Гроут

Запрос «Гроут» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Гроут (англ. groat) — название английской, а затем британской монеты в 4 пенса.

Гроут в Средние века

Гроут был впервые отчеканен в 1279 году при короле Эдуарде I как подражание французскому «грошу» («гро турнуа», «турнузе»). Французские «гро турнуа» в Нидерландах назывались «гроот» (большой, толстый). В качестве заимствования с голландского и французского языка появилось название английской монеты.

Первый гроут весил 89 гранов (5,8 г) и содержал серебро 925-й пробы (вес пенни, как счетной единицы, составлял 24 грана, и монета в 4 пенса должна была бы весить 96 гранов, однако реальный пенни в то время весил всего 22,25 гранов).

Гроут не получил большого распространения, и регулярная чеканка гроута началась только в 1351 году, в правление Эдуарда III.

Новая монета весила 72 грана (4,67 г), или 3 веса условных пенсов. На аверсе изображался монарх в короне, на реверсе — длинный крест.
Одновременно в 1351 году была начата чеканка серебряной монеты в полгроута. Монеты гроут и полгроута использовали для раздачи бедноте в пасхальную неделю (так называемая Maundy Ceremony).

Внешний вид гроута оставался неизменным до 1502 года, однако качество монеты постоянно ухудшалось. При Генрихе IV (1399—1413) гроут весил уже 60 гранов (3,8 г), при Эдуарде IV (1461-70 и 1471-83) вес снизился до 48 гранов (3,1 г), при Ричарде III (1483—1485) гроут весил уже 3,0 г.

При Генрихе VII (1485—1509) изображение на гроуте изменилось: на аверсе помещали теперь погрудный портрет короля в профиль, на реверсе — герб и крест. Вес же гроута почти не изменился (2,99 г). Примечательно, что при Генрихе VIII гроуты 1509—1526-х годов продолжались выпускаться с портретом Генриха VII.

В царствование Генриха VIII (1509-47) качество гроута окончательно ухудшилось. В 1559 году гроут уже весил 32 грана (2,1 г), а содержание серебра за годы правления этого монарха уменьшилось с 925 пробы до 333-й.

Королева Мария (1553-58) повысила качество гроута; дальнейшее улучшение качества гроута (как и вообще всех серебряных монет) произошло в годы правления Елизаветы (1558—1603): в 1559-60 годах она чеканила гроут весом 32 грана из серебра 913 пробы, в 1560 году — из серебра 925 пробы. Однако уже в 1561 году выпуск гроута был прекращен на долгие годы.
Вышло из употребления и название монеты «гроут». При Карле II (1660-85) чеканка монеты достоинством в 4 пенса была возобновлена, но эта монета уже не называлась гроут.

Гроут в XIX веке

В 1836 году английский король Вильгельм IV возобновил чеканку серебряного гроута весом 1,9 г.

Интересно, что эту монету называли «джоуи» (Joey) по имени члена парламента Джозефа Хьюма, который предложил чеканить специальную монету для оплаты поездки в кэбах на небольшие расстояния. Прозвище монете дали кэбмены, недовольные снижением цены на проезд (раньше для оплаты приходилось давать монету 6 пенсов).

Регулярная чеканка гроута продолжалась вплоть до 1855 года.

Гроут получил широкое распространение в Британской Гвиане. В последний раз его выпустили здесь в 1888 году (с портретом королевы Виктории).

Гроут в других странах

Серебряные монеты гроут и полгроута выпускали в Шотландии с 1357 года. Как и в Англии, шотландский гроут стоил 4 пенса, однако позже его приравнивали к 8 пенсам и даже шиллингу.
В Шотландии название монеты гроут дало даже название мере площади земельного участка, годовая рента которого составляла именно 1 гроут.

Ссылки

• [www.numizmat.net/ Англия и Колонии]. Сайт по Английским монетам с хорошей галереей.
• [www.tclayton.demon.co.uk/ Монеты Англии и Великобритании] (на англ. языке)
• [royalcoins.ru/numizmatic-groat2.html Английская Монета Гроут] (статья на рус. языке)
• [www.coinsmonedas.com/2012/09/great-britain-silver-4-pence-coin-of.html Гроут — Британская серебряная монета в 4 пенса с портретом Короля Георга III, 1820 года.]

Отрывок, характеризующий Гроут

– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)