Гримани, Антонио

Антонио Гримани (итал. Antonio Grimani) (28 декабря 1434 — 7 мая 1523) — 76-й венецианский дож.

Перед тем как стать дожем, Антонио Гримани проявил себя как военачальник в сражениях с Османской империей, не снискав, однако, славы на этом поприще. В 1499 году во время войны между Турцией и Венецианской Республикой правительство присвоило Гримани звание капитана и поручило ему командование флотом. Но недостаток опыта не позволил новоиспечённому флотоводцу решить поставленные Республикой задачи. Да и удача отвернулась от будущего дожа. В ходе продолжавшегося несколько дней морского сражения, вошедшего в историю под названием «Первая битва при Лепанто» (12 августа около острова Сапьенца и 25 августа около местечка Зонкьо) венецианский флот потерпел поражение. Известие о неожиданном разгроме флота потрясло венецианцев. Гримани лишили звания капитана, арестовали и привезли в Венецию, где разъярённая толпа готова была растерзать его. Однако, в ходе расследования выяснилось, что вина за поражение лежит на многих офицерах, а не на одном только командующем, поэтому приговор оказался довольно мягким: Гримани лишили должности прокуратора и выслали в город Црес, откуда Гримани бежал в Рим. Благодаря непрекращавшимся ходатайствам его сыновей Гримани удалось получить помилование и вернуться в Венецию (1509 год).

Правление

В 1521 году, когда Гримани стал дожем, Венецианская республика была вынуждена выступить на стороне короля Франции Франциска I в Итальянской войне 1521—1526 годов. После поражения французских войск при Бикокке, Гримани попытался начать мирные переговоры с императором Священной Римской империи Карлом V, однако заключить мир удалось уже его преемнику — Андреа Гритти. Впрочем, под бременем нараставших семейных ссор из-за раздела наследства между детьми и внуками старый дож практически перестал заниматься государственными делами. Он уже решился подать в отставку, но судьба опередила его: 5 мая 1523 года, когда он возвращался в свой дворец со свадьбы племянника, ему стало плохо. Через два дня он умер. Венецианцы, которые ещё не забыли поражение 1499 года и бегство того, кого они считали виновником этого позора, с радостью встретили это известие.

Литература

• Andrea da Mosto. I Dogi di Venezia. Florenz 1983

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Антонио Гримани

Отрывок, характеризующий Гримани, Антонио

Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.