японских солдат и 28 офицеров, и имевших 15 орудий; две офицерские роты; отряд сербов из числа бывших солдат Австро-Венгрии под командованием подполковника Драговича; 3 кавалерийских полка по 4 сотни; два пехотных полка, состоявших из китайцев; команды 4 бронепоездов под началом капитана Шелкового[2].

5 апреля 1918 года отряд Семёнова вновь перешёл в наступление.

Перед началом наступления генерал-лейтенант Никонов, мой помощник по военной части, обратил внимание на чисто формальную ненормальность в области существовавшей в отряде иерархии. Будучи в чине есаула, я имел в своём подчинении генералов и штаб-офицеров, в отношении которых являлся их непосредственным или прямым начальником. Чтобы обойти неловкость подчинения мне старших в чине, высший командный состав отряда обратился ко мне с просьбой принять на себя звание атамана О. М. О.. Моё согласие сгладило все неловкости, так как если я имел незначительный чин, будучи, в сущности, ещё молодым офицером, то мой престиж, как начальника отряда и инициатора борьбы с большевиками, принимался в отряде всеми без исключения и без какого-либо ограничения. Отсюда произошло наименование меня «атаман Семёнов». Впоследствии это звание было узаконено за мной избранием меня походным атаманом Уссурийского, Амурского и Забайкальского войск. После ликвидации Омского правительства и гибели атамана Дутова войсковые представительства казачьих войск Урала и Сибири также избрали меня своим походным атаманом.[2]
Одновременно началось восстание забайкальского казачества против большевиков в приграничных с Маньчжурией станицах по рекам Аргунь и Онон. К маю, пополнившись восставшими казаками, войска Семёнова (7000 штыков и сабель) подошли к Чите. Но местные большевистские советы, стянув отовсюду силы, отбили наступление казаков и сами перешли в контрнаступление. На фронт в район Адриановки стали прибывать красногвардейские отряды железнодорожников станций Чита I и Хилок, горняков Черновских и Арбагарских копей. Бывшие военнопленные венгры организовали интернациональный красногвардейский отряд. Александровский завод выслал отряд в 300 бойцов во главе с П. Н. Журавлёвым, ставшим впоследствии руководителем партизанского движения в Забайкалье и первым командующим Восточно-Забайкальским партизанским фронтом. Послали свои отряды также посёлки Унда — 400 бойцов, Ломовский — 250, Нерчинск и Нерчинский завод — 360, Акша — роту красногвардейцев. Рабочие Читинских железнодорожных мастерских оборудовали для Даурского фронта бронепоезд. Насильственные мобилизации и издевательства семёновцев вызвали рост партизанского движения среди крестьянства и беднейшего казачества. В посёлках и станицах Курунзулай, Онон-Борзя, Ложниково, Кударино, Нижне- и Верхне-Гирюнино и Ольдонда 17 апреля сформировался первый партизанский кавалерийский полк в 680 сабель. В 20-х числах апреля селения Копунь, Зоргол и Газимурский завод выставили свои отряды общей численностью до 1400 человек. Эти отряды объединились в бригаду «Коп-Зор-Газ». В начале мая 1918 года на станцию Адриановку стали прибывать отряды Красной гвардии из Амурской области и из Западной Сибири (из Омска), снабжённые артиллерией. Прибыл 1-й Дальневосточный социалистический отряд, сформированный из матросов и портовых рабочих Владивостока, Благовещенска, Хабаровска. Отряд насчитывал до тысячи бойцов и имел артиллерию. Во главе отряда стояли большевики В. А. Бородавкин[4] и М. И. Губельман[5]. План наступления разработал командующий Даурским фронтом С. Г. Лазо совместно с начальником штаба, бывшим лейтенантом Амурской военной флотилии В. И. Радыгиным.

Начав наступление 15 мая 1918 года, отряды Красной гвардии в нескольких крупных боях нанесли семёновцам поражение у населённых пунктов Бурятская, Могойтуй, Ага, Оловянная. После потери Оловянной Семёнов намеревался закрепиться на правом берегу реки Онон. Но красногвардейкие отряды 27 мая перешли в наступление. Бросив всё, что удалось вывезти из Оловянной — артиллерию, пулемёты и около 240 раненых, семёновцы поспешно отступили к станции Мациевской. Войска Даурского фронта преследовали их и 19 июля после ожесточённого боя овладели Мациевской. Отступив к маньчжурской границе, остатки семёновских отрядов закрепились в районе 86-го и 87-го разъездов. Пользуясь близостью границы и поддержкой китайских властей, семёновцы совершали вылазки на советскую территорию. Трудность их ликвидации заключалась в том, что при попытке наступления красногвардейских отрядов они тотчас же уходили за границу. Для ликвидации семёновцев Лазо в конце июля 1918 года организовал сводный отряд из нескольких сотен 1-го Аргунского казачьего полка и Интернационального отряда. В одну из июльских ночей красногвардейцы бесшумно подошли к лагерю противника и, пустив в ход штыки и приклады, ликвидировали большую часть отряда Семёнова. Уцелевшие семёновцы, бросив имущество и снаряжение, бежали в Маньчжурию. 27 июля войска Даурского фронта заняли станцию Маньчжурия. С китайской делегацией, присланной для переговоров, Лазо заключил соглашение, по которому китайские власти обязались разоружить семёновцев и больше не допускать перехода ими советской границы. Это обязательство китайцы под давлением Японии не выполнили.[6]

Бои между остатками отрядов Семёнова, действовавшими с китайской территории, и красными отрядами в Забайкалье продолжались и в августе 1918 года, когда Семёнову при поддержке интервентов и мятежных частей Чехословацкого корпуса удалось нанести поражение большевикам, и 28 августа захватить Читу.
По докладу американского военного министра Бейкера в военной комиссии сената 15 сентября 1919 года, в Сибири было более 60 тыс. японских, 9 тыс. американских, 1500 британских, 1500 итальянских, 1100 французских солдат. Кроме того, здесь находился 60-тысячный корпус чехословаков, китайские, румынские и польские отряды[6][7][8][9]

В Чите по распоряжению Семёнова было создано военное училище для юнкеров.

Приказом по Сибирской армии от 10 сентября 1918 года Семёнов был назначен командиром 5-го Приамурского армейского корпуса. После переворота 18 ноября 1918 года первоначально не признал А. В. Колчака Верховным правителем, за что приказом от 1 декабря того же года был снят с должности. 8 декабря Семёнов создал под своим командованием Отдельную Восточно-Сибирскую армию в составе 1-го Отдельного Восточного казачьего, 5-го Приамурского и Туземного конного корпусов. Исполняющим должность начальника штаба армии был назначен полковник Л. В. Вериго. Численность армии к весне 1919 года составила от 8 до 10 тыс. человек, включая до 5 тыс. забайкальских казаков[10]. Создание армии не было признано Колчаком.

9 мая 1919 года третьим Войсковым кругом Г. М. Семёнов избран войсковым атаманом Забайкальского казачьего войска. По соглашению с атаманами Амурским и Уссурийским он принял должность Походного атамана Забайкальцев, Амурцев и Уссурийцев со штабом на станции Даурия Забайкальской железной дороги[11].

Приказом А. В. Колчака от 25 мая 1919 года № 136 Г. М. Семёнов назначен командиром 6-го Восточно-Сибирского армейского корпуса, в который по приказу Колчака № 470 была переформирована Отдельная Восточно-Сибирская армия, входившие в которую корпуса стали дивизиями. 18 июля Семёнов был назначен помощником главного начальника Приамурского края и помощником командующего войсками Приамурского военного округа с производством в генерал-майоры, 23 декабря — командующим войсками Иркутского, Забайкальского и Приамурского военных округов на правах главнокомандующего армиями с производством в генерал-лейтенанты. В октябре 1918 года помощник генерала Д. Л. Хорвата по военным вопросам генерал П. П. Иванов-Ринов телеграфировал начальнику штаба верховного главнокомандующего Сибирской армией:
«Положение на Дальнем Востоке таково: Хабаровск, Нижний Амур и железная дорога Хабаровск — Никольск заняты атаманом Калмыковым, которого поддерживают японцы, за что Калмыков предоставляет им расхищать неисчислимые ценности Хабаровска. Японцы в свою очередь предоставляют Калмыкову открыто разбойничать, именно: разграбить хабаровский банк, расстреливать всех, кого захочет, смещать и назначать начальников окружных управлений Хабаровска и осуществлять самую дикую диктатуру. Семёнов, поддерживаемый также японцами, хотя и заявляет о своей лояльности в отношении командного состава и правительства, позволяет своим бандам также бесчинствовать в Забайкалье, именно: реквизировать наши продовольственные грузы, продавать их спекулянтам, а деньги делить между чинами отрядов».[12]
Число лиц, казнённых семёновцами в Забайкалье, неизвестно. Наиболее крупные места заключения располагались на станции Даурия, где были расквартированы войска номинально подчинявшегося Семёнову барона Унгерна, и Маккавеево, где командовал А. И. Тирбах. В Кяхте семёновцами был организован застенок, в который свозились для физического истребления неблагонадёжные из Западной Сибири и Дальнего Востока. Считается, что только в городской тюрьме было уничтожено свыше 1500 человек. 1 и 5 января 1920 года был расстрелян 481 человек. Отличались жестокостью казаки отрядов Семёнова, возглавляемые генералами Тирбахом, Унгерном, а также карательные отряды Чистохина и Филыпина. Л. Ф. Власьевский (бывший начальник личной канцелярии атамана Семёнова и затем начальник казачьего отдела штаба Дальневосточной армии Семёнова:
«Об Унгерне ходили легенды. Он был очень жесток. Не щадил ни женщин, ни детей. По его приказанию уничтожалось население целых деревень. И сам он лично с наслаждением расстреливал обречённых на смерть. Таким же жестоким был и начальник особой карательной дивизии семёновской армии генерал Тирбах. Штаб его дивизии находился в местечке Маккавеево. Там Тирбах и вершил свой скорый и страшный суд. Однажды насильственно мобилизованные казаки, не желая служить Семёнову, убили своих офицеров и перешли к партизанам. Вскоре в их станицу прибыл отряд Чистохина. Были собраны все старики. Их запрягли в сани и приказали везти убитых офицеров на кладбище. Там стариков расстреляли, а станицу сожгли».[13]
Сам Семёнов относился к этому так[2]:
…в условиях зарождавшейся гражданской войны, всякая мягкотелость и гуманность должны быть отброшены.

Указом Верховного правителя А. В. Колчака от 4 января 1920 года Г. М. Семёнову была передана (до получения указаний от назначенного Верховным Правителем России А. И. Деникина) «вся полнота военной и гражданской власти на всей территории Российской Восточной Окраины (РВО), объединённой российской верховной властью».

После расстрела А. В. Колчака Забайкалье на период с января по ноябрь 1920 года стало последним оплотом Белого движения в Сибири. В начале 1920 года генерал-лейтенант Г. М. Семёнов возглавил читинское Правительство Российской восточной окраины.

В феврале 1920 года остатки частей В. О. Каппеля под командованием С. Н. Войцеховского соединились с войсками Г. М. Семёнова. 20 февраля 1920 года в Забайкалье Верховный Главнокомандующий Восточным фронтом Г. М. Семёнов из трёх корпусов войск Восточного фронта Русской армии сформировал Дальневосточную армию.

С февраля по август 1920 года Читинским отделением Госбанка по указанию Семёнова были выпущены денежные знаки в 100 и 500 рублей, получившие название «воробьи» и «голубки» (по характерным цветам печати). В условиях галопирующей инфляции и роста цен принимались населением эти знаки плохо. Впоследствии они были аннулированы Дальневосточной республикой (ДВР) на основании законов 1920 и 1921 годов.

В 1920 году приказом Г. М. Семёнова был учреждён Крест Особого Маньчжурского отряда, которым награждались за храбрость, проявленную в боях с большевиками, лучшие бойцы ОМО.

С апреля по октябрь 1920 года войска под командованием Семёнова вели ожесточённые бои с Народно-революционной армией ДВР. Дисциплина в семёновской армии начала падать. Осенью 1920 года от Семёнова ушёл его главный сподвижник, барон Унгерн. Атаман издал приказ, в котором говорилось: «Командующий конно-азиатской дивизией генерал-лейтенант барон фон Унгерн-Штернберг последнее время не соглашался с политикой главного штаба. Объявив свою дивизию партизанской, он ушёл в неизвестном направлении. С сего числа эта дивизия исключается из состава вверенной мне армии, и штаб впредь снимает с себя всякую ответственность за её действия».

После упорных боёв с большевиками остатки отрядов Семёнова под давлением превосходящих сил Народно-революционной армии ДВР 22 октября 1920 года оставили Читу и отступили из Забайкалья в Маньчжурию. Сам Семёнов, бросив остатки своей армии бежал из Читы на аэроплане. Остатки его отрядов и отрядов Унгерна частью рассеялись или остались в Монголии, частью по КВЖД добрались до Харбина, и весной 1921 года перебрались в Приморье, где принимали участие в боях с большевиками на стороне правительства братьев Меркуловых. Сам Семёнов появился в Харбине в начале ноября 1920 года, за три недели до прихода туда эшелонов с остатками его отрядов. 21 ноября Семёнов встретился с начальником тыла своей армии генерал-майором П. П. Петровым, сообщившим ему, что казаки и офицеры настроены против него весьма решительно, а командование 2-го Сибирского (генерал-майор И. С. Смолин) и 3-го Поволжского (генерал-майор В. М. Молчанов) корпусов открыто обвиняет его в трусости и отказывается дальше подчиняться. Пытаясь сохранить контроль над войсками и отстранить от командования генералов Смолина и Молчанова Семёнов издаёт приказы № 700/а, 703/а, 705/а от 25, 28 и 30 ноября 1920 года, в которых все штабы и учреждения Дальневосточной армии были объявлены расформированными и находившимися в состоянии реорганизации. Но его уже никто не слушает. В конце мая 1921 года Семёнов в Японии встречается с бывшим военным агентом (атташе) Российской Империи в Японии генералом М. П. Подтягиным и послом Д. И. Абрикосовым[14] и предъявляет требование передачи ему денег и золота, направлявшихся на закупку снаряжения для армии Колчака и его отрядов в Забайкалье, но получит только 338 тыс. иен. После этого Семёнов на пароходе отправляется во Владивосток, с надеждой возглавить войска Приамурского земского края, в которых служило много казаков из Забайкалья. Но в порту Владивостока казаки узнали его, припомнили ему бегство из Читы и даже не дали возможности сойти на берег[15].

Эмиграция

После инцидента в порту Владивостока в 1921 году Семёнов вынужден был окончательно покинуть Россию. Эмигрировав в Японию, а затем в Китай, Семёнов вскоре уехал в США и Канаду просить помощи у Совета послов (В 1920 году царские послы организовались в Совет послов под председательством Г. П. Бахметьева, в прошлом крупного русского инженера, несколько лет до 1917 года стажировавшегося в США, который начал координировать из Вашингтона через Париж, Лондон и Токио всю финансовую помощь эмиграции), но не получив какой-либо помощи вернулся и обосновался в Японии. С образованием в 1932 году подконтрольного Японии государства Маньчжоу-Го Семёнов вновь пытается вернуться в политику. Японцы предоставили атаману дом в Дайрене, где он прожил до августа 1945 года, и назначили ежемесячную пенсию в 1000 золотых иен. Возглавлял Дальневосточный союз казаков.

С 1934 года принимал участие в мероприятиях Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи (БРЭМ), фактически являвшимся японским центром подготовки разведывательно-диверсионных групп из числа белоэмигрантов для заброски на территорию СССР. Показания генерала Л. Ф. Власьевского, сделанные 26 по 30 августа 1946 года в ходе судебного следствия в Военной коллегии Верховного суда СССР, свидетельствуют о том, что атаман Г. Семенов встречался в Мукдене с главой японской военной миссии в Харбине генералом Андо для решения вопроса об объединении всех эмигрантов в единую организацию путём создания Бюро по делам русских эмигрантов в Маньчжурии с целью консолидации белоэмигрантских сил на Дальнем Востоке для борьбы с советской властью[16]. О значении этого шага говорит тот факт, что до создания Бюро по делам русских эмигрантов в Маньчжурии имелось более 50 эмигрантских организаций, не имевших центрального руководства. Бюро по делам русских эмигрантов в Маньчжурии состояло из 5 отделов: печати и просвещения, военной подготовки, разведки и контрразведки, снабжения и благотворительности. Причем, во главе 1-го отдела стоял генеральный секретарь Русского фашистского союза (РФС)К. В. Родзаевский Российская фашистская партия, а разведку и контрразведку возглавлял член бюро РФС М. А. Матковский[17]. При каждом отделе находился японский советник. Общее руководство советниками возлагалось на Окачи — секретаря начальника японской военной миссии в Харбине генерала Акикуса. Из протокола допроса Г. Семенова от 27 октября 1945 г. явствует, что на курсах БРЭМ осуществлялось изучение терминологии, принятой в СССР, саперное дело, проводились тренировки по организации взрывов мостов и сбору военных сведений, отрабатывались навыки владения холодным и огнестрельным оружием. В этом же протоколе говорится о создании курсов разведчиков при редакции фашистского журнала «Нация», где с 1934 по 1938 г. прошли подготовку 200 эмигрантов, заброшенных затем в СССР

В 1937 году в ознаменование 20-летия со дня образования ОМО генералом Семёновым был учреждён Знак Особого Манчжурского отряда.

В 1938 году в Харбине вышла его книга мемуаров «О себе: Воспоминания, мысли и выводы».

В августе 1945 года, после разгрома советскими войсками Японии, Семёнов был арестован в Маньчжурии. По распространённой легенде, японский лётчик, пилотировавший самолёт, в котором находился атаман, ошибся и случайно посадил машину на аэродроме Чанчуня, уже занятом советскими войсками.

Но младшая дочь атамана Елизавета Григорьевна Явцева (урождённая Семёнова) в 2001 году рассказала газете «Труд» (2001, 25 апреля) другие подробности ареста отца. По её словам, Григорий Семёнов был захвачен 22 августа 1945 года специальным десантом советских спецслужб на своей вилле в китайском городе Дайрене. При этом у атамана был долгий и обстоятельный разговор с офицерами НКВД[18].
За столом сидели долго, пили чай, беседовали. Когда всё закончилось, кто-то из военных спросил: «Ну а каких же убеждений вы, господа, придерживаетесь сейчас?» Не ручаюсь за дословность, но отец и Жуковский единодушно ответили примерно следующее: «Всё тех же, что и в Гражданскую войну, — за которые у вас расстреливают. Мы — русские офицеры, мы давали присягу вере, Царю и Отечеству и ей, этой присяге, остались верны — революцию не приняли и боролись с большевизмом до последней возможности…»

Однако, в рассказе дочери атамана Семёнова есть нестыковки. По архивным данным, первый советский десант в Дальнем (Дайрэне по-японски, Даляне по-китайски) был высажен утром 22 августа 1945 года 27 самолётами 117-го авиационного полка. Численность десанта — более 950 человек. Командир — генерал-майор А. А. Яманов. Задача десанта — захватить порт, портовые сооружения и склады, не допустить выхода в море судов, находящихся в порту, прервать железнодорожное сообщение. Второй десант был высажен (парашютным способом) в Дальнем около 17.00 22 августа в районе аэродрома, находящегося за городом, с задачей захватить аэродром и не допустить вылета японских боевых и транспортных самолётов. Посадка советских самолётов на этот аэродром началась только 24 августа. Десанты в Дальнем действовали настолько стремительно, что японский гарнизон фактически не оказал сопротивления. Никаких специальных десантов для захвата бывшего атамана Семёнова не было. Место жительства Семёнова указал консул СССР в Дальнем М. Жуковский. В первой из трёх легковых машин, привёзших советских офицеров к дому Семёнова, находился водитель М. Жуковского, указавший дорогу. Советские офицеры прибыли на автомашинах, захваченных в порту Дальнего и у японского коменданта города. Кроме Семёнова, был арестован ряд членов Российского Фашистского Союза (запрещённого японцами в 1943 году после того, как выяснилось, что среди его членов есть агенты НКВД, работающие в Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи и пользовавшиеся поддержкой японских властей при передвижении по Корее, Китаю и Маньчжурии для сбора разведывательной информации в интересах СССР). Основные части Красной Армии вошли в Дальний во второй половине дня 23 августа 1945 года. Арест Семёнова был произведён 24 августа. В этот же день он самолётом, вместе с группой других арестованных, был доставлен на территорию СССР[19][20][21][22]. Дочь Семёнова утверждала, что отца арестовали 22 августа, а 26 августа даже отпускали домой. Она также рассказывала, что её отец имел 14 наград за подвиги, совершённые во время Первой мировой войны, но ни в одном из источников информации о Семёнове, в том числе и его книге [statehistory.ru/books/Ataman-Semenov-o-sebe--Vospominaniya--mysli-i-vyvody/ «Атаман Семёнов. О себе. Воспоминания, мысли и выводы 1904—1921»] такого количества наград не упоминается.

По ещё одной версии, Семёнов при всех регалиях в парадной форме с шашкой встретил советские войска на железнодорожном вокзале, где и был арестован[23]. Эта версия никем не подтверждается (на сайте ФСБ России размещена газетная статья В. Соцкова, в которой он привёл эту версию без всякого подтверждения). Тем более, что после высадки советского парашютного десанта в Мукдене (Шеньяне) 19 августа 1945 года и занятия его основными силами Красной Армии 20 августа железнодорожного сообщения с Далянем (Дайрэном) и Люйшунем (Порт-Артуром) не было[22]. Вероятной причиной того, что Семёнов остался в Дайрэне, является то, что он не ожидал дальнейшего продвижения частей Красной Армии в направлении Порт-Артура и Дайрэна после издания 17 августа 1945 года приказа о капитуляции японской Квантунской армии (14 августа Япония официально приняла условия безоговорочной капитуляции, основанной на Потсдамской декларации от 26 июля 1945 года) и прекращения основных боевых действий Маньчжурской операции Красной Армии 20 августа 1945 года.

Суд и казнь

Почти год органы СМЕРШ и МГБ вели следствие. В одно дело были объединены следующие лица: Г. М. Семёнов, К. В. Родзаевский, генерал Л. Ф. Власьевский, генерал А. П. Бакшеев, И. А. Михайлов, Л. П. Охотин, князь Н. А. Ухтомский и Б. Н. Шепунов. Начавшийся 26 августа 1946 г. суд широко освещался в советской прессе. Открыл его председатель Военной коллегии Верховного Суда СССР В. В. Ульрих. Подсудимым было предъявлено обвинение в антисоветской агитации и пропаганде, шпионаже против СССР, диверсиях, терроризме. Все подсудимые признали свою вину. 30 августа Военная коллегия признала подсудимых виновными: по приговору атаман Г. М. Семёнов на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 г. был приговорён к смертной казни через повешение с конфискацией имущества как «враг советского народа и активный пособник японских агрессоров». Власьевский, Родзаевский, Бакшеев и Михайлов были приговорены к расстрелу с конфискацией имущества. Князь Ухтомский и Охотин, «учитывая их сравнительно меньшую роль в антисоветской деятельности», приговорены к 20 и 15 годам каторжных работ, соответственно, с конфискацией имущества (Оба скончались в лагерях: Охотин умер в 1948 г., князь Ухтомский — 18 августа 1953 г.).

Генерал Л. Ф. Власьевский: «Семёнов-человек без определенных политических убеждений, политический фантазер с большими авантюристическими наклонностями, но ни в коем случае не человек реальной политики»[24]. Генерал А. П. Бакшеев: «У Семёнова было больше врагов, чем друзей. Он наделал множество ошибок почти государственного масштаба. Но выступить против него мы не могли, нас обвинили бы в измене Японии, которая кроме Семёнова никого поддерживать не будет. После 2-го эмигрантского съезда начальник японской военной миссии в Харбине дал банкет в честь Семёнова, что показало взгляд японцев на Семёнова как на главу эмиграции»[25].

30 августа 1946 года в 23 часа Семёнова казнили через повешение в Москве.

По словам дочери атамана Елизаветы ЯвцевойК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3806 дней], спустя два года и одиннадцать месяцев после ареста отца (24 июля 1948 г.), все три дочери Семёнова — она, Елена и Татьяна — были также арестованы, увезены в Союз, в так называемые «внутренние тюрьмы МГБ», а потом в сибирские лагеря. Сыновей атамана, Вячеслава и Михаила, забрали вслед за отцом в том же 1945 году. Всех детей Семёнова приговорили к 25 годам заключения, кроме Михаила, инвалида детства, расстрелянного в Уссурийске 18 марта 1947 года.

4 апреля 1994 года в отношении Г. М. Семёнова, а 26 марта 1998 г. в отношении остальных семерых подсудимых Военная коллегия Верховного Суда России пересматривала уголовное дело. По статье 58-10 ч. 2 (антисоветская агитация и пропаганда) УК РСФСР дело в отношении всех подсудимых было прекращено за отсутствием состава преступления, в остальной части приговор оставлен в силе, а подсудимые признаны не подлежащими реабилитации[23].

Семья

Жена — Зинаида Васильевна (ум. 30 марта 1945).

Дети:

  • Вячеслав (1915 — 14 октября 1993)
  • Елена (1921—2000)
  • Михаил (1922 — 18 марта 1947)
  • Татьяна (1928 — 4 июня 2011)
  • Елизавета (1930 — 27 марта 2012)
  • Валентина (род. 1943)

Память

Памяти атамана Семёнова посвящена песня рок-группы Калинов Мост «Азиатская» из альбома «Ледяной походъ».

Сочинения

  • Атаман Семёнов. О себе: Воспоминания, мысли и выводы.[2]

Атаман Семенов в искусстве

  • Чернов Т. Н. В те дни на Востоке. // Журнал «Байкал», 1981. — № 3−6.
  • Роман Юлиана Семёнова «Пароль не нужен»
  • Телесериал «Адмиралъ».
  • Телесериал «Исаев» «Пароль не нужен»
  • [str-albatros.livejournal.com/241945.html Бюст] Г. М. Семёнова (скульптор В. И. Разгоняев).
  • Упоминается в сериале «Вепрь» режиссёра Дмитрия Светозарова.
  • Роман Василия Балябина «Забайкальцы»

Напишите отзыв о статье "Семёнов, Григорий Михайлович"

Примечания

  1. Врангель П. Н. Записки. — Кн. I., Гл. I. — цит. по Белое движение. Электронная библиотека Дискавери (DVD) — Москва: ИДДК ГРУПП, 2003.
  2. 1 2 3 4 5 Семёнов Г. М. Атаман Семёнов. О себе. Воспоминания, мысли и выводы. 1904−1921 — Харбин, 1938.; М.: Издательство «Центрполиграф», 2007. — ISBN 978-5-9524-2694-8.
  3. Дело Н-18765, Т. 2., С. 4−7 — цит. по Шишкин С. Н., 1957..
  4. Василевский В. И. Революция и Гражданская война в Забайкалье : Краткий биографический указатель. — Чита, 1989.
  5. Губельман М. И. Борьба за Советский Дальний Восток. 1918−1922 — М.: Военное Издательство Министерства Обороны Союза ССР, 1955.
  6. 1 2 Дело Н-18765, Т. 2., С. 24−39, 117, 122 — цит. по Шишкин С. Н., 1957..
  7. Melton C. W. Between War and Peace: Woodrow Wilson and the American Expeditionary Force in Siberia, 1918−1921 — Macon, Ge, 2001
  8. Saul N. E. War and Revolution: The United States and Russia, 1914−1921 — Kansas, 2001.
  9. Foglesong D. America’s Secret War Against Bolshevism — Chapel Hill, 1995.
  10. ГА РФ. Ф. 178. Оп. 1. Д. 21. Л. 106 об.
  11. К созданию твёрдой власти // «Прибайкальская жизнь», 15 ноября 1918. — № 70. — С. 3.
  12. Дело Н-18765, Т. 3., С. 28−29.
  13. Дело Н-18765, Т. 4.; Т. 5., С. 82 — цит. по Шишкин С. Н., 1957..
  14. Abrikosov D. I. Revelations of Russian Diplomat. — Seattle, 1964.
  15. Novitzky V. The Russian Gold Reserve before and during the World and Civil Wars (1883—1921) // Russian Gold: a collection of articles, and statistical data reporting the Russian Gold Reserve and shipments of Soviet Gold. — New York, Amtorg Trading corporation. Information Department, 1928 (В. Новицкий — заместитель министра финансов в правительстве адмирала Колчака, ведал всеми вопросами передачи золота за границу. ЦГАОР. — Ф. 1. — Общая канцелярия. — Оп. 1. — Д. 317)
  16. Архив ФСБ РФ. Особый фонд. Н-18765. Т. 5. С.36-37
  17. Архив ФСБ РФ. Особый фонд. Н-18765. Т. 5. Л. 22-23
  18. [www.rv.ru/content.php3?id=8272 Дочь легендарного атамана Г. М. Семёнова об аресте отца]
  19. ЦАМО РФ, ф. 66, оп. 3191, д. 23
  20. ЦАМО РФ, ф. 28, оп. 11627, д. 2307
  21. ЦАМО РФ, ф. 210, оп. 3173, д. 144
  22. 1 2 «История Великой Отечественной войны» т.5
  23. 1 2 [archive.is/20120731073204/www.fsb.ru/fsb/history/author/single.htm!id%3D10318142@fsbPublication.html Соцков В. Генерал и атаман // Сайт Федеральной службы безопасности Российской Федерации (www.fsb.ru), 11.01.2001.]
  24. Архив ФСБ РФ. Особый фонд. Н-18765. Т. 5. Л.190
  25. Архив ФСБ РФ. Особый фонд. Н-18765. Т. 5. Л.52

Источники

  • Шишкин С. Н. Гражданская война на Дальнем Востоке. — М.: Военное издательство министерства обороны СССР, 1957.
  • Архив ФСБ. Следственное дело Н-18765 в отношении Семенова Г. М., Родзаевского К. В. и др.
  • Шерешевский Б. М. Разгром семёновщины (апрель−ноябрь 1920 г.). О роли Дальневосточной республики в борьбе за ликвидацию «читинской пробки» и объединение Дальнего Востока — Новосибирск, 1966.
  • Познанский В. С. Очерки истории вооружённой борьбы Советов Сибири с контрреволюцией в 1917−1918 гг. — Новосибирск, 1973.
  • Кручинин А. С. К истории конфликта между А. В. Колчаком и Г. М. Сёменовым // История белой Сибири : Тезисы 4-й научной конференции — Кемерово, 2001.
  • Российская эмиграция в Маньчжурии: военно-политическая деятельность (1920−1945) : Сб. док. / Сост., вступ. ст., прил. Е. Н. Чернолуцкой. Отв. ред. М. С. Высоков. — Южно-Сахалинск, 1994.

Отрывок, характеризующий Семёнов, Григорий Михайлович

В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.


Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат – стрелять, когда конных – топтать русских пеших, – все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для человека – собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.


Генералы Наполеона – Даву, Ней и Мюрат, находившиеся в близости этой области огня и даже иногда заезжавшие в нее, несколько раз вводили в эту область огня стройные и огромные массы войск. Но противно тому, что неизменно совершалось во всех прежних сражениях, вместо ожидаемого известия о бегстве неприятеля, стройные массы войск возвращались оттуда расстроенными, испуганными толпами. Они вновь устроивали их, но людей все становилось меньше. В половине дня Мюрат послал к Наполеону своего адъютанта с требованием подкрепления.
Наполеон сидел под курганом и пил пунш, когда к нему прискакал адъютант Мюрата с уверениями, что русские будут разбиты, ежели его величество даст еще дивизию.
– Подкрепления? – сказал Наполеон с строгим удивлением, как бы не понимая его слов и глядя на красивого мальчика адъютанта с длинными завитыми черными волосами (так же, как носил волоса Мюрат). «Подкрепления! – подумал Наполеон. – Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина армии, направленной на слабое, неукрепленное крыло русских!»
– Dites au roi de Naples, – строго сказал Наполеон, – qu'il n'est pas midi et que je ne vois pas encore clair sur mon echiquier. Allez… [Скажите неаполитанскому королю, что теперь еще не полдень и что я еще не ясно вижу на своей шахматной доске. Ступайте…]
Красивый мальчик адъютанта с длинными волосами, не отпуская руки от шляпы, тяжело вздохнув, поскакал опять туда, где убивали людей.
Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану. Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.
Наполеон вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою прогулку. Бельяр громко и оживленно стал говорить с генералами свиты, окружившими его.
– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.
– Государь, послать дивизию Клапареда? – сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.
– Нет, – обратился он вдруг к Бертье, – я не могу послать Клапареда. Пошлите дивизию Фриана, – сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, – роль, которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.


Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.