Гриц, Теодор Соломонович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Теодор Соломонович Гриц

Казимир Малевич, Владимир Тренин, Теодор Гриц, Николай Харджиев (слева направо). Немчиновка, 1933
Дата рождения:

1 (14) января 1905(1905-01-14)

Место рождения:

Сухум, Российская империя

Дата смерти:

7 октября 1959(1959-10-07) (54 года)

Место смерти:

Москва, СССР

Страна:

СССР СССР

Научная сфера:

литературоведение, история искусства

Известен как:

исследователь русского авангарда, хлебниковед, маяковед

Теодо́р Соломо́нович Гриц (1 (14) января 1905, Сухум — 7 октября 1959, Москва) — русский советский детский писатель, литературовед, историк искусства, переводчик с английского языка. Специалист по русскому футуризму и творчеству Велимира Хлебникова. Участник Гражданской войны в России и Второй мировой войны.





Биография

Теодор Гриц родился 1 (14) января 1905 год в Сухуме[1], еврей.

Участник Гражданской войны в России(1921—1922) и Второй мировой войны[1].

В 1927 году окончил Азербайджанский государственный университет[1]. В том же году начал печататься[1].

В 1930 году опубликовал рассказ для детей «Заморный зуб» о покорителе северо-восточной Сибири Семёне Дежнёве, преобразовав его в 1931 году в повесть[1].

В 1941 году опубликовал детскую повесть «Ермак», в 1948 году — книгу «Меткие стрелки» (рассказы о стрелковом оружии и снайперах)[1].[2]

В РККА вступил добровольно 5 июля 1941 года.

Приказом ВС 5-й армии Западного фронта №: 95 от: 22.02.1943 года техник-интендант 1-го ранга Гриц награжден медалью «За боевые заслуги» за освоение боевой техники (снайперской винтовки), создание большого ряда исторических и поучительных стаей, сбор материала на передовой и полученное при этом тяжёлое ранение[3].Награжден медалью «За оборону Москвы».[4]

Теодор Гриц — автор статей о Валерии Брюсове, Владимире Маяковском («Рифма Маяковского», 1939; «Поэт атакующего класса», 1940), Велимире Хлебникове («Новое о Хлебникове», 1935, совместно с Николаем Харджиевым), книги «Словесность и коммерция» (1929, совместно с Владимиром Трениным и Михаилом Никитиным)[1].

Переводил Фенимора Купера («Зверобой, или Первая тропа войны») и других англоязычных авторов[1].

Семья

  • Отец — Соломон Семёнович Гриц, член Сухумского сельскохозяйственного общества (1904—1916).
  • Брат — Анисим Соломонович Гриц, врач-отоларинголог, заведующий отделением болезней уха, горла и носа Сухумской городской больницы, был дружен с С. Я. Маршаком, который останавливался у него в Сухуме[5].
  • Брат - Виктор Соломонович Гриц,  историк конезаводства, заслуженный зоотехник РСФСР.
  • Жена — Фиалка Давидовна Штеренберг (1910—1995), советский и российский художник, искусствовед, историк искусства, дочь художника Давида Штеренберга.

Избранные сочинения

Напишите отзыв о статье "Гриц, Теодор Соломонович"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 Какурина Д. А. [feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke2/ke2-3941.htm Гриц, Теодор Соломонович] // Краткая литературная энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия, 1964. — Т. 2: Гаврилюк — Зюльфигар Ширвани.
  2. [www.podvignaroda.mil.ru/?#id=16619741&tab=navDetailDocument Подвиг народа]
  3. [pamyat-naroda.ru/heroes/podvig-chelovek_nagrazhdenie16619814/ Память народа :: Документ о награде :: Гриц Теодор Соломонович, Медаль «За боевые заслуги»]. pamyat-naroda.ru. Проверено 15 июля 2016.
  4. [pamyat-naroda.ru/heroes/podvig-chelovek_nagrazhdenie1531494201/ Память народа :: Документ о награде :: Гриц Теодор Соломонович, Медаль «За оборону Москвы»]. pamyat-naroda.ru. Проверено 15 июля 2016.
  5. [apsnyteka.org/1269-pachulia_v_russkie_pisateli_v_abkhazii.html В. П. Пачулия «Русские писатели в Абхазии»]

Литература

Ссылки

Отрывок, характеризующий Гриц, Теодор Соломонович

Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.