Гринстрит, Сидни

Сидни Гринстрит
Sydney Greenstreet
Сидни Гринстрит в фильме «Через океан» (1942)
Имя при рождении:	Sydney Hughes Greenstreet
Дата рождения:	27 декабря 1879(1879-12-27)
Место рождения:	Сэндвич, Кент, Великобритания
Дата смерти:	18 января 1954(1954-01-18) (74 года)
Место смерти:	Голливуд, Лос-Анджелес, США
Гражданство:
Профессия:	актёр
Карьера:	1902 — 1951

Сидни Хьюз Гринстрит (англ. Sydney Hughes Greenstreet, 27 декабря 1879 года — 18 января 1954 года) — английский характерный актёр театра и кино, более всего известный ролями остроумных и обаятельных негодяев и мошенников в серии голливудских фильмов 1940-х годов.

Дородный британский актёр с уникальным вкрадчивым стилем речи, сделавший успешную театральную карьеру в Англии, в возрасте 62 лет Гринстрит сенсационно дебютировал на экране в фильме нуар «Мальтийский сокол» (1941). За время своей непродолжительной голливудской карьеры, продолжавшейся до 1949 года, Гринстрит успел сыграть в 25 картинах, особенно запомнившись по ролям в фильмах «Касабланка» (1942), «Через океан» (1942), «Маска Димитриоса» (1944), «Путь в Марсель» (1944), «Между двух миров» (1944), «Конфликт» (1945), «Рождество в Коннектикуте» (1945), «Вердикт» (1946), «Три незнакомца» (1946) и «Путь фламинго» (1949).

В 1942 году Гринстрит был номинирован на Оскар как лучший актёр второго плана за работу в фильме «Мальтийский сокол» (1941).

Ранние годы жизни

Сидни Гринстрит родился в Сэндвиче, графство Кент, Англия, он был одним из восьмерых детей в семье торговца кожей. В 19 лет он отправился на Цейлон, рассчитывая стать чайным плантатором, но два года спустя после засухи, уничтожившей урожай, был вынужден вернуться на родину, где в течение года работал в агентстве, управлявшем пивоварней.

Работа в театре: 1902—1940 годы

Лишь в 1902 году Гринстрит обратил свой взор на театр, и поступил в Актёрскую академию Бена Грита, где дебютировал в роли убийцы в истории о Шёрлоке Холмсе. В 1903 году Гринстрит гастролировал с театром Грита по Англии, исполняя различные роли в шекспировском репертуаре, в частности, ткача в спектакле «Сон в летнюю ночь» и Каски — в «Юлии Цезаре». В 1904 году с шекспировской труппой Гринстрит впервые прибыл в США, а год спустя дебютировал на Бродвее в средневековой моралите «Всякий человек». В течение последующих нескольких лет Гринстрит гастролировал по миру, сыграв в шекспировских пьесах в Канаде, Южной Америке, Индии, Италии, Франции и Северной Африке.

Начиная с 1907 года, Гринстрит был постоянно занят в театральных постановках на Бродвее. Он сыграл за это время более чем в 30 спектаклях, «легко переходя от музыкальной комедии к Шекспиру». В 1920-30-е годы Гринстрит выходил на сцену в таких спектаклях, как комедия Оскара Уайлда «Веер леди Уиндермир», оперетта «Принц-студент», драма Юджина О’Нила «Миллионы Марко», классическая комедия Аристофана «Лисистрата», драма «Земля» по роману Бак Перл и мюзикл «Роберта» с участием Боба Хоупа, Джорджа Мерфи и Фредом Макмюрреем, который стал большим хитом в 1933 году. После триумфальной игры в «Роберте» Гринстрит поступил в постоянную труппу Альфреда Ланта и Лин Фонтэнн, в течение шести лет сыграв главные роли в таких пьесах как «Восторг идиота» Роберта Шервуда, «Амфитрион 38» и «Да сгинет ночь» Шервуда.На протяжении более чем тридцати лет Гринстрит был исключительно театральным актёром.

Карьера в кино: 1941—1949 годы

В 1940 году во время гастролей в Лос-Анджелесе со спектаклем «Да сгинет ночь» по пьесе Роберта Шервуда Гринстрит «познакомился с кинорежиссёром Джоном Хьюстоном, который предложил ему сыграть безжалостного (Толстяка) Гатмена в фильме нуар „Мальтийский сокол“ (1941) по роману Дэшила Хэммета». Дебют Гринстрита в кино состоялся, когда ему было 62 года, и он весил 300 фунтов. Тяжёлый, внушительный мужчина, Гринстрит идеально подошёл на роль массивного, но странным образом изнеженного Гатмена, величавого денди, который был по своей сущности воплощением зла. В «Мальтийском соколе» Гринстрит «появился с двумя актёрами, с которыми будет связан навсегда — со звездой Хамфри Богартом и коллегой, характерным актёром Питером Лорре». Авторитетный кинокритик Босли Кроутер был впечатлён выдающейся игрой Гринстрита в этом фильме, назвав его «великолепным в роли утончённого английского мошенника». Сходной похвалы Гринстрит удостоился и от журнала «Newsweek», который написал, что «мистер Гринстрит привнёс в Голливуд комедийный талант и злодейство, которые удержат его здесь бесконечно долго». Работа в этом фильме принесла Гринстриту номинацию на Оскар как лучшему актёру второго плана, а также многолетний контракт с «Уорнер бразерс».

Вторым фильмом Гринстрита стала историческая драма о событиях Гражданской войны в США 1860-х годов «Они умерли на своих постах» (1942), в котором он сыграл «небольшую, но эффектную роль генерал-лейтенанта Уинфрида Скотта». Затем он воссоединился с Богартом в шпионском фильме «Через океан» (1942), исполнив роль обаятельного профессора доктора Лоренца, который является тайным агентом японской разведки во время Второй мировой войны. Босли Кроутер был восхищён его игрой, описав её в «Нью-Йорк таймс» как «абсолютную загадку — его персонаж зловредный, но возвышенный, учтивый и полный завидного изящества, и при этом твёрдый и непредсказуемый внутри».

В своём третьем фильме 1942 года, знаменитой «Касабланке» (1942) Гринстрит сыграл «небольшую роль, но памятную роль» жуликоватого владельца ночного клуба, вновь встретившись с Богартом и Лорре. Наконец, в военной шпионской драме «Истоки опасности» (1943) Гринстрит выступил в роли главы вражеской разведки в Турции, а Лорре — в необычной для себя положительной роли русского шпиона, который работает совместно с американским агентом (Джордж Рафт).

В 1944 году Гринстрит и Лорре сыграли вместе ещё несколько раз в таких фильмах, как «Путь в Марсель» (снова вместе с Богартом), «Маска Димитриоса» и «Конспираторы». Сделанный как своего рода продолжение «Касабланки», «немного беспорядочный, но очень увлекательный экшн» «Путь в Марсель» рассказывает историю побега свободолюбивого французского журналиста (Богарт) из тюрьмы на Чёртовом острове недалеко от побережья Французской Гвианы. По пути он попадает на французское судно, которым командует профашистский майор Дюваль (Гринстрит). Однако его враждебные действия успешно нейтрализуются патриотически настроенными членами команды во главе с Богартом.

В военной шпионской драме «Конспираторы», «посредственной шпионской саге, которая также пыталась воспроизвести успех „Касабланки“», Гринстрит исполнил роль руководителя группы подпольщиков в Лиссабоне, а Пол Хенрейд — диверсанта-антифашиста, а Лорре — одного из членов подпольной группы. Затем Грингстрит вернулся в мрачное царство фильма нуар с «Маской Димитриоса», в котором сыграл тёмного дельца и бывшего заключённого, который одержим желанием найти международного авантюриста Димитриоса (Закари Скотт), в результате предательства которого он оказался в тюрьме (его партнёром по фильму вновь был Лорре). Удостоившись высоких оценок за эту роль, исполненную в «лукавом возвышенном стиле», Гринстрит тем не менее признал, что играть в театре ему было легче, чем в кино.

В том же году Гринстрит сыграл самого себя в звёздном музыкально-комедийном киноревю «Голливудская лавка для войск» (1944), которое сделала студия «Уорнер бразерс» в поддержку участников войны. В драматической фантазии «Между двух миров» (1944) молодая пара после неудачной попытки бегства из нацистской Германии решает покончить жизнь самоубийством, отравившись газом, и оказывается в лимбе на перепутье между Раем и Адом, где их судьбу должен определить преподобный Тим Томпсон (Гринстрит). «Хотя сам фильм не имел особого успеха, критик „Лос-Анджелес Экземинер“ написал, что „Гринстрит даёт самую естественную игру, которую только мы видели на экране в течение многих лет“».

«Сильное желание Гринстрита сыграть в комедии, наконец, сбылось», когда в лёгкой военной романтической истории «Подушка на пост» (1945) с Айдой Лупино он исполнил роль командира, в подчинении которого служит главный герой. В том же году в эксцентричной романтической комедии «Рождество в Коннектикуте» (1945) Гринстрит предстал в образе крупного издателя, который с помощью своего редактора по домоводству (Барбара Стэнвик) решает устроить уютное «рекламное рождество» для героя войны.

Одновременно Гринстрит продолжал играть в фильмах нуар, исполнив главные роли в трёх картинах подряд — «Конфликт» (1945), «Три незнакомца» (1946) и «Вердикт» (1946). «Конфликт» был шестым и последним совместным фильмом Гринстрита с Богартом, но при этом впервые Богарт сыграл злодея, который убивает жену, а Гринстрит — искушённого психиатра и друга семьи, который раскрывает это преступление.

В фильме нуар «Три незнакомца» (1946) Гринстрит сыграл внешне благопристойного адвоката, который погряз в финансовых махинациях, доводящих его до убийства. Действие фильма нуар «Вердикт» (1946) происходит в 1890-е годы. Уволенный со службы инспектор Скотленд-Ярда (Гринстрит) с помощью своего друга, книжного иллюстратора (Лорре) раскрывает подстроенное им убийство, чтобы дискредитировать своего неопытного преемника. Это была последняя из девяти совместных работ Гринстрита и Лорре.

Гринстрит снова ненадолго сменил жанр и предстал в образе писателя Уильяма Теккерея в биографической драме «Преданность» (1946) о сёстрах Бронте, которых сыграли Айда Лупино и Оливия де Хавилланд. Затем последовала сатирическая драма «Рекламисты» (1947) о представителе рекламного агентства (Кларк Гейбл), который вынужден терпеть причуды своего крупнейшего заказчика, руководителя косметической компании, самодура и тирана, которого играет Гринстрит. В готической мелодраме-триллере «Женщина в белом» (1948) Гринстрит сыграл «дьявольского графа Фоско», который хочет завладеть наследством убитого аристократа, «используя подставных лиц, брак по расчёту, шантаж, скрытых родственников и подавление собственных семейных тайн».

Нуар «Безжалостный» (1948) рассказывает о подъёме и падении беспринципного финансиста (Закари Скотт), одного из деловых партнёров, а затем и жертв которого играет Гринстрит. В нуаровой драме «Путь фламинго» (1949) у официантки в небольшом городке (Джоан Кроуфорд) начинается роман с одним из молодых местных политиков. Его патрон, фактический правитель городка шериф Титус Семпл (Гринстрит) решает убрать её с пути, и по сфабрикованному делу сажает в тюрьму. Однако, выйдя на свободу, она начинает жестоко мстить всем своим обидчикам. «Бархатное касание» (1948) стал последним фильмом нуар Гринстрита. В этой картине он сыграл «искусного и ловкого детектива, который расследует убийство знаменитого бродвейского продюсера», при этом его персонаж умело «скрывает своё изощрённое чутьё под маской добродушия и самоуничижительного юмора». Журнал «Variety» отметил, что этой ролью Гринстрит доставляет «громадное наслаждение публике», а критик «Голливуд репортер» написал, что «он определённо добивается успеха в роли полицейского инспектора». Свою последнюю роль в кино Гринстрит сыграл в приключенческом триллере военного времени «Малайя» (1949) с участием Спенсера Трейси и Джеймса Стюарта.

Актёрское амплуа и оценка творчества

По мнению кинокритика Джейсона Энкени, «Сидни Гринстрит входил в число самых лучших характерных актёров Голливуда», ему удалось создать образ «классического негодяя, преступные действия которого в таких картинах, как „Касабланка“ и „Мальтийский сокол“, остаются одними из самых запоминающихся и загадочных отображений зла, когда-либо переданных на экране». Как отмечает историк фильма нуар Эндрю Спайсер, фирменным экранным образом Гринстрита стала «лощёная элегантность и мягкий аристократический голос, под которыми скрывались коварство и порочность». В биографии актёра на сайте Turner Classic Movies указывается, что Гринстрит неоднократно играл роли «великолепного интригана и умного, прозорливого архитектора преступлений, но иногда играл и симпатичных персонажей, в частности, в „Рождестве в Коннектикуте“ (1945)». Однако Спайсер замечает, что хотя «Гринстрит и умел играть положительные роли, в частности, по-отечески участливого психиатра в „Конфликте“ (1945), сильной стороной актёра всё-таки оставалось учтивое злодейство, в частности, в таких фильмах, как „Маска Димитриоса“ (1944), „Три незнакомца“ (1946) и „Вердикт“ (1946)».

Последние годы жизни и смерть

После ухода из кино Гринстрит в 1950-51 годах исполнял роль частного детектива Ниро Вульфа в радиопрограмме канала «Эн-Би-Си» «Новые приключения Ниро Вульфа». В 1952 году Гринстрит заявил о своей отставке.

В течение многих лет Гринстрит страдал от диабета и болезни почек. Он умер 18 января 1954 года в Голливуде.

Фильмография

Год	Русское название фильма	Оригинальное название фильма	Роль
1941	Мальтийский сокол	The Maltese Falcon	Каспер Гатмен
	Они умерли на своих постах	They Died with Their Boots On	Генерал-лейтенант Уинфрид Скотт
1942	Через океан	Across the Pacific	Доктор Лоренц
	Касабланка	Casablanca	Сеньор Феррари
1943	Истоки опасности	Background to Danger	Полковник Робинсон
1944	Путь в Марсель	Passage to Marseille	Майор Дюваль
	Между двух миров	Between Two Worlds	Преподобный Тим Томпсон
	Маска Димитриоса	The Mask of Dimitrios	Мистер Питерс
	Конспираторы	The Conspirators	Рикардо Квинтанилла
	Голливудская лавка для войск	Hollywood Canteen	Сидни Гринстрит
1945	Подушка на пост	Pillow to Post	Полковник Майкл Отли
	Конфликт	Conflict	Доктор Марк Хэмилтон
	Рождество в Коннектикуте	Christmas in Connecticut	Александер Ярдли
1946	Три незнакомца	Three Strangers	Джером К. Эрбатни
	Преданность	Devotion	Уильям Мейкпис Теккерей
	Вердикт	The Verdict	Суперинтендант Джордж Эдвард Гродман
1947	Этот путь с женщиной	That Way with Women	Джеймс П. Олден
	Рекламисты	The Hucksters	Ивэн Ллевеллин Ивэнс
1948	Бархатное касание	The Velvet Touch	Капитан Дэнбери
	Безжалостный	Ruthless	Бак Мэнсфилд
	Женщина в белом	The Woman in White	Граф Алессандро Фоско
1949	Путь фламинго	Flamingo Road	Шериф Титус Семпл
	Малайя	Malaya	Голландец

Литература

• Andrew Spicer. [www.amazon.com/Historical-Dictionary-Film-Dictionaries-Literature/dp/0810859602 Historical Dictionary of Film Noir]. — Plymouth, United Kingdom: Scarecrow Press, 2010. — ISBN 978-0-8108-5960-9.
• Karen Burroughs Hannsberry. [www.amazon.com/Bad-Boys-Actors-Film-Noir/dp/0786414847/ Bad Boys: The Actors of Film Noir]. — Jefferson, North Carolina, and London: McFarland & Company, Inc., 2008. — ISBN 978-0-7864-3739-9.

Ссылки

• [www.allmovie.com/artist/sydney-greenstreet-p28591 Сидни Гринстрит] на сайте Allmovie
• [www.tcm.com/tcmdb/person/76243%7C143826/Sydney-Greenstreet/ Сидни Гринстрит] на сайте Turner Classic Movies

Отрывок, характеризующий Гринстрит, Сидни

Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.