Григорий XI

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Григорий и фамилией де Бофор.

Григорий XI Gregorius PP. XI<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
201-й папа римский
30 декабря 1370 — 27 марта 1378
Коронация:	3 января 1371
Церковь:	Римско-католическая церковь
Предшественник:	Урбан V
Преемник:	Урбан VI
Имя при рождении:	Пьер Роже де Бофор
Оригинал имени при рождении:	Pierre Roger de Beaufort
Рождение:	1329 или 1331 или 1336 замок Момон, диоцез Льежа, Франция
Смерть:	27 марта 1378(1378-03-27) Рим
Принятие священного сана:	1371
Епископская хиротония:	1371
Кардинал с:	1348
Григорий XI на Викискладе

Григорий XI (лат. Gregorius PP. XI, в миру — Пьер Роже де Бофор, фр. Pierre Roger de Beaufort; 1329, 1331 или 1336, замок Мамон, диоцез Льежа, Франция — 27 марта 1378, Рим) — папа римский с 30 декабря 1370 по 27 марта 1378. Француз по национальности. Под влиянием святой Екатерины Сиенской вернул папский престол из Авиньона в Рим, закончив таким образом 70-летнее авиньонское пленение пап.

Биография

В миру Пьер Роже де Бофор, происходил из знатной семьи. Его дата рождения не установлена: 1329, 1331 или 1336 год. Был одним из детей Гильома II, графа де Бофора, который приходился родным братом авиньонскому римскому папе Клименту VI. У него было пять родных братьев, пять сестер и три сводных брата. Старшим братом Пьера Роже был Гильом III, отец виконта Раймонда де Тюренна, военачальника Григория XI, а затем командира банды.

Обучался в университете Анжера, а затем изучал право в Перудже, в школе Piétro Baldo degli Ubaldi. Он получил степень доктора канонического права и стал пользоваться среди своих коллег репутацией учёного богослова. Как писали о нём современники: «Он завоевал уважение всех своим смирением и чистотой сердца».

Приняв сан, Пьер Роже быстро поднимался в церковной иерархии. В 1342 году каноник Руанского собора с правом на пребенду; каноник собора Родеза, каноник парижского собора, затем его архидиакон. Апостольский нотариус. Климент VI назначил своего племянника Пьера Роже кардиналом 28 мая 1348 года, когда тому было 19 лет — в числе других своих племянников (получил новообразованный сан кардинала-дьякона церкви Санта-Мария Нуова на консистории). Вошёл в число членов папской курии в Авиньоне 5 июня 1348 года. Стал деканом Байё 11 июля того же года. Назначен архидьяконом собора Сенса и протоиреем папской Латеранской базилики. Послан своим дядей учить право в Перудже. Затем стал архидьяконом Руанского собора в 1350 году. В 1352 году участвовал в конклаве, который возвел на Святой Трон Иннокентия VI, и в конклаве 1362 года, избравшего Урбана V. Назначен исполнителем папской воли в делах королевы Джованны I Неаполитанской в ноябре 1365 года. В мае 1365 года упоминается как душеприказчик в завещании кардинала Илии де Сан-Ирье, таким же образом в августе 1367 года в последней воле кардинала Жиля Альвареса де Альборноза. Сопровождал папу Урбана во время его путешествия в Италию в мае-июне 1367 года. В июне 1368 он возглавил сотрудничество с кардиналами Гийомом де ла Судри и Гийомом д'Эгрефойлем ради подготовки мира между Луиджи ди Таранто и Франческо дель Бальзо, герцогом Андрии. Первосвященник патриархальной Либерийской базилики в 1368; причём папа римский Урбан V назначил существенные фонды к восстановлению базилики.

В 1368 году папа поставил его во главе расследование относительно фондов бенедиктинского приората Сан-План ди Колоннеро в Мессине, который пожелал стать аббатством. В 1369 году с теми же двумя кардиналами занимался мирными договорами между Федерико ди Тринакрия и королевой Джованной. Когда император Карл IV дал кардиналу Ги де Булоню титул имперского викария в Лукке на три года, монарх предоставил папе в июне 1369 года право выбора между кардиналом д'Эгрефойлем и кардиналом Пьером Роже как преемника Ги де Булоня в случае, если тот умрет прежде окончания этого срока. В ноябре 1369 года Пьер Роже упоминается как душеприказчик кардинала Николя де Бесса. Получил сан кардинала-протодьякона в 1369 году.

Пьер Роже был умным человеком высоких моральных качеств, но при этом обладал слабой физической конституцией. Любил проводить время в одиночестве в компании книг, был любителем редких и иллюстрированных рукописей, высококультурным человеком. Кроме того, он обладал огромным талантом к дипломатии, что стало большим подспорьем ему в будущем. 23 июня 1364 года благодаря своим многочисленным связям Пьер Роже сумел собрать выкуп на освобождение Бриуда от неприятеля.

После смерти папы Урбана V кардиналы собрались в Авиньоне на конклав 29 декабря 1370 года и на следующее утро, 30 декабря избрали сорокалетнего Пьера Роже единогласно. (Следует отметить, что в этот год шестеро из 17 или 18 кардиналов курии приходились ему кровными родственниками)). 2 января он принял священнический сан, 3 января рукоположен в сан епископа, 4 (или 5) января 1371 года он был коронован, избрав себе имя Григория XI.

Понтификат

В первые годы понтификата Григория XI усилилась антифранцузская оппозиция итальянских городов во главе с Флоренцией. Продолжил реформы церкви, начатые его предшественниками. Он старался начать преобразования в различных монашеских орденах — пытался призвать к порядку госпитальеров и провёл реформу внутреннего распорядка доминиканцев, утвердил орден иеронимитов.

В течение правления были предприняты энергичные меры против ересей, вспыхнувших в Германии, Англии и прочих частях Европы, в том числе бедняков в Леоне, бегинок, немецких флагеллянтов, немецких фаталистов Альберта из Альбертштадта (1372), Братство Свободного духа, сжёгши заживо его представительницу Жанну Добентон в Париже (1372). 19 предложений Джона Уиклифа и тринадцать статей Саксонского зерцала были формально осуждены папскими буллами в 1377 году. В 1371 году по его распоряжению инквизиторы осудили предположения Пьера де ла Бонагета и Жана Лалона о реальном присутствии Христа в евхаристии.

После смерти Иоанна II Палеолога, маркиза Монтферратского в середине марта 1372 года миланцы попытались захватить власть в упомянутом регионе. Осознав, что амбиции миланского герцога Бернабо Висконти угрожают всей северной Италии, Григорий XI начал формировать лигу, в которую также вошли Оттон IV Брауншвейг-Грубенгаген, Амадей VI Савойский, его легат Филипп Кабассоль, кондотьер Джон Хоквуд (бросивший Висконти) и Николя Спинелли. Этот союз увенчался успехом, в частности, был захвачен Верчелли. В мае 1373 году при Монтикьяри состоялась битва. Успехи в Пьемонте побудили Григория XI объявить в феврале 1374 года о его намерении вернуть Святой Престол в Рим, хотя осуществить сразу это желание ему не удалось.

Подписанное 4 июня 1375 года перемирие с Бернабо Висконти напугало Флоренцию, которой было не выгодно возвращение Престола в Рим. Флоренция умело использовала недовольство народа папской администрацией, и в городе случилось восстание — имущество Церкви было конфисковано, а ряд священников убиты (Война Восьми Святых против церкви, 1375-1378). Города и поселения Папского государства постепенно присоединялись к флорентийцам. Этот конфликт осложнял подготовку возвращения Григория. 31 марта 1376 года Григорий наложил на Флоренцию интердикт, отлучил всех её жителей и призвал всех европейских монархов изгнать флорентийских купцов.

Возвращение папского престола в Рим

Следуя невыполненному намерению своего предшественника Урбана V, после десятилетий авиньонского пленения Григорий XI решил вернуться в Рим, в чём ему помогла доминиканская монахиня Екатерина Сиенская. Эта известная женщина, одарённая высоким интеллектом, решила приложить все старания, чтобы вернуть в Рим «своего итальянского святейшего папочку», как она называла Григория XI. Она говорила ему, что его возвращение необходимо, чтобы в Италии снова воцарился мир, так как без этого нельзя снарядить новый Крестовый поход, который является целью всякого понтифика. Григорий возражал ей, что нет такого военного лидера, который смог бы возглавить этот поход. Французские кардиналы — родственники и друзья французского короля, составлявшие две трети святой коллегии, препятствовали понтифику всеми возможными способами, также как его родной отец и братья. Брат короля Карла V герцог Анжуйский приехал в Авиньон, чтобы помешать отъезду. По пожеланию герцога Анжуйского Екатерина Сиенская прибыла навестить его супругу, которая не любила авиньонский двор и предпочла остановиться со своими достойными приличными дамами в крепости Вильнёв неподалеку. Катарина провела три дня в замке в разговорах с герцогом, вселив в него сильное желание возглавить крестовый поход. Теперь она могла сказать Григорию, что нашёлся военный лидер, без которого, как он говорил, ничего не могло быть начато. Папа ответил ей, возражая, что пока не воцарится мир среди христианских народов, планировать крестовые походы бесполезно. (Оставалось уговорить короля Франции — что, тем не менее, выполнено не было, и крестовый поход под предводительством Луи Анжуйского не состоялся). Несмотря на препятствия и сопротивление курии в 1376 Григорий XI в окружении 15 кардиналов окончательно покинул Авиньон. «У Григория не было куража на открытое сопротивление, но он схватился за идею благого обмана, и заставив других предполагать, что дата отъезда из Авиньона ещё не назначена, тайно ускорил свои приготовления. Галера приплыла в Марсель чтобы папа взошёл на борт прежде, чем кардиналы поняли, что происходит. Он уполномочил своего родственника виконта де Тюренна управлять городом и Авиньонской областью, пользуясь советами тех кардиналов, которые не последуют за ним в Рим. И назначил сицилийских баронов встретить его в Остии. Теперь сопротивление его только злило, и когда наступил день отплытия, он вырвался из объятий рыдающих матери и сестер, и отказался слушать тех, кто умолял его передумать. Его сопровождала процессия из кардиналов на белых конях, капелланов и их свита, рыцари с оружием наизготовку, дабы охранять не только папу, но и повозки, полные ценного имущества». (Некоторые историки, тем не менее, отмечают, что влияние Екатерины Сиенской часто преувеличивается, и она просто укрепила папу в осуществлении уже давно принятого решения).

В Италии

Обстоятельства путешествия хорошо известны из текста Пьера Амьеля де Бренака, епископа Синигалии, который сопровождал папу во время его поездки. Авиньон был покинут 13 сентября 1376, в Марселе они оказались 2 октября. Папский флот часто приставал (Сен-Тропе, Антиб, Ницца, Вильфранш и т. д.), прибыв в Геную 18 октября. После остановки в Портофино, Ливорно и Пьомбино, 6 декабря они прибыли в Корнето, а 13 янвая 1377 года высадились в Остии. 17 января на своем судне по Тибру папа вступил в Рим, окруженный войсками своего племянника Раймонда де Тюренна и неаполитанских властителей.

Папа Григорий был глубоко расстроен отсутствием энтузиазма в связи со своим возвращением, что резко контрастировало с народными приветствиями, которыми он был свидетелем, когда его предшественник Урбан путешествовал по Италии. Корнето, первый город Папского государства, в котором он высадился после Генуи, встретил его шествием с оливковыми ветвями, что наконец, его обрадовало. В Корнето папа со свитой встретили Рождество. Затем они последовали к морским воротам Рима — в Остию. Затем барки последовали вверх по Тибру к Риму. Папа высадился на пристани так близко к Латеранской базилике, как это было возможно, но ночь ему пришлось все равно провести на борту корабля, поскольку эта обычная папская резиденция была основательно разрушена в пожаре 1308 года, так что проживать в ней было невозможно. Таким образом, он стал первым из пап, обосновавшимся в Ватикане (до Авиньона резиденция пап находилась в Латеране). Путешествие папы заняло пять месяцев.

На следующий день (16 или 18 января) он наконец окончательно высадился и проследовал в Собор Святого Петра, войдя в Рим через ворота Сан Паоло, где ему вручили ключи от города. Его сопровождала толпа. Там папа вознес молитву, благодаря Господа за своё счастливое возвращение. Закончилась первая стадия его возвращения. Оно запечатлено на рельефах его надгробия в церкви Санта-Франческа Романа, высеченных в XVI веке.

Несмотря на советы Екатерины Сиенской и более ранние предостережения Петрарки, папа вступил в Рим не как апостол мира, безоружным. а в сопровождении двух тысяч солдат под предводительством своего племянника Раймонда де Тюренна (после смерти Григория он станет бандитом). Григорий не чувствовал себя в безопасности в руинах Рима, окруженных разоренными землями Кампаньи. Практически непрерывные беспорядки в Риме вынудили Григория в конце мая 1377 года переехать в Ананьи. Тем не менее, Романья и Болонья подписывают договор, и Флоренция принимает посредничество Висконти к достижению мира. 7 ноября 1377 года Григорий возвращается в чуть успокоившийся Рим, но ощущая постоянную угрозу, рассматривает перспективу возвращения в Авиньон.

После своего возвращения Григорий работал над окончательным примирением Флоренции и Папского государства. Он сталкивался с сопротивлением своих сторонников и недисциплинированностью папского войска. Так, 1 февраля 1377 года произошла резня в городе Чезена близ Римини. наёмники из числа, главным образом, бретонских крестьян, уничтожили 4 тысячи бунтовщиков. Предводительствовал этим войском кардинал Роберт Женевский, в будущем антипапа.

Весной 1378 года в Сарцане происходит встреча, где присутствуют послы Рима и Флоренции, представители императора, королей Франции, Венгрии, Испании и Неаполя. В ходе этой конференции было объявлено, что папа только что скончался - в ночь с 26 на 27 марта 1378.

Ранняя смерть Григория практически сразу после его переезда из Авиньона в Рим, через полтора года — 27 марта 1378 года — привела к избранию Урбана VI, которое вызвало Великий западный раскол.

Подобно своему дяде, папе Клименту, его хотели похоронить в аббатстве Шез-Дьё в Оверни, но римляне не дали увезти его тело. Его гробница, возведённая в 1585 году, находится в правом трансепте римской церкви Санта-Мария-Нуова, которую переименуют и посвятят Франциску Римскому в 1608 году.

См. также

• Вицедомино Вицедомини — «папа-на-один-день», один из его предшественников, который также принял имя Григорий XI, но умер в день конклава и поэтому не входит в папские списки (1276).

Библиография

Anselme de Sainte-Marie ; Dufourny, Honoré Caille ; Ange de Sainte-Rosalie ; Simplicien. Histoire g én éalogique et chronologique de la maison royale de France, des pairs, grands officiers de la couronne & de la maison du roy: & des anciens barons du royaume: avec les qualitez, l'origine, le progres & les armes de leurs familles; ensemble des statuts & le catalogue des chevaliers, cammandeurs, & officiers de l'ordre du S. Esprit. Le tout dresse sur titres originaux, sur les registres des des chartes du roy, du parlement, de la chambre des comptes & du chatelet des Paris ... & d'autres cabinets curieux. 9 vols. Paris : La Compagnie des libraires, 3. éd., rev., corrigée & augmentée par les soins du P. Ange & du P. Simplicien, 1726-1733, VI, 316; Cardella, Lorenzo. Memorie storiche de' cardinali della Santa Romana Chiesa. Rome : Stamperia Pagliarini, 1793, II, 173; Chacón, Alfonso. Vitæ, et res gestæ Pontificvm Romanorum et S. R. E. Cardinalivm ab initio nascentis Ecclesiæ vsque ad Vrbanvm VIII. Pont. Max. 2 volumes. Romae : Typis Vaticanis, 1677, II, col. 500 and 573-614; Di Sivo, Michele, "Gregorio XI." Mondo vaticano. Passato e presente. Città del Vaticano : Libreria Editrice Vaticana, 1995, pp. 578–580; Du Chesne, François. Histoire de tous les cardinaux françois : de naissance, ou qui ont esté promeus au cardinalat par l'expresse recommandation de nos roys, pour les grands services qu'ils ont rendus a leur estat, et a leur couronne. Comprenant commairement leurs legations, ambassades & voyages par eux faits en divers pays & royaumes, vers les papes, empereurs, roys, potentats, republiques, communautex & universitez, pour affaires importantes à l'église universelle, & à l'auguste majesté de nos souuerains. Enrichie de leurs armes et de leurs portraits. Divisée en deux tomes, et justifiée par tiltres et chartres du thresor de sa majesté, arrests des parlemens de France, registres des Chambres des comptes; donations, fondations, epitaphes, testamens, manuscripts, ancients monumens, chroniques & chartulaires d'abbayes, & autres histoires publiques & particlieres. 2 vols. A Paris : Aux despens de l'autheur, & se vendent chez luy ..., 1660, I, 614-618; "Essai de liste générale des cardinaux. Les cardinaux du XIVè siècle jusqu'au Grand Schisme". Annuaire Pontifical Catholique 1930. Paris : Maison de la Bonne Presse, 1930, p. 151; Eubel, Conradus and Gulik, Guglielmus van. Hierarchia Catholica Medii Aevi. Volumen I (1198-1431). Münich : Sumptibus et Typis Librariae Regensbergianae, 1913; reprint, Padua : Il Messagero di S. Antonio, 1960, pp. 18, 21-22 and 51; Fisquet, Honoré. La France pontificale (Gallia christiana), histoire chronologique et biographique des archevêques et évêques de tous les diocèses de France depuis l'établissement du christianisme jusqu'à nos jours, divisée en 17 provinces ecclésiastique. 22 vol. Paris : E. Repos, 1864-1873, XVII, 163-165; Hayez, Michel, "Gregorio XI." Enciclopedia dei papi. 3 vols. Roma : Istituto della Enciclopedia italiana, 2000, II, 550-561; Kelly, John Norman Davidson. The Oxford Dictionary of Popes. Oxford ; New York : Oxford University Press, 1986, pp. 225–227; Pélissier, Antoine. Grégoire XI: ramhne la Papauti ` Rome; troisième pape limousin, (1370-1378). Dordogne, Impr. de Clairvivre, 1962. (Collection "Les Papes limousins"); Ronzy, Pierre. Le voyage de Grégoire XI ramenant la Papauté d'Avignon à Rome (1376-1377). Florence : Institut français, 1952. Responsibility: suivi du texte latin et de la trad. française de l'Itinerarium Gregorii XI de Pierre Ameilh; Thibault, Paul R. Pope Gregory XI : the failure of tradition. Lanham, MD : University Press of America, 1986.

Литература

• Григорий, римские папы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Григорий (римские папы) // Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 4 т. — СПб., 1907—1909.

Отрывок, характеризующий Григорий XI

– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.