Гринберг, Хаим

Хаим Гринберг

Ха́им Гри́нберг (идиш ‏חײם גרינבערג‎‏‎; 1889, село Тодирешты, Бельцкий уезд, Бессарабская губерния — 14 марта 1953, Нью-Йорк) — журналист, теоретик и лидер социалистической еврейской рабочей партии «Поалей Цион» в США. Писал главным образом на идише.

Ранние годы

Хаим Гринберг родился в бессарабской деревне Тодорешты (теперь Тодирешть Унгенского района Молдовы); рос в соседнем местечке Калараш (теперь райцентр Каларашского района), получил традиционное религиозное образование.

В возрасте 15 лет уехал в Кишинёв, где увлёкся идеями сионизма и стал одним из организаторов и активистом молодёжной организации «Цеирей Цион» (Молодёжь Сиона, 1903), для которой написал (при участии А. И. Голани-Ягольницера) так называемую «Дубоссарскую программу» (опубликована на русском языке в кишинёвской газете «Хроника еврейской жизни» за январь 1906 года). Рано проявил незаурядные ораторские способности. Некоторое время жил в Одессе, c 1914 года — в Москве, где редактировал журнал «Рассвет», а после его закрытия цензурой — еженедельник «Еврейская жизнь»; присоединился к меньшевикам. Принял участие в ряде коллективных литературно-художественных сборников, главным образом выпущенных издательством «Сафрут» сначала в Петрограде, затем в Берлине; выпустил книгу переводов статей Ахад-Гаама (1916).

В 1917 году Гринберг выполнил для Владислава Ходасевича подстрочные переводы с иврита стихотворений, вошедших в книгу «Еврейская антология: сборник молодой еврейской поэзии» под редакцией В. Ф. Ходасевича и Л. Б. Яффе с предисловием Михаила Осиповича Гершензона, выпущенный издательством «Сафрут» в Москве в 1918 году. После Октябрьской революции преподавал средневековую еврейскую литературу и греческую трагедию в Харьковском университете, редактировал киевский журнал на иврите «Кадима» (Вперёд).

В Европе

В 1921 году уехал в Берлин, был редактором еженедельника «ґа-Олам» (Мир, официальный орган Всемирной сионистской организации) и ежемесячного журнала «Атидену» (Наше будущее) на иврите.

В Америке

С 1924 года — в США, где стал редактором главного органа Рабочего сионистского движения Америки (Labor Zionist party) «Дэр Идишер Кемфэр» (Еврейский борец) на идише, а с 1934 года — «The Jewish Frontier» (Еврейский фронтон), издаваемого «Лигой за Рабочую Палестину» (League for Labor Palestine) на английском языке; редактировал оба издания до конца жизни. С того же 1934 года — член центрального комитета Рабочей Сионистской организации Америки. В годы Второй мировой войны возглавил исполнительный комитет сионистского чрезвычайного совета Америки, а с 1946 года — директор департамента образования и культуры исполнительного комитета Еврейского агентства в США. В 1952 году основал семинарский институт Израиля при Еврейской Теологической Семинарии в Нью-Йорке.

Все административные посты, занимаемые Гринбергом, были скорее символическими, нежели организационными, ибо в основном он занимался идеологической деятельностью, опубликовал множество программных и теоретических работ, и приобрёл репутацию ведущего теоретика светского еврейства в США. Особую значимость его эссеистика получила в связи с общим кризисом светской еврейской жизни страны в послевоенное время, с уничтожением традиционных еврейских центров Европы.

Хотя Гринберг не был сторонником коммунистической идеологии, он до конца жизни придерживался социалистических взглядов. В своих работах он стремился к синтезу идеологии сионизма, еврейского национального очага на Ближнем Востоке, с идеалами социалистического рабочего движения, пацифизма и универсализма, традиционными по его мнению чертами еврейского духа (см. эссе «The Universalism of the Chosen People»). Серия его статей 1937 года в форме писем «К другу-коммунисту» и «К Ганди» обосновывали его умеренные позиции по отношению к коммунистической идеологии и национально-освободительным движениям. Гринберг также издал в 1946 году избранный том написанных на идише произведений поэта Х. Н. Бялика со своим предисловием и комментариями. Однако серьёзный интерес к его трудам появился уже после смерти писателя и только тогда они были впервые опубликованы в книжной форме: три тома избранной эссеистики вышли на протяжении 1950-х годов на идише и затем в английских переводах, а в 1968 году — «Антология» Гринберга на английском языке, подготовленная Мари Сыркин. В Иерусалиме был организован учительский институт, носящий его имя.

Библиография

Книги на идише

• חײם-נחמן ביאַליק: שריפֿטן (Хаим-Нахмэн Бялик: шрифтн — сочинения, под редакцией Х. Гринберга), Идиш-Националн Арбэтэр Фарбанд: Детройт, 1946.
• ייִד און װעלט (ид ун вэлт — еврей и мир), Идишер Кемфэр: Нью-Йорк, 1953; 2-е издание — Буэнос-Айрес, 1960.
• מענטשן און װערטן (мэнчн ун вэртн — люди и поступки), Идишер Кемфэр: Нью-Йорк, 1953; 2-е издание — Буэнос-Айрес, 1961.
• בלעטער פֿון אַ טאָגבוך (блэтэр фун а тогбух — странички из дневника), Идишер Кемфэр: Нью-Йорк, 1954; 2-е издание — Буэнос-Айрес, 1962.

Книги на английском языке

• Jewish Culture and Education in the Diaspora (еврейская культура и образование в диаспоре), Department of Education and Culture, World Zionist Organization: Нью-Йорк, 1951.
• The Inner Eye: selected essays (избранная эссеистика), Jewish Frontier: Нью-Йорк; том 1 — 1953 и 1958, том 2 — 1958, том 3 — 1964.
• Hayim Greenberg’s Anthology (антология Хаима Гринберга), под редакцией Marie Syrkin, Wayne State University: Детройт, 1968.
• Irving Howe & Eliezer Greenberg: Voices From The Yiddish (голоса из идиша: эссе, мемуары и дневники), University of Michigan Press: Ann Arbor, 1972; также Schocken Books: Нью-Йорк, 1975, стр. 148—160: «Саббатай Цви — мессия как апостат».
• American National Biography, под редакцией John A. Garraty & Mark C. Carnes, том 9, стр. 516—518 «Хаим Гринберг», Oxford University Press: Нью-Йорк, 1999.

Книги на русском языке

• Вернер Зомбарт. Будущность еврейского народа. Перевод с немецкого Х. И. Гринберга. Под редакцией д-ра З. Д. Рабиновича. Со вступительной статьёй д-ра Д. С. Пасманика: «Голос христианина о еврейском вопросе». Издание д-ра З. Д. Рабиновича. Одесса: Типография А. М. Швейцера, 1912.
• Е. В. Членов, М. О. Гершензон, С. К. Гепштейн, Л. Б. Яффе, Х. И. Гринберг. При свете войны (сборник статей). М.: Мерхавья, 1916.
• Ахад-Гаам. Избранные статьи. Пер. с евр. и предисловие Х. И. Гринберга. Петроград: Восток, 1916.
• Артур Руппин. Евреи нашего времени. Авторизованный перевод Х. И. Гринберга. М.: Сафрут, 1917.
• Гринберг Х. И. Еврейская культура и еврейский язык. — Художественно-литературный сборник «Сафрут». Кн. 3. М., 1919.
• Гринберг X. И. Борьба за национальную индивидуальность // Сафрут. Литературно-художественный сборник. Берлин: Изд. С. Д. Зальцман, 1922. — С.59—90.

Отрывок, характеризующий Гринберг, Хаим

– Очень известно, ваше превосходительство, – вдруг вскрикнул, трогая лошадь, полковник, и делаясь красно багровым. – Не угодно ли пожаловать в цепи, и вы будете посмотрейть, что этот позиция никуда негодный. Я не хочу истребить своя полка для ваше удовольствие.
– Вы забываетесь, полковник. Я не удовольствие свое соблюдаю и говорить этого не позволю.
Генерал, принимая приглашение полковника на турнир храбрости, выпрямив грудь и нахмурившись, поехал с ним вместе по направлению к цепи, как будто всё их разногласие должно было решиться там, в цепи, под пулями. Они приехали в цепь, несколько пуль пролетело над ними, и они молча остановились. Смотреть в цепи нечего было, так как и с того места, на котором они прежде стояли, ясно было, что по кустам и оврагам кавалерии действовать невозможно, и что французы обходят левое крыло. Генерал и полковник строго и значительно смотрели, как два петуха, готовящиеся к бою, друг на друга, напрасно выжидая признаков трусости. Оба выдержали экзамен. Так как говорить было нечего, и ни тому, ни другому не хотелось подать повод другому сказать, что он первый выехал из под пуль, они долго простояли бы там, взаимно испытывая храбрость, ежели бы в это время в лесу, почти сзади их, не послышались трескотня ружей и глухой сливающийся крик. Французы напали на солдат, находившихся в лесу с дровами. Гусарам уже нельзя было отступать вместе с пехотой. Они были отрезаны от пути отступления налево французскою цепью. Теперь, как ни неудобна была местность, необходимо было атаковать, чтобы проложить себе дорогу.
Эскадрон, где служил Ростов, только что успевший сесть на лошадей, был остановлен лицом к неприятелю. Опять, как и на Энском мосту, между эскадроном и неприятелем никого не было, и между ними, разделяя их, лежала та же страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых от мертвых. Все люди чувствовали эту черту, и вопрос о том, перейдут ли или нет и как перейдут они черту, волновал их.
Ко фронту подъехал полковник, сердито ответил что то на вопросы офицеров и, как человек, отчаянно настаивающий на своем, отдал какое то приказание. Никто ничего определенного не говорил, но по эскадрону пронеслась молва об атаке. Раздалась команда построения, потом визгнули сабли, вынутые из ножен. Но всё еще никто не двигался. Войска левого фланга, и пехота и гусары, чувствовали, что начальство само не знает, что делать, и нерешимость начальников сообщалась войскам.
«Поскорее, поскорее бы», думал Ростов, чувствуя, что наконец то наступило время изведать наслаждение атаки, про которое он так много слышал от товарищей гусаров.
– С Богом, г'ебята, – прозвучал голос Денисова, – г'ысыо, маг'ш!
В переднем ряду заколыхались крупы лошадей. Грачик потянул поводья и сам тронулся.
Справа Ростов видел первые ряды своих гусар, а еще дальше впереди виднелась ему темная полоса, которую он не мог рассмотреть, но считал неприятелем. Выстрелы были слышны, но в отдалении.
– Прибавь рыси! – послышалась команда, и Ростов чувствовал, как поддает задом, перебивая в галоп, его Грачик.
Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и веселее. Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала было впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего страшного не было, но всё веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», думал Ростов, сжимая в руке ефес сабли.
– О о о а а а!! – загудели голоса. «Ну, попадись теперь кто бы ни был», думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику, и, перегоняя других, выпустил его во весь карьер. Впереди уже виден был неприятель. Вдруг, как широким веником, стегнуло что то по эскадрону. Ростов поднял саблю, готовясь рубить, но в это время впереди скакавший солдат Никитенко отделился от него, и Ростов почувствовал, как во сне, что продолжает нестись с неестественною быстротой вперед и вместе с тем остается на месте. Сзади знакомый гусар Бандарчук наскакал на него и сердито посмотрел. Лошадь Бандарчука шарахнулась, и он обскакал мимо.
«Что же это? я не подвигаюсь? – Я упал, я убит…» в одно мгновение спросил и ответил Ростов. Он был уже один посреди поля. Вместо двигавшихся лошадей и гусарских спин он видел вокруг себя неподвижную землю и жнивье. Теплая кровь была под ним. «Нет, я ранен, и лошадь убита». Грачик поднялся было на передние ноги, но упал, придавив седоку ногу. Из головы лошади текла кровь. Лошадь билась и не могла встать. Ростов хотел подняться и упал тоже: ташка зацепилась за седло. Где были наши, где были французы – он не знал. Никого не было кругом.
Высвободив ногу, он поднялся. «Где, с какой стороны была теперь та черта, которая так резко отделяла два войска?» – он спрашивал себя и не мог ответить. «Уже не дурное ли что нибудь случилось со мной? Бывают ли такие случаи, и что надо делать в таких случаях?» – спросил он сам себя вставая; и в это время почувствовал, что что то лишнее висит на его левой онемевшей руке. Кисть ее была, как чужая. Он оглядывал руку, тщетно отыскивая на ней кровь. «Ну, вот и люди, – подумал он радостно, увидав несколько человек, бежавших к нему. – Они мне помогут!» Впереди этих людей бежал один в странном кивере и в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Еще два и еще много бежало сзади. Один из них проговорил что то странное, нерусское. Между задними такими же людьми, в таких же киверах, стоял один русский гусар. Его держали за руки; позади его держали его лошадь.
«Верно, наш пленный… Да. Неужели и меня возьмут? Что это за люди?» всё думал Ростов, не веря своим глазам. «Неужели французы?» Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» – Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. «А может, – и убить!» Он более десяти секунд стоял, не двигаясь с места и не понимая своего положения. Передний француз с горбатым носом подбежал так близко, что уже видно было выражение его лица. И разгоряченная чуждая физиономия этого человека, который со штыком на перевес, сдерживая дыханье, легко подбегал к нему, испугала Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы. Не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост, бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом. Быстро перепрыгивая через межи, с тою стремительностью, с которою он бегал, играя в горелки, он летел по полю, изредка оборачивая свое бледное, доброе, молодое лицо, и холод ужаса пробегал по его спине. «Нет, лучше не смотреть», подумал он, но, подбежав к кустам, оглянулся еще раз. Французы отстали, и даже в ту минуту как он оглянулся, передний только что переменил рысь на шаг и, обернувшись, что то сильно кричал заднему товарищу. Ростов остановился. «Что нибудь не так, – подумал он, – не может быть, чтоб они хотели убить меня». А между тем левая рука его была так тяжела, как будто двухпудовая гиря была привешана к ней. Он не мог бежать дальше. Француз остановился тоже и прицелился. Ростов зажмурился и нагнулся. Одна, другая пуля пролетела, жужжа, мимо него. Он собрал последние силы, взял левую руку в правую и побежал до кустов. В кустах были русские стрелки.


Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу, выбегали из леса, и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами. Один солдат в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное слово: «отрезали!», и слово вместе с чувством страха сообщилось всей массе.