Громов, Василий Федулович

Василий Федулович Громов
В. Ф. Громов (гравюра Медведева, 1860)
Род деятельности:	купец, садовод, меценат
Дата рождения:	1798(1798)
Место рождения:	Санкт-Петербург
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	12 июля 1869(1869-07-12)
Место смерти:	Санкт-Петербург
Отец:	Ф. Г. Громов (1763—1848)

Васи́лий Феду́лович Гро́мов (1798 (по другим сведениям, 1799) — 12 июля 1869 (по другим сведениям, 1874)) — купец 2-й гильдии, лесопромышленник XIX века, известный своей благотворительностью и вкладом в садоводство.

Происхождение и биография

В. Ф. Громов родился в семье старообрядца, крупного лесопромышленника и мецената Федула Григорьевича Громова.

В 1829 В. Ф. Громов женился на Федосье Тарасовне Лесниковой. Условием брака был переход из старообрядчества в православие, что и было выполнено. В 1848 году, после смерти отца, возглавил семейные лесопромышленные предприятия.

В 1856 году В. Ф. Громов стал коммерции советником, в 1866 — статским советником.

Деятельность

В. Ф. Громов стал крупнейшим в епархии благотворителем — на его деньги перестраивали Смольный собор, содержали больницы и сиротские дома. С 1848 года, после смерти отца, вступил во владение его лесными биржами. Громов финансировал постройку и ремонт церквей, Общество защиты животных и Российское императорское общество садоводов, одним из 12 учредителей которого он состоял. Громов основал, в частности, Громовский приют Александровской сыпной больницы.

Страстью В. Ф. Громова были садоводство и музыка. Художник А. П. Боголюбов, приятель В. Ф. Громова, вспоминал:

Он любил цветы, и дом его круглый год имел роскошное украшение. Любил он и лошадей, конюшня его была первоклассная. Музыка была ему тоже сродни по душе. Он иногда пел для себя, как умел, а для гостей давал концерты, приглашая всех знаменитостей петербургского музыкального мира. Стол держал открытый постоянно, как на даче, так и в городе, угощая всегда хорошим вином и тонкой кухней. А также любил он и картины, художество и художников.

Состоял членом совета директоров Консерватории.

В 1866 году Громов приказал выстроить на своей лесной бирже три крестьянских избы, которые отправил на Парижскую всемирную выставку 1867 года.

Похоронен в Санкт-Петербурге на Новодевичьем кладбище.

После смерти В. Ф. Громова часть его дела и капитала унаследовал младший брат И. Ф. Громов (1819—1882) —почётный гражданин Петрозаводска (1875).

Лопухинский сад

В 1848 году Громов приобрёл Лопухинский сад в Санкт-Петербурге и занялся его перепланировкой и благоустройством. Именно с этим периодом (1848—1869) связан наивысший расцвет сада, являющегося ныне памятником культуры регионального значения. На даче Громова в Лопухинском саду жили неимущие студенты консерватории, а всем посетителям его сада по распоряжению хозяина подавались бесплатные ватрушки, бутерброды и предлагался букет для дамы.

Семья

Отец — Федул Григорьевич Громов (1763—23 июля 1848), из крепостных, уроженец села Гуслицы Богородского уезда Московской губернии, стал заниматься извозным промыслом и, накопив денег, выкупился из крепостной зависимости. Федул Григорьевич Громов (купец 1-й гильдии), вместе со старшим братом Сергеем, владел в Санкт-Петербурге двумя лесными биржами (торговыми складами), одна из которых находилась близ Смольного, а другая — на левом берегу Фонтанки напротив Апраксина двора, основал верфь под Смольным. Владел также паровым лесозаводом на реке Вондюга в Новоладожском уезде Петербургской губернии, Каратсалминским чугунолитейным заводом и несколькими вододействующими лесопилками в Олонецкой губернии. Меценат и коллекционер, купец 1-й гильдии, коммерции советник.

Федул и Сергей Громовы были видными деятелями петербургского старообрядчества. На пожертвованной Ф. Г. Громовым земле в 1835 году было открыто старообрядческое Громовское кладбище. После смерти Федула Громова, по свидетельству Н. Н. Животова, «благодарные поповцы вырезали над могилой первого своего попечителя Федула Громова следующую надпись: „Не блеск образования и знаний, а здоровый ум и дальновидность руководствовали его в обширных делах, при уповании на Бога! Он начал с ничего и, неусыпно трудясь, приобрел знания и состояние и во всю жизнь наслаждался любовью всех окружающих, счастьем и постоянным здоровьем! Муж благодетельный, добрый гражданин и примерный семьянин!“».

Брат — Илья Федулович (1819—9 сентября 1882, Санкт-Петербург) — лесопромышленник, меценат, Почётный гражданин Петрозаводска (1875).

Память

• Директор Ботанического сада Э. Л. Регель в честь заслуг Громова назвал одно из вновь открытых растений Gromovia pulchella.
• На доме 22 по набережной Фонтанки в 1996 году по инициативе «Независимой научно-исследовательской группы „Музей милосердия“» установлена мемориальная доска: «В этом доме жил благотворитель и меценат, русский купец Василий Федулович Громов (1798—1869)». Архитектор А. А. Коцюбинский, мрамор.

Литература

• Воспоминания о В. Ф. Громове // Олонецкие губернские ведомости. 1869. 4 июля
• Местная хроника [100-летие петербургской фирмы «Громов и Компания»] // Олонецкие губернские ведомости. 1898. 6 мая
• Дело Громовых // Предпринимательство и общественная жизнь Петербурга. — СПб., 2003. Вып. 2
• Карелия: энциклопедия: в 3 т. / гл. ред. А. Ф. Титов. Т. 1: А — Й. — Петрозаводск: ИД «ПетроПресс», 2007. — С. 280—281— 400 с.: ил., карт. ISBN 978-5-8430-0123-0 (т. 1)

Отрывок, характеризующий Громов, Василий Федулович

– Вот не ждал, очень рад, – сказал князь Андрей. Пьер ничего не говорил; он удивленно, не спуская глаз, смотрел на своего друга. Его поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взгляд был потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска. Не то, что похудел, побледнел, возмужал его друг; но взгляд этот и морщинка на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем то одном, поражали и отчуждали Пьера, пока он не привык к ним.
При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог остановиться; они спрашивали и отвечали коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго. Наконец разговор стал понемногу останавливаться на прежде отрывочно сказанном, на вопросах о прошедшей жизни, о планах на будущее, о путешествии Пьера, о его занятиях, о войне и т. д. Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро не приличны. Ему совестно было высказывать все свои новые, масонские мысли, в особенности подновленные и возбужденные в нем его последним путешествием. Он сдерживал себя, боялся быть наивным; вместе с тем ему неудержимо хотелось поскорей показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем тот, который был в Петербурге.
– Я не могу вам сказать, как много я пережил за это время. Я сам бы не узнал себя.
– Да, много, много мы изменились с тех пор, – сказал князь Андрей.
– Ну а вы? – спрашивал Пьер, – какие ваши планы?
– Планы? – иронически повторил князь Андрей. – Мои планы? – повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. – Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем…
Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо (князя) Андрея.
– Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, – но князь Андрей перебил его:
– Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях?
Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.
Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.
– А вот что, душа моя, – сказал князь Андрей, которому очевидно было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, и приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.
– Я очень удивился, когда услышал об этом, – сказал князь Андрей.
Пьер покраснел так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо сказал:
– Я вам расскажу когда нибудь, как это всё случилось. Но вы знаете, что всё это кончено и навсегда.
– Навсегда? – сказал князь Андрей. – Навсегда ничего не бывает.
– Но вы знаете, как это всё кончилось? Слышали про дуэль?
– Да, ты прошел и через это.
– Одно, за что я благодарю Бога, это за то, что я не убил этого человека, – сказал Пьер.
– Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо.
– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.