Гринцер, Сергей Григорьевич

Сергей Григорьевич Гринцер (Горчаков)
Шмуль-Хаим Исерович Гринцер
Род деятельности:	Ветеринарный врач в Российской империи Действительный статский советник Специалист внешней торговли в РСФСР-СССР.
Дата рождения:	1860(1860)
Место рождения:	Одесса, Херсонская губерния
Гражданство:	Российская империя РСФСР РСФСР СССР СССР
Дата смерти:	5 августа 1936(1936-08-05)
Место смерти:	Москва, СССР
Супруга:	Вера Григорьевна
Дети:	дочь — Наталья дочь — Елена сын — Григорий сын — Александр дочь — Лидия дочь — Екатерина
Награды и премии:

Серге́й Григо́рьевич Гри́нцер (Горчаков) (Шмуль-Хаим Исерович Гринцер; 1860, Одесса, Херсонская губерния — 5 августа 1936, Москва) — представитель российского профессионально образованного общества. В Российской империи его деятельность была направлена на развитие русского ветеринарного дела, урегулирование и развитие внешнего товарообмена. В СССР она была посвящена восстановлению и укреплению экономических и торговых взаимоотношений с рядом государств, проведению в жизнь широкой оперативной работы для удовлетворения потребностей СССР в заграничных товарах и успешной реализации её сырьевых ресурсов на внешних иностранных рынках.
Действительный статский советник (1917) имел степень ветеринарного врача, был одним из руководителей в Ветеринарном управлении Министерства внутренних дел Российской империи, автор научных трудов и статей по развитию русского ветеринарного дела. После Октябрьской революции, т. е. в наиболее тяжёлый период советского строительства, занимал должности Управляющего делами в Наркомате торговли и промышленности (НКТиП) РСФСР (1917—1920), Управляющего делами и начальника Административного Управления в НКВТ РСФСР (1920—1921), Уполномоченного НКВТ РСФСР в республике Польша (1921—1923), Торгпреда РСФСР и СССР в Италии (1923—1924) и др.

Биография

Родился в 1860 году в известной в Одессе мещанской семье Исера Гринцера, бывшего переселенца из Австрии. Будучи ещё 15-ти летним учеником Одесского коммерческого училища полностью сам себя содержал, давая уроки и работая в периодической прессе. После окончания в 1885 году с отличием Варшавского ветеринарного института поступил на земскую службу в уездный город Новомосковск, где в течение 7 лет проработал участковым ветеринарным врачом. С 1891 года на государственной службе в МВД РИ. 24 июля 1893 года был назначен на должность старшего ветеринарного врача в Екатеринославскую губернскую земскую управу. Организовал открытие в 1895 году в Екатеринославе бактериологической станции, последующие 3 года одновременно заведовал ею. К 1896 году станция действовала настолько успешно, что только за тот текущий год были привиты 93775 овец, 10246 рогатого скота, 2726 лошадей, 128 коз, и 37 свиней (всего 106912 голов). К весне 1897 года лаборатория приступила к массовой вакцинации свиней против «бациллярной рожи». В целях создания общего контакта ветеринарной службы с другими сельскохозяйственными областями С.Г. Гринцер неоднократно был командируем на совещания в смежные губернии: Полтавскую, Херсонскую, Таврическую и Область Войска Донского. В январе 1898 года по поручению Хозяйственного департамента МВД, был уполномочен произвести крупную правительственную закупку лошадей выносливых пород, в степном районе Оренбургско-Тургайского региона. Помимо осуществления общего руководства над операцией, С.Г. Гринцер организовал доставку животных по железной дороге в пострадавшие от неурожая восточные губернии России. Всего им было закуплено 27467 лошадей, что составило более одной трети от всех аналогичных закупок того года, благодаря чему была оказана существенная помощь голодающему населению. С 1898 по 1902 гг. С.Г. Гринцер занимал должность Оренбургского губернского ветеринара, за отличия был переведён с повышением в Ветеринарное управление МВД РИ.

Как делопроизводитель (руководитель) III отдела в Ветеринарном управлении МВД, С.Г. Гринцер неоднократно был командируем в целый ряд областей, а также в Германию для урегулирования недоразумений, возникавших в деле экспорта Российской животноводческой продукции за границу. Принимал в течение ряда лет участие в Совете по железнодорожным делам, в Съезде представителей русских железных дорог и в Конвенционно-Тарифном Комитете в качестве официального представителя при обсуждении вопросов связанных с транспортировкой гуртового скота, мяса, шерсти и кож, как по внутренним, так и заграничным сообщениям, при выработке тарифов и т. п. Участвовал в междуведомственной комиссии по введению обложения пошлиной отправляемой транзитом через Владивосток в Маньчжурию и обратно животноводческой продукции. Состоял консультантом Правления Китайской Восточной Железной Дороги. По поручению Главноуправляющего Землеустройства и Земледелия составил книгу в 2-х частях, посвящённую отдельным отраслям сельского хозяйства в России в связи с пересмотром русско-германского торгового договора. Совместно с видным представителем Германского Министерства Земледелия профессором Р. Остертагом производил в прибалтийских и польских губерниях, а также в городах бывшего Петербурга и Москве в 1913 г. исследование постановки экспорта живой сельскохозяйственной продукции в Германию и существовавших для этой надобности оборудований на государственной границе. Был представителем от правительства на Областных Съездах в Харькове и Киеве по вопросам о нуждах нашего продуктового экспорта, в связи с предстоящими пересмотрами торговых договоров в России с другими государствами. Участвовал в особом междуведомственном совещании по обсуждению вопросов, вытекающих из положения, созданного договором России с Монголией. Разновременно и повторно выезжал по поручению правительства на Дальний Восток, в Западную Сибирь, Закавказье и Туркестанский край для исследования местных торгово-промышленных и хозяйственных условий для изменения мер к улучшению таковых. В течение нескольких лет принимал участие в Бюджетной Комиссии Государственной Думы и Финансовой Комиссии Государственного Совета при обсуждении финансовых смет. В 1915 г. и 1916 г. был командирован в районы Западного и Юго-Западного фронтов Армий для проверки условий снабжения таковых продовольствием. По просьбе Петроградского Городского Продовольственного Комитета временно принял на себя управление его делами, затем был командирован в Западную Сибирь для организации закупок и плановой доставки в Петроград продовольствия. Состоял в 1916 г. 1917 г. редактором журнала бывшего Министерства Торговли и Промышленности «Известия по внешней торговле» и постоянным представителем названного Министерства в совещательных учреждениях Министерства Продовольствия и Внутренних дел, по делам касающимся торговли и промышленности. На основании Высочайшего повеления от 30 октября 1915 года, Гринцер получил разрешение именоваться по фамилии Горчаковым

Советская служба

После Октябрьской революции в числе первых перешёл из бывшего Министерства Торговли и Промышленности на работу в Народный Комиссариат Торговли и Промышленности (впоследствии переименованный в Наркомвнешторг). В НКВТ состоял со времени его учреждения и до июля 1921 г. Управляющим делами комиссариата, а затем начальником его Административного Управления. Одновременно являлся редактором журнала «Вестник Народного Комиссариата Торговли и Промышленности».
В 1918 г. и 1919 г. проводил обследования деятельности местных торговых отделов НКВТ РСФСР в Приволжских губерниях, после чего были упразднены таковые в Астрахани и Саратове. В 1920 году был командирован в Персию, во время вспыхнувшей там революции и происходивших военных действий, для определения возможности восстановления торговых сношений с этой страной. Вскоре явилась возможность снабжать Красную Армию продовольствием, в котором она в то время испытывала острую нужду, а также последующий регулярный товарообмен с Персией. До 1 марта 1921 года из данного региона в РСФСР было отгружено 300 тысяч пудов риса и 13,7 тысяч пудов сабзы. Данное обстоятельство можно определить, как один из первых прорывов в экономической блокаде организованной Антантой против РСФСР. Принимал участие в 1918—1921 гг. в заседаниях Малого Совнаркома в качестве представителя НКВТ при рассмотрении почти всех его законодательных предложений и финансовых смет, за неимением в то время в составе наркомата необходимых специальных сил. В августе 1921 года был назначен уполномоченным НКВТ в Польшу, где организовал Торгпредство, создал первые торговые связи с этой страной и выполнил ряд крупных закупочных операций.

Внешние изображения
	[i52.tinypic.com/qso2sw.jpg Галерея Советских торгпредов в Польше. — С. Горчаков (верхний ряд слева)] — Торговое представительство РФ в республике Польша 2010 год

Был уполномочен в 1922 г. Правительством на ведение переговоров о заключении Торгового Договора между РСФСР и Польшей и на подписание от имени Российского Правительства означенного договора. 27 февраля 1923 г. был назначен советским Торгпредом в Италию, где пробыл 2 года и в течение этого времени расширил импортные и экспортные операции с этой страной, завоевал впервые после 1-й Мировой войны итальянский рынок для русских нефтяных продуктов и марганцевой руды, и установил постоянные грузовые рейсы пароходов между Италией и портами Черноморского побережья. Принял участие в разработке в 1923 г. первого Торгового договора СССР с Италией, являясь вице-председателем русской делегации и фактически руководителем наших переговоров с итальянской делегацией. Владел многими иностранными языками: китайским, немецким, французским, итальянским и польским.

Сводка по грузообороту между советской Россией и Италией в млн рублей:

годы	общий экспорт	общий импорт
1922	3.5	0.3
1923	6.3	0.7
1924	10.7	0.9

С декабря 1924 г. — член правления Торгпредства СССР во Франции, где усилия специалиста были направлены на организацию аппарата по оперативной работе на широких кредитных началах. В конце 1925 года в качестве представителя НКВТ был направлен в Берлин, где состоял членом правления русско-германского торгового акционерного общества «Русгерторг». Работа специалиста была сосредоточена на закупках оборудования и машин для тяжёлой промышленности, а также на учётных и транспортных операциях. С 19-го ноября 1926 года был назначен на должность Уполномоченного Московской Конторы Берлинского Торгпредства. В августе 1927 года был переведён на должность Заведующего Экспортным Отделом Торгпредства СССР в Финляндии и замещающего Торгпреда во время его отсутствия. В конце 1928 года Сергей Григорьевич был отозван в СССР, затем вышел на пенсию. Персональный пенсионер республиканского значения проживал в Москве, по адресу Старопименовский переулок № 4. Последние годы тяжело болел диабетом и, в 1936 году, в возрасте 76 лет умер. Похоронен на Новом Донском кладбище, в колумбарии № 1.

Семья

• Сын — Григорий Сергеевич Горчаков (Гринцер), военный деятель.
• Дочь — Наталья Сергеевна Попова, математик и педагог-методист.

Основные труды

• [dlib.rsl.ru/viewer/01003844969#?page=1 Доклад ветеринарного врача Гринцера на заседании Комитета Общественного здравия г. Новомосковска, Екатеринославской губернии, по ликвидации чумной эпизоотии (стенограмма) от 16 ноября 1886 г. Стр. 99]
• «К вопросу о прививании животным сибирской язвы в России» // «Южанин» № 285 1885 г.
• «К вопросу о сибирской язве в Новомосковском уезде», «Постановления» Новомосковского ХХ губернского земского собрания за 1885 г.
• «О коленной хромоте у лошади» // «Сельский хозяин» № 24 1886 г.
• «К дифференциальному диагнозу бешенства у собак» // «Архив ветеринарных наук» № 6 1887 г.
• «Два случая травматического искривления penisa у жеребца и быка» // «Архив ветеринарных наук» № 6 1887 г.
• «Случай задержания мочи вследствие судорожного сокращения шейки мочевого пузыря у лошади» // «Архив ветеринарных наук» № 6 1887 г.
• «Действие сулемы на микроорганизмы сибирской язвы» // «Архив ветеринарных наук» № 1 1888 г.
• «К вопросу об упорядочении ветеринарной части в Екатеринославской губернии» // «Екатеринославские губ. ведомости» № 9 и 10 1888 г.
• «О некоторых агентах, парализующих скотопромышленное дело на юге России» // «Вестник общественной ветеринарии» № 17 1889 г.
• «Сельскохозяйственный кризис и одна из мер к ослаблению его (увеличение продуктивности нашего скота)» // «Екатеринославские губ. ведомости» № 50 и 51 1889 г.
• «Ближайшие причины падения южно-русского скотоводства» // «Вестник общественной ветеринарии» № 17 1889 г.
• «Чума и ящур, как ближайшие причины падения южно-русского скотоводства» // «Вестник Общественной ветеринарии» № 22 1890 г.
• «Отчет по правительственной закупке в Оренбургском районе 27467 лошадей и доставки их для нужд населения губерний, пострадавших от неурожая 1898 г.» // Оренбург: тип. Губ. правл., 1899 г., 73 страницы.
• «Скотоводство в России» // Ветеринарное обозрение. М., 1902 г.
• «Ветеринарное дело в русском законодательстве» // «Архив ветеринарных наук». 1906 г.
• «Современное положение ветеринарного дела в России // Материалы к пересмотру торгового договора с Германией» // Сиб.: типография Киршбаума В. О. (отделение), 1914 г. 377 страниц.
• «Ветеринария, страхование скота» Петроград 1916.
• «Проблемы нашего экспорта скота и продуктов животноводства» РСФСР 1919 г.

Награды

• Орден Святого Владимира 4 степени (06.12.1913) — как «получивший орден Св. Анны, на основании пункта 6 статьи 459, за проект, приведение в исполнение которого умножило государственные доходы и послужило к улучшению части сельского хозяйства, принёс подобным проектом вторично такую же пользу».
• Орден Святой Анны 2 степени (06.12.1907)
• Чин коллежского советника (06.12.1904)
• Орден Святой Анны 3 степени
• Орден Святого Станислава 3 степени
• Медаль «В память царствования императора Александра III»
• Медаль «В память 300-летия царствования дома Романовых»

Ссылки

• [www.knowbysight.info/GGG/12800.asp «Справочник по истории КПСС»]

Отрывок, характеризующий Гринцер, Сергей Григорьевич

[«Часть моего округа продолжает подвергаться грабежу солдат 3 го корпуса, которые не довольствуются тем, что отнимают скудное достояние несчастных жителей, попрятавшихся в подвалы, но еще и с жестокостию наносят им раны саблями, как я сам много раз видел».
«Ничего нового, только что солдаты позволяют себе грабить и воровать. 9 октября».
«Воровство и грабеж продолжаются. Существует шайка воров в нашем участке, которую надо будет остановить сильными мерами. 11 октября».]
«Император чрезвычайно недоволен, что, несмотря на строгие повеления остановить грабеж, только и видны отряды гвардейских мародеров, возвращающиеся в Кремль. В старой гвардии беспорядки и грабеж сильнее, нежели когда либо, возобновились вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит император, что отборные солдаты, назначенные охранять его особу, долженствующие подавать пример подчиненности, до такой степени простирают ослушание, что разбивают погреба и магазины, заготовленные для армии. Другие унизились до того, что не слушали часовых и караульных офицеров, ругали их и били».
«Le grand marechal du palais se plaint vivement, – писал губернатор, – que malgre les defenses reiterees, les soldats continuent a faire leurs besoins dans toutes les cours et meme jusque sous les fenetres de l'Empereur».
[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.