Гродненская экономия

Гродненская экономия ― королевское хозяйство в Великом княжестве Литовском XVI—XVIII веках. Создана в 1589 году из столовых имений (dobra stołowe), доходы которых шли на содержании королевского двора.

Структура Гродненской экономии

До середины XVIII века экономия подразделялась на ключи, войтовства и деревни. Со второй половины XVIII века — на «губернии» ― Яновскую, Домбровскую, Сокольскую, Крынковскую, Квасовскую и Озёрскую. В состав «губерний» на 1783 год входило 49 ключей, 24 фольварка, 1 лентвойтовство, 13 городов и местечек, 368 деревень, 5 пущ (Сокольско-Новодворская, Перстунско-Переломская, Стриевско-Берштанская, Беловежская и Лужицко-Алицкая).

Экономия имела 7294 волоки земли (более 155 тысяч га), 10 580 хозяйств, 42 380 человек. Крестьянские хозяйства составляли 89,8 %, почти все тяглые. Положение крестьян экономии было несколько лучшим, нежели в магнатских и церковных владениях.

К середине XVII века, в 1651 году доход от Гродненской экономии выглядел так:

• 65,5 тыс. зл.
• 86 тыс. зл.
• 56 тыс. зл.
• 20 тыс. зл.
• 150 тыс. зл.

Реформы Антония Тизенгауза

Экономии был нанесён большой ущерб во время эпидемий и войн второй половины XVII-первой половины XVIII веков. Во второй половине XVIII века хозяйство восстановлено. Шляхта, имея в аренде экономии, отдавала королю четверть прибылей. Но сейм 1764 года принял решение отдать королевские экономии в государственное управление. Подскарбий литовский Антоний Тизенгауз в 1765 году провел в них аграрную реформу, по которой предусматривалось возрождение фольварков и введение четырёхпольного севооборота за счёт расширения посевов многолетних трав. Земли разделили на хорошую, среднюю, плохую и совсем плохую. Потом организовали фольварки. Крестьянин с основного надела (1/4 волоки) выполнял 2 дня барщины (в неделю), 4 сгона (в год), шарварки, платил подати деньгами и натурой.

В Гродненской экономии были организованы так называемые «коммунальные магазины» — общие запасы зерна для членов общины путём сбора от каждого хозяина. Такие магазины позволял крестьянам получать помощь при неурожае. В экономии были организованы общие кассы: деньги, собранные с каждого дыма, шли на общие нужды ― благоустройство деревень, оплату лечения и так далее. Торговать крестьянам разрешалось только в городах и местечках.

В Гродненской экономии на одну волоку приходилось 5.8 человека, а на одно хозяйство — 0,69 волоки. Но теперь крестьянин имел право передавать свой надел по наследству. Прекратились злоупотребления со стороны арендаторов государственных имений. Но большинство крестьян не приняли реформу, поскольку увеличились их повинности. Например, крестьяне Гродненской экономии в 1777 году жаловались королю на грабежи их хозяйств управляющими имений.

Тысячи королевских крестьян, уже свободных от панщины (барщины) и переведенных на оброк, заставили опять исполнять панщину — строить, в условиях ещё худшего гнета и более суровой дисциплины, чем до оброка. Рабочий день длился 13 с половиной часов, работали 6 дней в неделю. Крестьянских детей силой отрывали от родителей, чтобы принудительно делать из них промышленных специалистов в Гродненской школе, возглавляемой французским профессором Жильбером из Лиона.

За 15 лет Тизенгауз построил двадцать три фабрики и два больших фабричных посёлка в Лососне и Городнице под Гродно. Там производилимсь самые различные вещи: сукно, полотно, персидские ковры; чулки, шляпы, золотые галуны для шляхты; голландские кружева для дам; кареты и игральные карты. Тизенгауз открывал мельницы, пивоварни, маслобойни, красильни для тканей и кожи; собственные текстильные магазины и галантерейные лавки.

Но некоторые сторонние наблюдатели со скепсисом отнеслись к этм новвоведениям. Например, английский путешественник Уильям Кокс замечал непосильность и подневольность рабочих Гродненской экономии, а Юзеф Выбицкий, сторонник Тизенгауза, писал, что подскарбий «…не шёл к зарождению и развитию культуры постепенно, а хотел в литовских пущах сразу цветущую Голландию зреть, каковая веками исподволь к своей зрелости подымалась». Тогда как «…наша земля не была еще предуготована принять брошенные в неё семена стольких экономическо-политических благ».

Между тем, Тизенгауз не считался ни с чем. Он завёл личную гвардию из боснийцев, которые врывались в имения должников и силой присоединяли их к экономии. В адрес короля шли бесконечные жалобы на самоуправство Тизенгауза. Недовольна были им и высшие шляхетские круги, называвшие подскарбия литовским царьком. В 1780 году король Станислав Август отстраняет Тизенгауза от управления экономией, преемником подскарбия стал Франтишек Ржевуский.

Все фабрики были остановлены, рабочие распущены по домам. Всё начинания Тизенгауза, создаваемые 15 лет, были ликвидированы в несколько дней.

«Вот и запустение. Вот и нет у тебя Городницы, — писал под свежим впечатлением Станислав Сташиц. — Вот и чванный чужеземец, собрав свои инструменты, с усмешкой покидает чужой край. Вот и тысячи мастеровых рук просят хлеба. В единый миг от одного конца страны до другого каждый гражданин сей жестокий миг восчувствовал».

Управляющий Станислав Понятовский

В 1780 году король Станислав Август Понятовский назначил управлять экономией своего племянника князя Станислава Понятовского. Из его воспоминаний:

«Державный контракт на столовые имения в Литве я заключил случайно. В тот вечер я пришел к королю с годовым отчетом по трем полкам придворной кавалерии, которыми я командовал. Король был с кем-то занят. Ожидая его, я разговаривал с Цецишевским, министром королевских финансов, человеком очень рассудительным и благородным. Он сказал, что находится в большом затруднении после лишения Жевуского права на управление столовыми имениями, так как не знает, кому это поручить. Я сказал, что мог бы их взять на тех же условиях, что и Жевуский. Цецишевский сказал, что я оказал бы этим большую услугу королю. Назавтра к полудню все было готово и подписано. Я обязался платить на 20 000 дукатов больше, чем Жевуский».

Согласно люстрации Гродненской экономии за 1790 год, тяглые крестьяне составляли основную массу сельскохозяйственного населения. Так, из 11559 дымов тяглых было 9052, чиншевых ― 1653, халупников ― 521, огородников ― 214, а других категорий дымов было ещё меньше.

После третьего раздела Речи Посполитой (1795) владения экономии пожалованы или проданы частным лицам.

Помимо писцовой книги Гродненской королевской экономии 1558 года сохранились инвентари Гродненской экономии 1680 и 1792 годов (в Литовском государственном историческом архиве в Вильнюсе), где описаны земельные угодья и повинности крестьян.

Литература

• Тызенгаўз Антоній // Вялікае Княства Літоўскае. Энцыклапедыя у 3 т. — Мн.: БелЭн, 2005. — Т. 2: Кадэцкі корпус — Яцкевіч. — 788 с. — ISBN 985-11-0378-0.

Ссылки

• [antonsm.livejournal.com/8046.html?thread=82798 А. Тизенгауз в Гродно].

Отрывок, характеризующий Гродненская экономия

– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.