Гриппенберг, Оскар-Фердинанд Казимирович

Гриппенберг Оскар-Фердинанд Казимирович
Генерал Оскар-Фердинанд Казимирович Гриппенберг
Дата рождения	1 (13) января 1838(1838-01-13)
Место рождения	Великое княжество Финляндское, Российская империя
Дата смерти	25 декабря 1915 (6 января 1916)(1916-01-06) (77 лет)
Место смерти	Санкт-Петербург, Российская империя
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	пехота
Годы службы	1854—1915
Звание	генерал-адъютант и генерал от инфантерии
Командовал	17-й стрелк. б-н, Лейб-гвардии 2-й стрелк. б-н, Лейб-гвардии Московский полк, 1-я бриг. 1-й гвард. пех. див., гвард. стрелк. бриг., 1-я гвард. стрелк. див., 6-й арм. корп., 2-я Манчжурская армия.
Сражения/войны	Крымская война, Польский поход 1863 г., Туркестанские походы, Русско-турецкая война 1877—1878, Русско-японская война
Награды и премии	черногорская медаль

Оскар-Фердинанд Казимирович Гриппенберг (фин. Oskar Ferdinand Casimir Gripenberg; 1 (13) января 1838, Великое княжество Финляндское — 25 декабря 1915 (7 января 1916)) — русский генерал-адъютант (1904), генерал от инфантерии (6 (18) декабря 1900 года), участник Крымской войны, Туркестанских походов и русско-турецкой войны 1877—1878 годов, командующий 2-й Манчжурской армией в русско-японской войне.

Биография

Семья

Оскар Казимирович Гриппенберг происходил из дворянского рода шведского происхождения Гриппенбергов:

• Отец — Казимир Гриппенберг.
• Дети — Александр (1879—1935) — генерал, Оскар, Эдуард.

От Крымской войны до 1877 года

6 (18) мая 1854 года вступил юнкером в ряды Крымской армии и принял участие в войне против англо-французов; 2 (14) ноября 1855 года был произведён за боевые отличия в прапорщики, 5 (17) ноября 1858 года — в подпоручики, 15 (27) апреля 1859 года — в поручики, а за отличия во время усмирения польского восстания 1863—1864 годов — в штабс-капитаны (26 февраля (10 марта) 1864 года). 23 июня (5 июля) 1855 года перешел в чине поручика в гвардию.

12 (24) апреля 1866 года перешёл с чином капитана в Туркестанский военный округ, где командовал ротой в 1-м Оренбургском линейном батальоне, в том же году 2 2 (14) октября был произведён в майоры. В следующем году 3 (15) апреля Гриппенберг вступил в командование 5-м Туркестанским линейным батальоном, с которым участвовал в покорении Бухары и в ряде других экспедиций, отличился при штурме крепости Ура-Тюбе и за боевые отличия был награждён в 1867 году орденами Святой Анны 3-й степени с мечами и бантом и Святого Георгия 4-й степени

В воздаяние за отличие, оказанное при штурме Бухарской крепости Ура-Тюбе.

1 (13) мая 1868 года произведён в подполковники и награждён орденом Святого Станислава 2-й степени и золотой саблей с надписью «За храбрость».

Назначенный 28 февраля (11 марта) 1870 года командиром 17-го стрелкового батальона, Гриппенберг 3 (15) февраля 1872 года был произведён в полковники и 19 (31) марта 1877 года назначен командиром Лейб-гвардии 2-го стрелкового батальона и пожалован флигель-адъютантом к Его Императорскому Величеству.

Русско-турецкая война 1877—1878 годов

Отправившись во главе лейб-гвардии 2-го стрелкового батальона на театр военных действий с Турцией, Гриппенберг, назначенный вскоре 25 октября (6 ноября) командующим лейб-гвардии Московским полком, выказал выдающиеся военные способности: храбрость, хладнокровие, энергию и уменье быстро разбираться в боевой обстановке. Героическая защита Правецкой позиции, отражение турецкой атаки под Араб-Конаком 21 ноября (3 декабря)—23 ноября (5 декабря) 1877 года, где 3 батальона лейб-гвардии Московского полка отбили нападение 18 таборов Шакир-паши, сделали Гриппенберга одним из героев русско-турецкой войны 1877—1878 годов.

Характерной чертой деятельности Гриппенберга под Араб-Конаком, кроме вышеперечисленных качеств, является необычайная находчивость. Когда 21 ноября (3 декабря) турки во время 4-й атаки, отличавшейся особой стремительностью, начали одолевать 3 батальона лейб-гвардии Московского полка и угрожали нашей батарее, Гриппенберг, за отсутствием частного резерва, собрал всех, кто был под рукой, даже горнистов и барабанщиков и с обнажённой саблей и со словами: «Пока жив, не допущу, чтобы наши орудия были в руках турок» бросился вперед и угрозой фланговой атаки вызвал смятение в рядах неприятеля; подоспевшие из общего резерва стрелки остановили дальнейшее наступление противника.

Наградами Гриппенберга за эту кампанию были ордена св. Владимира 3-й степени с мечами и св. Станислава 1-й степени, 21 ноября (3 декабря) 1877 года он получил чин генерал-майора и назначение в свиту Его Императорского Величества. 7 (19) апреля 1878 года был удостоен ордена св. Георгия 3-й степени № 567

В деле 21 Ноября 1877 года на позиции пред Араб-Конаком, с тремя баталионами командуемого полка и с частями Гвардейской Стрелковой бригады, одержал над неприятелем полную победу, последствием которой было сохранение за нами весьмя важной позиции

1878—1904 годы

Прокомандовав лейб-гвардии Московским полком до 1 (13) января 1883 года, Гриппенберг командовал затем с 20 января (1 февраля) 1883 года по 11 (24) сентября 1889 года 1-й бригадой 1-й гвардейской пехотной дивизии, а с 11 (24) сентября 1889 года по 7 (19) апреля 1897 года занимал должность начальника Гвардейской стрелковой бригады, 30 августа (11 сентября) 1890 года был произведён в генерал-лейтенанты.

Прокомандовав с 7 (19) апреля 1897 года по 12 (24) мая 1898 года 1-й гвардейской пехотной дивизией, Гриппеберг 12 (24) мая 1898 года был назначен членом Александровского комитета о раненых. Назначенный 3 (15) мая 1900 года командиром VI армейского корпуса и в том же году произведённый в генералы от инфантерии, Гриппенберг с 7 (20) декабря 1901 года по 10 (23) ноября 1902 года занимал должность помощника командующего войсками Виленского округа, а затем с 10 (23) ноября 1902 года по 11 (24) сентября 1904 года командующего, причём был пожалован званием генерал-адъютанта.

Русско-японская война 1904—1905 годов

В 1904 году Гриппенберг был назначен командующим 2-й Манчжурской армией при особом Высочайшем рескрипте, в котором было, между прочим, было сказано:

Продолжительное служение Ваше отечеству, отмеченное боевыми подвигами и обширным опытом в деле боевой подготовки войск, дает Мне полную уверенность, что Вы, руководствуясь общими указаниями главнокомандующего, будете успешно направлять к достижению целей войны деятельность вверенной Вам армии и что под Вашим нач-вом наши доблестные войска проявят присущие им мужество и стойкость в борьбе с врагом в защиту чести и достоинства родины

Прибыв в Мукден 28 ноября (11 декабря) 1904 года, Гриппенберг, объезжая войска вверенной ему армии, неоднократно говорил, что отступления не будет. Так, обращаясь к полкам 54-й пехотной дивизии, дрогнувшей под Янтаем, он сказал: «Я уверен, ребята, что вы не сдадите перед неприятелем. Знайте, что отступления не будет. Если кто оставит свою позицию, заколи того. Если я прикажу отступать, заколи меня». 6 (19) ноября 1904 года главнокомандующий обратился к командующим Манчжурскими армиями с циркулярным предписанием, в котором указывал, что ввиду предстоящего прибытия на театр военных действий XVI армейского корпуса и стрелковых бригад, дающего нам чувствительный перевес в силах, «дальнейшее энергичное движение вперёд является своевременным». На основании этого указания Гриппенберг представил главнокомандующему свой операционный план, в котором предлагал перейти в наступление в направлении на левый фланг противника. Для успеха операции Гриппенберг желал: усиления вверенной ему армии тремя корпусами, хотя бы ценой ослабления центра и левого фланга, и содействия наступлению его армии демонстрацией сильным огнём 1-й и 3-й армий, а по мере развития действий и переходом в решительное наступление. План Гриппенберга хотя и встретил сочувствие главнокомандующего, однако последним было указано 2-й армии в конце концов ограничиться лишь охватом левого фланга расположения армии Оку, начиная с занятия дер. Сандепу и, таким образом, общее наступление сведено было к частичному наступлению одной 2-й армии (в составе I Сибирского, VIII и X армейских и сводного стрелкового корпусов) при огневой поддержке соседних.

Последовавшая затем затяжная и неудавшаяся операция 2-й Манчжурской армии при Сандепу с 2 (15) по 16 (29) января 1905 года внесла разлад в отношения между главнокомандующим и Гриппенбергом, вследствие чего Гриппенберг, не находя возможным оставаться долее на своем посту, 17 (30) января телеграммой испросил Высочайшее разрешение на отъезд из армии по расстроенному здоровью. В ответ на это ходатайство Гриппенберг получил следующую телеграмму императора Николая II (от 18 (31) января): «Желаю знать истинные причины Вашего ходатайства об отчислении и о приезде в СПб. Телеграфируйте шифром с полной откровенностью». Гриппенберг донёс телеграммой: «Истинная причина, кроме болезни, заставившая меня просить об отчислении меня от командования 2-й Манчжурской армией, заключается в полном лишении меня предоставленной мне законом самостоятельности и инициативы и в тяжёлом состоянии невозможности принести пользу делу, которое находится в безотрадном положении. Благоволите, Государь, разрешить мне приехать в СПб для полного и откровенного доклада о положении дела». 18 (31) января Николай II удостоил Гриппенберга следующей телеграммой: «Разрешаю вам прибыть немедленно в СПб. Передайте славным войскам вашей армии Моё горячее спасибо». Сдав командование армией командиру VIII армейского корпуса генерал-лейтенанту Мылову, Гриппенберг отбыл в Санкт-Петербург.

Согласно своему ходатайству, Гриппенберг 12 (25) марта 1905 года был отчислен от командования 2-й Манчжурской армией и 15 (28) июня 15 июня того же года был назначен генерал-инспектором пехоты (член Совета Государственной Обороны по должности). На этой должности Гриппенберг приступил к пересмотру наставления о стрельбе. Собранная по его инициативе комиссия выработала уже новое наставление для стрельбы в войсках, но 23 марта (5 апреля) 1906 года, по расстроившемуся здоровью, Гриппеберг был вынужден оставить пост генерал-инспектора.

Изданная генерал-адъютантом Куропаткиным книга «Бой под Сандепу» (СПб.,) побудила Гриппенберга издать брошюры: «Изнанка операций охвата левого фланга расположения армии Оку в январе 1905 г.» (выдержала пять изданий в 1908—1912 гг.) и «Ответ О. Гриппенберга на обвинения генерал-адъютанта Куропаткина» (СПб., 1909), в которых он на основании документов доказывает, что главным виновником неудачи охвата левого фланга армии Оку под Сандепу, а в дальнейшем и поражения под Мукденом является сам генерал Куропаткин. Отъезд Гриппенберга из армии вызвал в своё время в армии и в русском обществе большой шум и со стороны многих встретил сильное осуждение. На защиту Гриппенберга встал Драгомиров, который писал: «Обращаясь к Гриппенбергу, должен напомнить, что каменистая, бесплодная, суровая Финляндия вырабатывает характеры серьёзные, самостоятельные, узковатые, но страшно определённые и не способные идти на сделки. Характерам покладистым, расплывчатым они не ко двору и часто приходят с ними в столкновение. Поняв общее дело своим делом, финн, убедившись, что исполнить его не может, просто уходит от него в сторону, даже не подумав цепляться за жирный оклад и высокое положение. Устранение от деятельной роли Гриппенберга, единственного из оставшихся генералов турецкой войны, стяжавших себе во время оно подлинную, а не дутую репутацию, конечно, должно быть приятно многим». А. П. Деникин в своей книге «Путь офицера» отмечал: «Однако в тех грехах, в которых он (Гриппенберг) обвинял Куропаткина, он был повинен и сам. Его стратегия была не лучше и, прежде всего, в нем не было достаточно твердости в отстаивании своих прав и планов. Интересно, что и армия, и русская общественность в происшедшей громкой распре стала на сторону Куропаткина. То, что прощали Куропаткину, не могли простить Гриппенбергу. В защиту последнего пытался выступить тогда в печати ген. М. И. Драгомиров, но встретил дружный отпор со всех сторон и, по его же словам, был засыпан по этому поводу угрожающими и бранными письмами. Офицерство громко высказывало своё возмущение по адресу нелюбимого Гриппенберга, когда ему для поездки в Россию был предоставлен экстренный поезд, к тому же задерживавший войсковые эшелоны. И когда, после смещения Куропаткина, Гриппенберг возбудил ходатайство о назначении его вновь в Действующую армию, военный министр ответил ему: — Общественное мнение так возбуждено против вас, что возвращение ваше в Маньчжурию невозможно».

Последующая жизнь

Гриппенберг был награждён всеми российскими орденами до ордена св. Александра Невского включительно. Умер 25 декабря 1915 года в Петрограде, похоронен на Царскосельском братском кладбище.

Награды

• Орден Святого Георгия 4-й ст. (1867),
• Орден Святой Анны 3-й ст. (1867),
• Орден Святого Станислава 2-й ст. (1869),
• Золотое оружие «За храбрость» (1869),
• Орден Святого Георгия 3-й ст. (1878),
• Орден Святого Владимира 3-й ст. (1878),
• Орден Святого Станислава 1-й ст. (1878),
• Орден Святой Анны 1-й ст. (1881),
• Орден Святого Владимира 2-й ст. (1888),
• Орден Белого Орла (1896),
• Орден Святого Александра Невского (1905),
• прусский орден Короны со звездой (1878),
• черногорская медаль (1878),
• большой офицерский крест итальянского ордена Короны (1882).

Источники

• Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
• Драгомиров М. И. Одиннадцать лет, 1895—1905 гг. СПб., 1909
• Рерберг Ф. П. Исторические тайны великих побед и необъяснимых поражений. Мадрид, 1967
• Серебренников А. Г. Туркестанский край. Сборник материалов для истории его завоевания. 1866 год, ч. II. (Том. 23). Ташкент, 1914
• Список генералам по старшинству на 1886 год. СПб., 1886
• Список генералам по старшинству на 1914 год. СПб., 1914
• Терентьев М. А. «История завоевания Средней Азии»

Ссылки

• [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=2611 Гриппенберг, Оскар-Фердинанд Казимирович] на сайте «[www.grwar.ru/ Русская армия в Великой войне]»
• [regiment.ru/bio/G/99.htm Биографическая справка на сайте Regiment.ru]

Отрывок, характеризующий Гриппенберг, Оскар-Фердинанд Казимирович

– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.