Громов, Андрей Антонович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Андрей Громов

Андрей Громов в роли Нахимова в фильме «Оборона Севастополя» (1911)
Имя при рождении:

Андрей Антонович Громов

Дата рождения:

3 января 1887(1887-01-03)

Место рождения:

Москва, Российская империя

Дата смерти:

14 февраля 1922(1922-02-14) (35 лет)

Место смерти:

Рига, Латвия

Гражданство:

Российская империя Российская империя, Латвия

Профессия:

актёр

Андрей Антонович Громов (Дидерихсен, Дитрихсен; 3 января 1887, Москва — 14 февраля 1922, Рига) — один из первых актёров российского немого кинематографа, режиссёр, сценарист.

Первые упоминания об А. А. Громове относятся к его выступлениям в театральной труппе московского Введенского народного дома (реж. Павловский С. Е.) в сезоны 1908—1909 и 1909—1910 годов. Им создано более 40 образов. Это Незнамов («Без вины виноватые») и Жадов («Доходное место»), Борис («Гроза») и Пётр («Иудушка»), Почтмейстер («Ревизор») и Нелькин («Свадьба Кречинского»), Бакин («Таланты и поклонники») и Алексей («Дети Ванюшина») и др. Партнерами А. Громова по сцене Введенского народного дома были Пётр Чардынин, Александра Гончарова, Мария Токарская, Павел Бирюков, Антонина Пожарская, Василий Степанов и др.

В 1908 г. А. Громов был приглашён А. Ханжонковым вместе с театральной труппой Введенского народного дома для съёмок фильмов «Выбор царской невесты», «Песнь про купца Калашникова» и «Русская свадьба XVI столетия» (реж. В. М. Гончаров). В конце 1910 г. (IX, X) А. Громов выступал также в постановках (семейных вечерах) Московского немецкого клуба. В период 1909—1911 гг. А. Громов активно снимался в картинах В. Гончарова, П. Чардынина. Сыграл ряд заметных ролей — Мазепа («Мазепа»), Арсений («Боярин Орша»), Елецкий («Пиковая дама»), князь Мышкин («Идиот»), Ванюша («Коробейники»), Юрий («Вадим»), князь («Русалка», III 1910), адмирал Нахимов («Оборона Севастополя»).

В 1912—1913 гг. А. Громов снимался мало — «Барышня-крестьянка» (III, 1912), «Человек» (Х, 1912). В 1913 г. состоялась первая самостоятельная режиссёрская работа А. Громова (по Вен. Вишневскому) — экранизация одноимённого произведения М. Ю. Лермонтова «Бэла» (XI, 1913, роль Печорина). В сезоны 1911—1912 и 1913—1914 гг. А. Громов выступал также в театре Незлобина в постановках: «Женщина и паяц», «Мещанин-дворянин», «Псиша», «Орлеанская дева», «Колпачёк», «Орлёнок». В театре были задействованы превосходные актёры: Елизавета Жихарева, Марфа Кассацкая, Дора Читорина, Александр Чаргонин, Бронислава Рутковская, Владимир Неронов, Лидия Рындина, Николай Асланов и др.

В сентябре 1914 г. приступил к постановкам Московский Драматический театр (театр «Эрмитаж» Суходольских, реж. И. Шмидт). А. Громов выступал в спектаклях «Усмирение строптивой», «Король, закон и свобода», «Сказка о прекрасном короле Альберте». Вместе с А. Громовым в Московском Драматическом театре выступали блистательные Мария Блюменталь-Тамарина (впоследствии первый народный артист СССР), Елена Полевицкая, Наталья Лисенко, Николай Радин, Иван Мозжухин и др. В декабре 1914-го открывается Московский камерный театр (реж. А. Я. Таиров) постановкой индийской драмы «Сакунтала». В труппе театра — Коонен, Аркадин, Ценин, Асланов, Громов и др. Во всех первых постановках («Сакунтала», «Ирландский герой», «Веер», «Духов день в Толедо») был задействован актёр Андрей Громов. Интересно сотрудничество А. Громова с В. Старевичем, которое началось в 1912 г. на фильме «Путешествие на Луну». В «Снегурочке» (XI, 1914) А. Громов сыграл Мизгиря, а в «Руслане и Людмиле» (I, 1915) — Ратмира. А. Громов с В. Старевичем совместно срежиссировали «Смятые цветы» (1915) и «У последней черты» (1915). А.Громов играл в картинах В. Старевича: «Житель необитаемого острова», «Портрет», «Люди — рабы… только море свободно…» (1915).

В период 1915—1917 гг. А. Громов был востребован как актёр у Е. Бауэра, П. Чардынина, снимался у А. Уральского. Написал сценарии к «шаблонной любовной драме» (Вен. Вишневский; далее — В. В.) «Юрий Нагорный» (I, 1916, реж. Е. Бауэр) и «неудачной драме из жизни „маленьких“ людей» (В. В.) «Жизнью смятые души» (II, 1916, последняя работа реж. П. Чардынина на фирме А. Ханжонкова). В феврале 1916 г. А. Громов «ставит психологическую драму с интересным сюжетом» (В. В.) «Кровь неотмщённая». После смерти ведущего режиссёра фирмы «А. О. Ханжонков и Кo» Е. Бауэра (7 VII 1917), А. Громов полностью переключился на режиссуру. Поставлены А. Громовым в 1917 г. — «Осень женщины» (VIII 1917), «удачная экранизация одноимённого рассказа И. С. Тургенева» (В. В.) — «Сон» (IX 1917), «посредственная драма с шаблонным сюжетом» (В. В.) — «Тени любви» (X 1917, худ. — Л. Кулешов), «Призыв смерти» (X 1917), «Пути измены» (X 1917), «Жизнь трёх дней» (XI 1917, худ. — Л. Кулешов). А. Громов завершил задуманную Е. Бауэром драму «Сумерки» (30 XII 1917). В конце 1917 г. А. Громов переезжает в Крым к А. Ханжонкову. По-видимому в 1920 г. А. Громов покинул Россию, а в 1921-м он оказывается в Германии. 24 и 29 апреля 1921-го проходили вечера Чардынина в берлинском зале Logenhaus с участием актёрского состава картины «Дубровский атаман разбойников». Приглашён был и А. Громов, хотя в этой картине П. Чардынина он не снимался. В марте 1921 г. А. Громов получил гражданство Латвии, куда и прибыл вместе с П. Чардыниным и актёрами Московского Художественного театра в июне 1921 г.

А. Громов участвовал в постановках спектаклей (реж. М. А. Токарская) — «Потоп» (28 и 29 VI), «Хрущевские помещики» (20 VII), «Сверчок на вечи» (10 IX). Вместе с П. Чардыниным А. Громов вёл курсы кинематографии, которые однако большого успеха не имели. В дальнейшем (IX, X 1921) он выступал в небольших постановках, фарсах, миниатюрах. А с 20 по 24 Х 1921 г. в театре Маринэ состоялся бенефис актёра А. Громова с участием актрисы МХТ М. А. Токарской-Дидерихсен, затем… тяжёлая болезнь. 14 февраля 1922 г. А. Громов умер в туберкулёзном отделении больницы Сарканкални на ул. Дунтес.

«Умер артист А. А. Громов, талантливый актёр труппы Незлобина. Последние месяцы он тяжело болел, жил в санатории, очень нуждался. Одно время покойный служил в Русской Драме, потом дирекция сочла нужным с ним расстаться, и он был оставлен буквально на волю и милость судьбы». (Сегодня 15 II 1922)

Заупокойная литургия проходила в кафедральном соборе 18 февраля 1922 года, после чего Андрей Громов был похоронен на Покровском кладбище Риги. Могила не сохранилась.



Фильмография

Напишите отзыв о статье "Громов, Андрей Антонович"

Ссылки

Отрывок, характеризующий Громов, Андрей Антонович

– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.


В одно утро полковник Адольф Берг, которого Пьер знал, как знал всех в Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными наперед височками, как носил государь Александр Павлович, приехал к нему.
– Я сейчас был у графини, вашей супруги, и был так несчастлив, что моя просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас, граф, я буду счастливее, – сказал он, улыбаясь.
– Что вам угодно, полковник? Я к вашим услугам.
– Я теперь, граф, уж совершенно устроился на новой квартире, – сообщил Берг, очевидно зная, что это слышать не могло не быть приятно; – и потому желал сделать так, маленький вечерок для моих и моей супруги знакомых. (Он еще приятнее улыбнулся.) Я хотел просить графиню и вас сделать мне честь пожаловать к нам на чашку чая и… на ужин.
– Только графиня Елена Васильевна, сочтя для себя унизительным общество каких то Бергов, могла иметь жестокость отказаться от такого приглашения. – Берг так ясно объяснил, почему он желает собрать у себя небольшое и хорошее общество, и почему это ему будет приятно, и почему он для карт и для чего нибудь дурного жалеет деньги, но для хорошего общества готов и понести расходы, что Пьер не мог отказаться и обещался быть.
– Только не поздно, граф, ежели смею просить, так без 10 ти минут в восемь, смею просить. Партию составим, генерал наш будет. Он очень добр ко мне. Поужинаем, граф. Так сделайте одолжение.