Григорович, Михаил Фролович

Михаил Фролович Григорович
Дата рождения	19 ноября 1897(1897-11-19)
Место рождения	деревня Малые Коваличи, Гродненский уезд, Гродненская губерния ныне деревня Коваличи, Гродненский район,Гродненская область
Дата смерти	24 ноября 1946(1946-11-24) (49 лет)
Место смерти	Москва
Принадлежность	Российская империя Российская империя → СССР СССР
Род войск	пехота
Годы службы	1916 — 1946 годы
Звание
Командовал	101-й стрелковый полк 21-й стрелковый полк Омское военное училище 58-й стрелковый корпус 23-й стрелковый корпус
Сражения/войны	Первая мировая война Гражданская война в России Советско-польская война Великая Отечественная война
Награды и премии

Михаил Фролович Григорович (19 ноября 1897 года, деревня Малые Коваличи, Гродненский уезд, Гродненская губерния, ныне деревня Коваличи, Гродненский район, Гродненская область — 24 ноября 1946 года, Москва) — советский военный деятель, генерал-майор (4 июня 1940 года). Герой Советского Союза (28 апреля 1945 года).

Начальная биография

Михаил Фролович Григорович родился 19 ноября 1897 года в деревне Малые Коваличи Гродненского уезда Гродненской губернии, ныне Гродненский район, Гродненская область, в семье рабочего.

Закончил неполную среднюю школу.

Военная служба

Первая мировая и гражданская войны

В мае 1916 года был призван в ряды Русской императорской армии.

По окончании учебной команды был назначен на должность командира отделения. В октябре 1917 года чине младшего унтер-офицера был демобилизован из рядов армии. Тогда же вступил в ряды Красной гвардии и назначен на должность младшего командира в красногвардейском отряде. Находясь на этой должности, принимал участие в подавлении антисоветского восстания Донского казачества во главе с атаманом генералом А. М. Калединым в районе Кочевани и Батайска.

В марте 1918 года был призван в ряды РККА и назначен на должность командира взвода 18-го сводного госпиталя и 43-го военно-санитарного транспорта Северо-Западного фронта, в декабре 1919 года — на должность военкома санитарной части 29-й бригады 10-й стрелковой дивизии, а в декабре 1920 года — на должность военкома 2-й бригады этой же дивизии.

В 1920 году Григорович вступил в ряды РКП(б).

С марта по август 1920 года в ходе советско-польской войны принимал участие в боевых действиях на брест-литовском и варшавском направлениях, в ноябре 1920 года — в боевых действиях против войск под командованием генерала С. Н. Булак-Балаховича в Белоруссии, а весной и летом 1921 года — в подавлении в восстании под руководством А. С. Антонова в Тамбовской губернии. В марте 1922 года дивизия была передислоцирована в Туркестан, где вела боевые действия по подавлению басмачества в Восточной Бухаре.

Межвоенное время

В феврале 1923 года Михаил Фролович Григорович был назначен на должность военкома 2-го Сибирского стрелкового полка (1-я стрелковая дивизия), в сентябре — на должность военкома 96-го Петроградского стрелкового полка (32-я стрелковая дивизия), в октябре 1926 года — на должность военкома 93-го стрелкового полка, а затем — на должность командира батальона 92-го стрелкового полка 31-й стрелковой дивизии.

В 1928 году закончил курсы усовершенствования комсостава «Выстрел».

В марте 1930 года был назначен на должность командира 101-го стрелкового полка (34-я стрелковая дивизия), дислоцированного в Сызрани. В феврале 1932 года был назначен на должность командира 21-го стрелкового полка 73-й стрелковой дивизии, в декабре — на должность помощника командира этой дивизии, в августе 1937 года — на должность начальника Омского военного училища, а в августе 1939 года — на должность командира 58-го стрелкового корпуса.

Великая Отечественная война

В августе 1941 года 58-й стрелковый корпус был введён на территорию Ирана, где прикрывал советско-иранскую границу.

В июне 1943 года генерал-майор Михаил Фролович Григорович был направлен на учёбу на ускоренный курс при Высшей военной академии имени К. Е. Ворошилова, по окончании которого с декабря 1943 года находился в распоряжении Маршала Советского Союза Г. К. Жукова. Участвовал в разработке операции по штурму и освобождению Тернополя на 1-м Украинском фронте.

5 апреля 1944 года был назначен на должность командира 23-го стрелкового корпуса (60-я армия, 1-й Украинский фронт), который участвовал в Львовско-Сандомирской наступательной операции и освобождении Львова, Будапештской операции и освобождении Будапешта, Венской наступательной операции и освобождении городов Комаром и Комарно. За участие в Братиславско-Брновской наступательной операции и освобождении Братиславы корпус был награждён орденом Красного Знамени и удостоен почётного наименования «Братиславский».

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 28 апреля 1945 года за мужество, отвагу и героизм, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками в ходе Львовско-Сандомирской операции, генерал-майору Михаилу Фроловичу Григоровичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№ 3755).

Послевоенная карьера

После окончания войны продолжил командовать этим же стрелковым корпусом в составе Центральной группы войск.

С мая 1946 года генерал-майор Михаил Фролович Григорович находился на лечении в Главном военном госпитале, где 24 ноября 1946 года и умер от тяжёлой болезни. Похоронен на Введенском кладбище (участок 4).

Награды

• Медаль «Золотая Звезда»;
• два ордена Ленина;
• три ордена Красного Знамени;
• орден Суворова 2 степени;
• медали.

Воинские звания

• Комбриг (4.11.1939);
• генерал-майор (4.06.1940).

Литература

• Коллектив авторов. Великая Отечественная: Комкоры. Военный биографический словарь / Под общей редакцией М. Г. Вожакина. — М.; Жуковский: Кучково поле, 2006. — Т. 1. — С. 162—164. — ISBN 5-901679-08-3.

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=12792 Григорович, Михаил Фролович]. Сайт «Герои Страны».

Отрывок, характеризующий Григорович, Михаил Фролович

– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.