Григорий (Чуков)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Григорий и фамилией Чуков.

Митрополит Григорий<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Митрополит Ленинградский и Новгородский
7 сентября 1945 — 5 ноября 1955
Церковь:	Русская православная церковь
Предшественник:	Алексий (Симанский)
Преемник:	Елевферий (Воронцов)
Архиепископ Псковский и Порховский
26 мая 1944 — 7 сентября 1945
Предшественник:	Николай (Ярушевич) (в/у)
Преемник:	Иустин (Мальцев)
Архиепископ Саратовский и Сталинградский до 15 октября 1942 — епископ
14 октября 1942 — 15 мая 1944
Предшественник:	Андрей (Комаров)
Преемник:	Паисий (Образцов)
Имя при рождении:	Николай Кириллович Чуков
Рождение:	1 (13) февраля 1870(1870-02-13) Петрозаводск, Олонецкая губерния, Российская империя
Смерть:	5 ноября 1955(1955-11-05) (85 лет) Москва, СССР
Похоронен:	в Александро-Невской лавре в Санкт-Петербурге
Принятие монашества:	13 октября 1942
Епископская хиротония:	14 октября 1942

Митрополи́т Григо́рий (в миру Никола́й Кири́ллович Чу́ков; 1 февраля 1870, Петрозаводск — 5 ноября 1955, Москва) — епископ Русской Церкви; с 7 сентября 1945 митрополит Ленинградский и Новгородский, постоянный член Священного Синода.

Семья и образование

Родился в семье крестьянина Кирилла Абрамовича Чукова, в конце 1860-х годов поселившегося в Петрозаводске, державшего собственную гостиницу и «переписавшегося» в мещане (скончался в 1889 году).

В 1876 году был отдан в частную школу О. В. Воскресенской, где обучалось около 20 мальчиков и девочек. Учился в олонецкой гимназии (1878—1884). В начале 1880-х стал прислуживать в алтаре кафедрального собора Петрозаводска. Большое влияние на него оказал прибывший 10 марта 1882 года вновь назначенный епархиальный архиерей Павел (Доброхотов), и в итоге он избрал путь церковного служения.

В августе 1884 года перешёл из 6 класса гимназии во 2-й класс Олонецкой духовной семинарии, которую окончил в июне 1889 года и был определён на должность надзирателя за учениками и эконома при общежитии Петрозаводского духовного училища, где проработал до 2 сентября 1891 года. В конце лета того же года поступил и в 1895 году окончил Санкт-Петербургскую духовную академию со степенью кандидата богословия. Магистр богословия (защитил диссертацию в 1926, утверждён в степени в 1927, тема диссертации: «Мессианские представления иудеев по Таргуму Ионафана, сына Узиелова»). Доктор богословия (1949).

Деятельность в Олонии

После окончания семинарии был вынужден отложить поступление в академию из-за тяжёлого материального положения семьи. В 1889—1891 — надзиратель и эконом Петрозаводского духовного училища. С сентября 1895 — наблюдатель церковно-приходских школ и школ грамоты Олонецкой епархии. Вступил в должность, когда школьное дело в епархии находилось в упадке. В результате его деятельности в течение пятнадцати лет количество школ, а следовательно и учащихся увеличилось в два раза, в два с половиной раза увеличился контингент учителей, а средства на содержание школ в шесть раз. В епархии были открыты 308 библиотек с общим количеством книг более 55000 томов. Для взрослого населения при школах были введены воскресные чтения.

С апреля 1897, одновременно, священник кафедрального собора Петрозаводска. С мая 1907 — протоиерей. О. Николай Чуков принимал активное участие в различных общественных благотворительных и просветительных организациях, участвовал в деятельности Православного Карельского братства, в 1909—1917 был председателем его Олонецкого совета. Был близок к русским националистам, выступавшим за сдерживание финского влияния на православных карел. В течение 17 лет представлял духовенство в олонецком губернском земстве, дважды избирался кандидатом в члены Государственного совета от белого духовенства. С 1906 — член, с 1910 — председатель совета Олонецкого епархиального женского училища.

С 3 февраля 1911 по 1918 — ректор Олонецкой духовной семинарии. Ревизор Учебного комитета при Св. Синоде П. Ф. Полянский (позднее — митрополит Петр (Полянский)) писал в 1915 о деятельности о. Николая Чукова: «Нынешний ректор, будучи начальником солидным, авторитетным и заботливым, сумел и на воспитанников повлиять благотворно, вселив в них любовь к благолепию церковной службы».

Был известен своими широкими взглядами — так, любил бывать в театре, и, занимая одно из самых видных мест в первых рядах партера, давал понять, что не видит в этом ничего предосудительного.

Выступал в печати за сохранение религиозного образования в государственной школе; 24 июня того же года Олонецким Общим епархиальным съездом духовенства и мирян был избран председателем Олонецкого епархиального училищного совета, а также представителем от духовенства на Губернское Земское собрание.

В 1918 году дважды арестовывался в Петрозаводске, после второго ареста был выслан из Олонецкой губернии, переехал в Петроград.

Деятельность в Петрограде

В 1919—1920 годы — настоятель Петропавловской церкви Петроградского университета. С декабря 1920 — настоятель Казанского собора. В 1920 был избран ректором Петроградского богословского института, преподавал в институте христианскую педагогику с дидактикой Закона Божия. Являлся товарищем председателя правления Общества православных приходов Петрограда и его губернии.

30 мая 1922 года был арестован по делу «о сопротивлении изъятию церковных ценностей». 5 июля 1922 был приговорён к высшей мере наказания на «процессе митрополита Вениамина». 3 августа 1922 расстрел был заменён ему и ещё нескольким приговорённым пятью годами тюрьмы со строгой изоляцией. Был освобождён 30 ноября 1923.

С 29 марта 1924 по март 1935 года — настоятель Николо-Богоявленского собора. В 1924—1928 возглавлял районные богословские курсы, с 1925 — Высшие богословские курсы. В трудные годы гонений на церковь стремился сохранить традицию качественного духовного образования.

Был сторонником «примирительной» политики по отношению к обновленческому движению (в том числе соглашался на значительные уступки обновленцам, возможность которых была отклонена священноначалием), однако всегда оставался в юрисдикции Патриаршей церкви. По словам профессора-протоиерея Георгия Митрофанова, «безусловно, он не демонизировал обновленчество, он видел в обновленцах людей, достойных уважения. Сам не будучи обновленцем, сотрудничал с ними в сфере духовного просвещения. Безусловно, ему были созвучны некоторые их идеи в плане преобразования богослужения».

Остался верен Заместителю Патриаршего митрополита Сергию (Страгородскому), с которым был близко знаком ещё в годы его служения на Финляндской кафедре, после издания им декларации от 1927 года.

Одновременно с церковной службой, с 1918 по 1922 состоял научным сотрудником Комиссии по исследованию естественных производительных сил России при Академии Наук, а с 1926 — членом Комиссии по изучению Карельско-Мурманского края при Русском географическом обществе.

11 июня 1930 года был арестован по делу организации «Всенародный союз борьбы за возрождение свободной России» («Дело академика Платонова»), 14 марта 1931 освобождён из Дома предварительного заключения «за недоказанностью обвинения».

Саратовская ссылка

В марте 1935 года, в т. н. «Кировский поток», был выслан из Ленинграда в Саратов, где недолго служил в церкви, но по большей части занимался литературными трудами. Овдовел, во время ленинградской блокады потерял троих детей. В декабре 1941 года Патриарший местоблюститель митрополит Сергий (Страгородский), находившийся в эвакуации в Ульяновске, предложил ему стать епископом.

Архиерей

22 сентября 1942 года определением Патриаршего Местоблюстителя, главы православной Церкви в СССР Сергия, митрополита Московского и Коломенского, протоиерей Николай Чуков был назначен на Ульяновскую кафедру: «Слушали. Предложение Патриаршего Местоблюстителя о том, что „на вакантную Ульяновскую кафедру в качестве кандидата мог бы быть указан проживающий в Саратове на покое протоиерей Николай Кириллович Чуков, 72 лет, магистр богословия, бывший ректор Богословского института в Ленинграде и настоятель Казанского ленинградского собора, известный лично мне по своей усердной работе в православном Карельском братстве, как епархиальный наблюдатель и потом ректор Духовной семинарии в Олонецкой епархии“».

Однако в связи с получением сообщения от архиепископа Андрея (Комарова) о начале служения в Свято-Троицком соборе Саратова митрополит Сергий переменил своё решение. По приезде о. Николая в Ульяновск 12 октября он вручил ему указ № 587 от 11 октября 1942 года о назначении епископом Саратовским, вместо уже перемещенного в Казань архиепископа Андрея, номинально имевшего титул Саратовского по причине закрытия всех храмов епархии и пребывавшего в Куйбышеве.

13 октября 1942 года во временном Патриаршем Казанском соборе на ул. Водников архиепископом Куйбышевским Алексием (Палицыным) был пострижен в монашество с именем Григорий в честь священномученика Григория, просветителя Армении.

14 октября 1942 года там же был хиротнисан во епископа Саратовского. Хиротонию совершили: Патриарший Местоблюститель митрополит Московский и Коломенский Сергий (Страгородский), архиепископ Уфимский Стефан (Проценко), архиепископ Куйбышевский Алексий (Палицын), архиепископ Рязанский Алексий (Сергеев).

15 октября епископ Григорий был возведён в сан архиепископа согласно указу № 594 от 15 октября 1942 года «во внимание к свыше 45-летнему служению в священном сане и в должности епархиального наблюдателя церковно-приходских школ, ректора Духовной семинарии и, наконец, ректора Богословского института в Ленинграде, магистра богословия».

С 8 июля 1943 года — архиепископ Саратовский и Сталинградский.

В 1942—1943 годы, одновременно, временно управлял Астраханской епархией, некоторое время окормлял приходы Тамбовской епархии.

Участник Архиерейского собора 1943 года и Поместного собора 1945 года.

С 26 мая 1944 года — архиепископ Псковский и Порховский, временно управляющий Ленинградской и Новгородской епархиями, с 28 июля 1944 года — также Олонецкой епархией.

С 7 сентября 1945 года — митрополит Ленинградский и Новгородский; кроме того, временно управлял Псковской (1945—1949 и вторично 1949—1954) и Олонецкой епархиями (1944—1947 и вторично 1949—1954). С 1945 также управлял русскими общинами и монастырями в Финляндии.

В 1946 году управлял также Эстонской епархией.

В 1954 году был освобождён от управления Псковской епархией и приходами и монастырями в Финляндии.

Председатель Учебного комитета

В 1943 году по поручению митрополита Сергия (Страгородского) подготовил проект воссоздания духовного среднего и высшего образования. Председатель Учебного Комитета при Священном Синоде с его возрождения в апреле 1946 до кончины. Был инициатором и главной движущей силой восстановления деятельности Ленинградских духовных школ. Патриарх Алексий II (сам учившийся в этих школах в бытность митрополита Григория правящим архиереем) в 2005 вспоминал о его деятельности: «В возрожденные духовные Академию и Семинарию в послевоенные годы он сумел привлечь кандидатов и магистров богословия дореволюционной духовной школы, которых знал и с которыми работал на ниве богословского образования и тем обеспечил преемство богословского образования в Русской Православной Церкви. Разработанная им система богословского образования выдержала испытание временем и позволила подготовить большое количество священно- и церковнослужителей».

Церковный дипломат

Неоднократно возглавлял церковные делегации, посещавших зарубежные страны. В апреле 1945 года посетил Болгарию, где занимался вопросами возобновления общения с Болгарской православной церковью по снятии ранее в том же году схизмы.

В октябре того же года посетил Финляндию для переговоров с архиепископом Карельским Германом (Аавом) (Православная церковь Финляндии), пытаясь (в конечном итоге, безуспешно) вернуть ушедшие в Константинопольский патриархат финские православные приходы в юрисдикцию Московской Патриархии.

В августе 1946 года возглавил делегацию РПЦ, направленную в Париж в связи с кончиной 8 августа митрополита Евлогия (Георгиевского), за год до того присоединившегося к Московскому Патриархату вопреки желанию большинства своей паствы и клира; возглавил его отпевание. Попытка закрепить Западноевропейский экзархат в юрисдикции МП закончилась полным провалом.

В конце 1946 возглавлял делегацию РПЦ, совершившую поездку на Ближний Восток, встречался с Александрийским, Антиохийским и Иерусалимским патриархами. Также встретился с коптским патриархом Иосифом II.

В 1947 году сопровождал Патриарха Алексия I во время его визита в Румынию. С 18 июля до конца ноября 1947 года находился в США как полномочный представитель Патриарха для обсуждения с митрополитом Феофилом (Пашковским) «условий воссоединения возглавляемой им ориентации» (Северо-Американской митрополии) с РПЦ, но не сумел добиться личной с ним встречи и отверг предложенный ему митрополией Проект автономии Русской Православной Церкви в Северной Америке и Канаде.

Церковно-дипломатическая деятельность митрополита Григория была связана как с выстраиванием позитивных отношений РПЦ с православными церквами, так и с укреплением её позиций на международной арене, что соответствовало и политическим интересам руководства СССР. По словам профессора О. Ю. Васильевой, «в 1945—1946 гг. он выполнял в некотором смысле роль чрезвычайного посла нашей страны на Ближнем Востоке. С его помощью решился ряд важных вопросов, хотя, по его признанию, эту деятельность он не очень любил». По её же мнению, «то, что в 1946—1947 митрополит Григорий отправляется на Ближний Восток, было неслучайно. К этому времени США простирали свои влияние на Грецию и Турцию. И нам было небезразлично, что происходит в этом регионе».

В 1950 года вновь посетил Сирию, где встречался с Антиохийским патриархом, а в 1953 году участвовал в интронизации первого патриарха Болгарской православной церкви Кирилла. В октябре 1955 год вновь был командирован во главе церковной делегации в Румынию. Программа визита предусматривала поездку по горным монастырям, после которой 85-летний митрополит «чувствовал себя нездоровым».

Смерть и погребение

Скончался 5 ноября 1955 года «от кровоизлияния в мозг» в Москве, в здании Патриархии, после возвращения из Румынии, где он участвовал в торжествах по случаю канонизации святых Румынской Церкви. Тело было самолётом доставлено в Ленинград 8 ноября того же года. Погребение 11 ноября в Николо-Богоявленском соборе возглавил митрополит Минский и Белорусский Питирим (Свиридов).

Был похоронен в домовой церкви Александра Невского Духовского корпуса Александро-Невской лавры; 25 августа 1961 года, по требованию властей, его прах был перенесён из закрытой домовой церкви в подклёт Троицкого собора Лавры, одновременно были перенесены останки погребённого там же его преемника на кафедре митрополита Елевферия (Воронцова) († 1959).

Награды

• Орден Святой Анны III степени 1910
• Орден Святого Владимира IV степени 1914

Оценки

В мае 1957 года на совещании в Совете по делам РПЦ отмечалось, что умерший полтора года назад митрополит Ленинградский Григорий «не терпел никаких советов уполномоченного и если узнавал про отдельные советы, рекомендованные уполномоченным, то, как правило, делал всё наоборот. Преследовал духовенство, которое периодически посещало уполномоченного».

Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир (Котляров) в 2005 году на заседании, посвящённом 50-летию кончины митрополита Григория, высказался за его причисление к лику святых.

Историк и протоиерей Георгий Митрофанов тогда же говорил, в частности:

<…> Возьмём эту его уже упоминавшуюся внешнеполитическую деятельность. Она ему удавалась, да. Но именно потому, что она ему удавалась, то оказывалась подчас нравственно невыносимой. Ведь что собой представляла эта внешнеполитическая деятельность? Это была дань, которую должна была платить наша церковная иерархия богоборческому режиму. И что мог чувствовать этот человек, выехав, например, в 1947 году на похороны митрополита Евлогия (Георгиевского) и многократно говоривший за границей о том, насколько хорошо положение Церкви в Советском Союзе. Он ведь прекрасно понимал, что выступает в качестве сирены, заманивавшей многих русских эмигрантов в ссылки и лагеря, что потом со многими и происходило. <…> он сознательно пошёл на те компромиссы, которых долгое время старался избегать, шёл на них безусловно из желания сохранить Церковь в тех условиях, в которых она оказалась благодаря богоборческой власти и политике митрополита Сергия, прошёл этот путь, но для него существовало понятие предела.

Труды

• Начало христианства в Олонецком крае. Петрозаводск, 1893.
• Руководство по Закону Божию для школ с карельским населением. Выборг, 1908.
• Исторический очерк развития церковных школ в Олонецкой епархии за 25 лет (1884—1909 г.). Петрозаводск, 1910.
• Очерк деятельности Православного Карельского братства в Олонецкой губернии. Петрозаводск, 1910.

Мемуарист, в 1932—1939 написал свои воспоминания о деятельности как до, так и после 1917. Кроме того, в саратовский период своей жизни подготовил несколько рукописных сборников проповедей, слов и речей, а также апологетических бесед об основных истинах христианства. Также собрал два тома материалов, относящихся к истории Русской православной церкви.

Его статьи до 1918 публиковались в «Олонецких епархиальных ведомостях» (редактором которых он некоторое время был), а с 1943 — в «Журнале Московской Патриархии».

Литература

• ЖМП. 1955, № 12, стр. 13—20.
• Сорокин, Владимир, профессор-протоиерей. Исповедник. Церковно-просветительская деятельность митрополита Григория (Чукова). СПб, 2005.
• Александрова-Чукова Л. К. Митрополит Григорий (Чуков): служение и труды. К 50-летию преставления // Санкт-Петербургские епархиальные ведомости. Вып. 34. 2006. С. 17-131.
• [www.pravenc.ru/text/166689.html Григорий] // Православная энциклопедия. Том XII. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2006. — С. 592-598. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-017-Х

Ссылки

• Александрова-Чукова Л. К. [www.bogoslov.ru/text/592451.html Митрополит Григорий (Чуков): вехи служения церкви Божией. Часть I. К 140-летию со дня рождения.]
• [rusk.ru/st.php?idar=8457 Исповедник или князь Церкви?]
• [www.bogoslov.ru/persons/482393/index.htmll Биография на научно — богословском портале Богослов. РУ]
• [www.bogoslov.ru/persons/482393/index.html Библиография автора на научно -богословском портале Богослов. РУ]
• [www.bogoslov.ru/persons/482393/index.html Публикации об авторе на научно — богословском портале Богослов. РУ]
• [rusk.ru/st.php?idar=8457 Исповедник или князь Церкви?] // «Русская линия»
• [www.bogoslov.ru/text/2908919.html Митрополит Григорий (Чуков): вехи служения Церкви Божией. Часть 7. «Послание всем верным чадам Русской Православной Церкви в Северной Америке и Канаде» от 21 сентября 1947 г. и материалы дневника]

Отрывок, характеризующий Григорий (Чуков)

– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.