Гриндал, Эдмунд

Эдмунд Гриндал Edmund Grindal
Архиепископ Кентерберийский
Епископское посвящение	21 декабря 1559
Интронизация	1576
Конец правления	1583
Предшественник	Мэтью Паркер
Преемник	Джон Уитгифт
Другая должность	Епископ Лондонский (1559-1570) Архиепископ Йоркский (1570-1575)
Умер	6 июля 1583(1583-07-06) Кройдон (Лондон)
Похоронен	Кройдон (Лондон)

Эдмунд Гриндал (англ. Edmund Grindal; Камберленд, 1516, 1517 или 1519—1583) — 72-й архиепископ Кентерберийский (1575—1583).

Биография

Ранние годы

Родился в прибрежном селении Сейнт-Биз (графство Камберленд), где находился бенедиктинский монастырь, впоследствии преобразованный самим Гриндалом в грамматическую школу, существующую поныне.

Сведения о начальном образовании Гриндала не сохранились, позднее он поступил в Кембриджский университет и учился сначала в Бакингем-Колледже (ныне это Магдален-Колледж) и Колледже Христа, в конце 1530-х годов перевёлся в Пемброук-Колледж. В 1538 году получил степень бакалавра искусств, в 1540 году — магистра искусств, в 1549 — бакалавра теологии; в том же году стал президентом Пемброука, в то время как мастером колледжа являлся епископ Рочестерский Николас Ридли. Гораздо позднее, в 1559 году, Пемброук избрал Гриндала почётным мастером, а в 1564 году Кембриджский университет присвоил ему степень доктора теологии (DTh).

Участие в Эдвардианской реформации

В 1544 году Гриндал был рукоположён во диакона, но записей о рукоположении в священника, которое по традиции должно было последовать в достаточно скором времени, не обнаружено. Колледж Пемброук стал местом сосредоточения протестантских мыслителей и реформаторов, большое внимание на Гриндала оказал Мартин Буцер, преподававший в Кембридже. Посвящение Гриндала состоялось при поддержке его покровителя, протестантского епископа Николаса Ридли.

В 1550 году Ридли стал епископом Лондонским и сплотил вокруг себя близких приверженцев, в число которых вошёл и Гриндал. В 1551 году он стал прецентором собора Святого Павла. Примерно в то же время он стал одним из шести «придворных капелланов», поочерёдно проводя службы при дворе и в различных приходах; он также получил в пребенду Вестминстерское аббатство. В 1552 году Гриндал участвовал в выработке «сорока двух статей англиканского вероучения» (см. Forty-Two Articles). В 1553 году, когда уже обсуждалась возможность епископского посвящения Гриндала, умер король Эдуард VI и, после короткого эпизода, связанного с попыткой возведения на престол леди Джейн Грей, власть оказалась в руках католички — королевы Марии, прекратившей реформаторские меры своих предшественников.

Эмиграция

Начавшиеся репрессии против англикан не затронули напрямую Гриндала, но в 1554 году он оставил должности прецентора собора Святого Павла и пребендария Вестминстерского аббатства и отправился в Страсбург, где и пробыл большую часть четырёх лет эмиграции. Известно, что некоторое время он посвятил изучению голландского языка и впоследствии сохранял особый интерес к германской теологии и политике. В Страсбурге Гриндал сблизился с итальянским богословом Пьетро Вермильи, но не последовал за ним в Цюрих в поисках большей свободы теологической мысли.

В тот период во Франкфурте сложилось альтернативное страсбургскому сообщество протестантских эмигрантов, предлагавших отказаться от английского пути Реформации в пользу учений, распространявшихся в Европе. Гриндал отправился во Франкфурт с намерением найти компромисс в переговорах с Джоном Ноксом, но не добился успеха. Впоследствии Нокс со своими последователями переехал в Женеву, став в конечном итоге одним из основателей пресвитерианской церкви в Шотландии.

Гриндал был знаком с Джоном Фоксом и, благодаря связям с англиканским подпольем, предоставил ему важный материал для труда по истории преследования протестантов в правление королевы Марии "Книга мучеников", в частности последние записи и протоколы процессов Ридли и Кранмера. Первая версия книги Rerum in ecclesia gestarum была опубликована в Базеле в августе 1559 года как труд исключительно самого Фокса. Это известие уже не застало Гриндала в эмиграции — он отправился в Англию при первом известии о смерти королевы Марии и прибыл в Лондон в день коронации королевы Елизаветы, 15 января 1559 года.

Участие в Елизаветинской Реформации

14 мая 1559 года вступил в силу парламентский Акт о единообразии, и Гриндалу было поручено публично провозгласить официальный возврат к англиканской «Книге короля Эдварда». 21 декабря 1559 года, после вынужденного ухода в отставку епископа Лондонского Эдмунда Боннера, вошедшего в историю под прозвищем «Кровавый Боннер» из-за своего участия в преследовании протестантов, Гриндал занял освободившуюся кафедру. Контроль над недвижимым имуществом епархии Гриндал смог установить только в марте 1560 года, выдержав противостояние с Уильямом Сесилом, стремившимся ограничить церковные доходы. Летом 1559 года Гриндал вместе с Мэттью Паркером вошёл с Церковную комиссию (Ecclesiastical commission), призванную осуществлять руководство вопросами церкви. Важной частью Елизаветинской религиозной политики было положение об уничтожении «символов суеверия», к каковым многие протестанты относили кресты и алтари, хотя сама королева сохранила крест в домовой часовне. Гриндал сумел отстоять неприкосновенность храмов Лондонской епархии, обратившись к авторитету Кранмера, Ридли и других мучеников. Сложнейшими проблемами для Гриндала на епископской кафедре стал недостаток священнослужителей и общий кризис церкви, осложнённый пожаром 1561 года в соборе Святого Павла и эпидемией чумы 1563 года. Кроме того, благодаря политике Эдуарда VI, в Лондоне собралось довольно много французских, голландских и итальянских беженцев-протестантов, принадлежавших к разным вероучениям и пользовавшихся некоторой автономией, что представляло определённую опасность для утверждения в стране англиканства. Суперентендант этих «чужих церквей» (stranger churches) поляк Ян Лаский обладал почти епископскими полномочиями, но в правление Елизаветы его обязанности перешли в ведение Лондонского епископа. С 1566 года епископ также активно участвовал в богословских дискуссиях с последователями пуританских идей, которые не мог принять в полном объёме, особенно в отношении радикальных представителей нового учения, угрожавших расколом церкви.

9 июня 1570 года Гриндал стал архиепископом Йоркским. Обряд интронизации в Йоркском соборе был осуществлён заочно, с участием представителя нового архиепископа, сам он смог прибыть к месту своего служения только в марте 1571 года. Основную сложность в архиепархии представляли католики, а не пуритане, и главной задачей Гриндала стало утверждение англиканской церкви. Он возглавил и активно участвовал в работе Йоркской церковной комиссии (York ecclesiastical commission), которая включала как церковных деятелей, так и мирских участников, и обладала правом наказания и тюремного заключения, которым широко пользовалась ещё до введения в регионе уголовного законодательства, наделившего аналогичными правами в отношении католиков суды общей юрисдикции. Проблема нехватки англиканских священников решалась посредством перевода их из южных приходов.

Архиепископ Кентерберийский

В декабре 1575 года королева Елизавета подписала разрешение выбрать Гриндала на Кентерберийскую архиепископскую кафедру, и в 1576 году состоялась интронизация (вновь, ввиду болезни Гриндала, с участием его представителя). С приходом нового архиепископа связывались надежды на принятие мер для преодоления таких проблем английской церкви, как низкий уровень церковной дисциплины и образования священнослужителей. Гриндал возглавил комитет из светских и духовных лордов, стремившийся провести через парламент законодательство об ужесточении наказаний для католиков, упорствующих в своей вере, но безуспешно. Гриндал также сотрудничал с Тайным советом, рассчитывая добиться радикальной реформы архиепископского трибунала, долженствовавшего дисциплинировать священнослужителей.

Летом 1576 года получил развитие серьёзный конфликт Гриндала с королевой, вызванный нежеланием архиепископа принять строгие меры против деятельности проповедников, зачастую поддерживаемой епископами, которую Елизавета считала недопустимой. Гриндал не согласился с вмешательством светской власти в его компетенцию и в декабре 1576 года написал королеве письмо, в котором обосновывал свою позицию ссылками на поучения святого Амвросия императору Феодосию Великому и даже заявлял о готовности уйти в отставку. 7 мая 1577 года Елизавета обратилась со своими требованиями напрямую к епископам, Гриндал был фактически отстранён от должности и содержался в Ламбетской резиденции. Спустя некоторое время Гриндалу разрешили переехать в кройдонское имение, но в ноябре 1577 года его вызвали в Звёздную палату и потребовали выполнить указания королевы или признать своё удаление с кафедры. Процесс продолжался без какого-либо результата до самой смерти Гриндала 6 июля 1583 года в Кройдоне (ныне — Лондонское боро), где и был похоронен 1 августа.

Примечания

Комментарии

Использованная литература и источники

Литература

• Carpenter E., Hastings A. [books.google.ru/books?id=ee0-EsYR9aEC&pg=PA157&dq=Edmund+Grindal+Peter+Martyr&hl=ru&sa=X&ei=eq8-UtapAqfh4QTGoIC4Cw&ved=0CDsQ6AEwAjgK#v=onepage&q=Edmund%20Grindal%20Peter%20Martyr&f=false Cantuar: The Archbishops in Their Office]. — Continuum, 1997. — 607 p. — ISBN 9780826430892.
• Churton R. [books.google.ru/books?id=S54zAQAAIAAJ&pg=PR5&dq=R.+Churton,+The+life+of+Alexander+Nowell,+dean+of+St+Paul's+(1809)&hl=ru&sa=X&ei=bmdAUrTCG8PV4gS9joAw&ved=0CDYQ6AEwAQ#v=onepage&q=Grindal&f=false The Life of Alexander Nowell, Dean of St. Paul's]. — 1809. — 448 p.
• Collinson P. [books.google.ru/books?id=hREq8H5DDRUC&printsec=frontcover&dq=Edmund+Grindal&hl=ru&sa=X&ei=eZQ9UqyLNYeP4gTIgoDIBA&ved=0CD8Q6AEwAzgK#v=onepage&q=Edmund%20Grindal&f=false Archbishop Grindal, 1519-1583: The Struggle for a Reformed Church]. — University of California Press, 1979. — 368 p. — ISBN 9780520038318.
• Cross C. [books.google.ru/books?id=7H7kqgtuEAMC&pg=PA69&dq=Grindal+Privy+Faculties&hl=ru&sa=X&ei=lHJAUsX9Boj24QS8t4DwDA&ved=0CC0Q6AEwAA#v=onepage&q=Grindal%20Privy%20Faculties&f=false Patronage and Recruitment in the Tudor and Early Stuart Church]. — Borthwick Publications, 1996. — 168 p. — ISBN 9780903857666.
• Strype J. [books.google.ru/books?id=VKlIAAAAMAAJ&printsec=frontcover&dq=Edmund+Grindal&hl=ru&sa=X&ei=NJQ9Ut-HLoOD4gSA_4D4CQ&ved=0CFAQuwUwAw#v=onepage&q=Edmund%20Grindal&f=false Historical and Biographical Works: The history of Edmund Grindal]. — Clarendon Press, 1821.
• Vigne R., Littleton Ch. [books.google.ru/books?id=Bm4sFfBAG18C&pg=PA57&dq=Grindal+Jan+%C5%81aski&hl=ru&sa=X&ei=vWtAUuHCLIKS4ASCpoCABQ&ved=0CDgQ6AEwAA#v=onepage&q=Grindal%20Jan%20%C5%81aski&f=false From Strangers to Citizens: The Integration of Immigrant Communities in Britain, Ireland, and Colonial America, 1550-1750]. — Sussex Academic Press, 2001. — 567 p. — ISBN 9781902210865.

Ссылки

• Patrick Collinson [www.oxforddnb.com/view/article/11644?docPos=1 Grindal Edmund]//Oxford Dictionary of National Biography

Отрывок, характеризующий Гриндал, Эдмунд

Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.