Гроций, Гуго

Гуго Гроций
Hugo Grotius
голландский юрист-международник
Место рождения:	Делфт, Нидерланды
Альма-матер:	Университет Лейдена
Известен как:	основатель науки международного права

Гуго Гроций (лат. Hugo Grotius) или Гуго де Гроут (нидерл. Hugo de Groot или Huig de Groot; 10 апреля 1583, Дельфт — 28 августа 1645, Росток) — голландский юрист и государственный деятель, философ, христианский апологет, драматург и поэт. Заложил основы международного права, основываясь на естественном праве.

Юность

Гуго Гроций родился во время Нидерландской буржуазной революции (Восьмидесятилетней войны). Его дед, бургундский дворянин, женился во Франкфурте-на-Майне на дочери голландца де Гроота и взял её фамилию, а отец, Иоганн (Ян) де Гроот, переехал в Голландию. Гуго был первым ребёнком в семье Яна де Грота и Алиды ван Оверсхи. Его отец был очень образованным (он учился в Лейдене вместе с великим Юстом Липсием), а также политически активным человеком, и воспитывал сына с ранних лет в традиционной гуманистической традиции, основываясь на учении Аристотеля. Восьмилетним мальчиком Гроций уже писал латинские стихи.

Будучи чрезвычайно усердным учеником, Гуго поступил в Университет Лейдена, когда ему было всего одиннадцать лет (ректором университета был его дядя Корнелис). Здесь он удивлял учителей (Скалигера, Юния и др.) своими обширными познаниями, к которым, казалось, и университет не мог ничего прибавить. Он учился вместе с такими выдающимися интеллектуалами Северной Европы того времени, как Франц Юний (старший), Жозеф Жюст Скалигер и Рудольф Снеллиус.

После окончания Лейденского университета в 1598 году Гроция пригласили сопровождать влиятельного чиновника, великого пенсионария провинции Голландия, Йохана ван Олденбарневелта, в дипломатической миссии во Францию. В возрасте пятнадцати лет Гроций попал на аудиенцию к королю Генриху IV, и его поразительные знания настолько восхитили двор, что король сказал: «Полюбуйтесь на чудо Голландии!». Гроций вращался в интеллектуальных кругах на протяжении всего своего пребывания во Франции, и до возвращения домой Университет Орлеана удостоил его степени доктора права.

Вернувшись на родину, он занялся адвокатурой, выступая иногда и на учёном поприще; так он издал «Satiricon» Марциана Капеллы, снабдив его очень ценными комментариями. Тогда же он перевёл и некоторые математические и астрономические сочинения классических писателей и написал три латинских трагедии («Adamus exul», «Christus patiens» и «Sophomphaneos»).

В Голландии Гроций был назначен адвокатом в Гааге в 1599 году, а позже официальным историографом Государства Голландия (на пост также претендовал Доминик Баудий, профессор риторики в Лейдене) в 1601 году. В 1604 году он впервые обратился к исследованию проблем международного права, когда был задействован в слушаниях по процессу о захвате голландскими купцами португальского судна вместе с его грузом в Сингапурском проливе.

De Indis и Mare Liberum

Голландия находилась в состоянии войны с Испанией и Португалией (поскольку последняя была присоединена к владениям испанских Габсбургов Филиппом II в 1581 г. на основе личной унии), когда загруженное судно — португальская каррака «Санта Катарина» — было захвачено адмиралом Якобом ван Хемскерком в 1603 году. Она имела водоизмещение 1500 тонн и перевозила груз китайского фарфора, проданного потом на торгах в Амстердаме за 3,5 млн гульденов. Китайскую посуду в Голландии ещё много лет называли «карраковым фарфором». Ван Хемскерк служил в Объединённой Амстердамской Компании (которая входила в Голландскую Ост-Индскую Компанию), и, несмотря на то, что он не был уполномочен ни компанией, ни правительством на использование силы, многие из акционеров жаждали оставить принесённые им богатства. Не только правомерность сохранения приза была спорной с точки зрения голландских законов, но и группа акционеров компании (в основном, меннониты) также выступали против силового захвата, основываясь на своих моральных позициях, и, конечно же, португальцы требовали возвращения груза. Результатом скандала были публичные судебные слушанья и острая общественная (в том числе, международная) полемика по поводу данного вопроса. Спор приобрёл такую огласку, что представители компании обратились к Гроцию, чтобы тот подготовил защиту для оправдания захвата.

Результатом творческих усилий Гроция в 1604—1605 годах был объёмный, теоретически обоснованный трактат, который он предварительно назвал «De Indis» («Об Индиях»). Следуя по стопам Франсиско де Витория, Гроций искал почву для защиты захвата в принципах естественного права, в принципе справедливости, который, по его мнению, был попран португальцами, что давало основание голландцам обратиться к силе. В этом он зашёл дальше, чем того требовало дело; его интересовала глубина проблемы и правомерность войны в целом. Трактат не был опубликован полностью во время жизни Гроция. Рукопись была обнаружена в имуществе Гроция и опубликована в 1864 г. под названием «De Jure Praedae commentarius» («Комментарии о праве добычи»). Тем не менее, одна (XII) глава этого трактата была опубликована в виде памфлета под названием «Mare Liberum» («Свободное море») в 1609 году, а принципы, которые Гроций развил в этой работе, положили основу его зрелой работе, посвящённой международному праву, «De jure belli ac pacis» («О праве войны и мира») (1625 г.).

В «Mare Liberum» Гроций сформулировал новый принцип, что море было международной территорией, и все народы свободны в использовании его для мореплавательной торговли. Гроций, заявляя о «свободном море», предоставлял подходящее идеологическое оправдание для политики Голландии.

Англия, жёстко конкурирующая с Голландией за лидерство в мировой торговле, оспаривала эту идею и провозглашала свой суверенитет над водами вокруг Британских Островов. В труде «Mare clausum» («Закрытое море») (1635 г.) Джон Селден предпринял попытку доказать, что море на практике, по сути, имеет свойства сухопутной территории. Таким образом, Селден оправдывал притязания Англии в отношении установления суверенитета над морскими просторами. Автор естественно сталкивался с необходимостью объяснить отрицание подобных прав Испании и Португалии, которое проходило красной нитью в произведениях его соотечественников второй половины XVI века. Он объясняет данное противоречие отсутствием у пиренейских государств силы, способной подкрепить эти права.

Арминианский спор, арест, изгнание

Благодаря продолжению общения с ван Олденбарневелтом, Гроций значительно продвинулся в политической карьере, став постоянным советником Олденбарневелта в 1605 году, и потом Генеральным адвокатом казны (в некоторых источниках — генерального казначея) Голландии, Зеландии и Фрисландии в 1605 году, и потом ратпенсионарием Роттердама (эквивалент мэра) в 1613 году. В 1608 году он женился на Марии ван Рейгерсберген, которая родила ему восьмерых детей (четверо умерли в юности; в Стенфордской энциклопедии сказано, что у них было 3 дочери и 4 сына). Кроме того, она проявила выдающуюся стойкость, которая помогла ему и всей семье пережить бурю, разразившуюся в их жизни.

В эти годы происходил острый теологический спор между сторонниками Якоба Арминия, главного богослова Лейдена, с одной стороны, и ярыми кальвинистами, возглавляемыми Франциском Гомаром, — с другой. В 1610 году, несколькими месяцами позже после смерти своего лидера, арминиане издали его трактат «Возражение» («Ремонстрация»), в которой провозглашалось фундаментальное отрицание позиций учения Кальвина, включая полное отрицание доктрины божественного предопределения. Возглавляемое ван Олденбарневелтом государство заняло позицию терпимости по отношению к спорящим, и к Гроцию обратились с тем, чтобы он написал эдикт, раскрывающий эту политику и следующий ей. Эдикт 1613 года излагал взгляды Гроция, которые он развивал в своих работах на тему церкви и государства: что только базовые принципы, то есть признание существования Бога и Его провидения, важны для основ общественного строя, и они должны быть приняты всеми, в то время как выбор системы взглядов на малопонятные большинству теологические доктрины должен оставаться на личное усмотрение. Присутствие Гуго Гроция в лагере арминиан объясняется также включённостью его в среду крупной купеческой олигархии Голландии, самой богатой из семи провинций, которые входили в Республику Соединённых провинций (как стала называться отделившаяся от владений Габсбургов часть Нидерландов).

Эдикт не имел ожидаемого эффекта, и в республике вспыхнули вооружённые столкновения. Для достижения порядка ван Олденбарневелт разрешил местным властям использовать войска. Такие меры подрывали авторитет штатгальтера, Морица Нассауского, принца Оранского, сына Вильгельма I («Молчаливого»). Мориц решил воспользоваться этим как поводом, чтобы устранить помеху своей власти в лице ван Олденбарневелта (последний, в частности, нарушил Двенадцатилетнее перемирие с Испанией 1609 года против воли Морица) и поддержал гомаристов. Когда Генеральные Штаты Республики Соединённых провинций приняли сторону гомаристов, ван Олденбарневелт попытался мобилизовать военные силы провинции Голландия и продолжать борьбу вплоть до отделения от Республики. Но попытка мятежа провалилась, а арминианство позднее было осуждено как ересь (на синоде в Дордрехте в 1619 г.). Мориц приказал арестовать ван Олденбарневелта и Гроция 29 августа 1618 года. В конечном счёте, ван Олденбарневелт был казнён, а Гроция приговорили к пожизненному заключению в крепости Лувестейн (на реке Маас (Мёз)).

Лишь через 18 месяцев, в 1621 г., ему удалось бежать с помощью жены Марии и служанки. Подробности сам великий юрист излагает в стихотворении, обращённом к сундуку с книгами, в котором его вынесли из заточения. Затем в одежде каменщика он пересёк французскую границу. В сегодняшних Нидерландах Голландский Национальный Музей и музей Принсенхоф в Дельфте заявляют о том, что именно в их коллекции находится этот книжный сундук.

Гроция хорошо встретили в Париже, где у него оставались знакомства, он был удостоен королевской пенсии от Людовика XIII. Именно во Франции Гроций написал свои лучшие труды.

О правде Христианской Религии

Находясь в Париже, Гроций продолжил работу над трактатом "О правде Христианской Религии" (ранняя версия на голландском была опубликована в 1622 году (Bewijs van den waren Godsdienst). Латинский вариант, состоявший из шести книг, был впервые опубликован в 1627 году под названием «De veritate religionis Christianae». Это был первый протестантский труд на тему христианской апологетики. В этой работе ярко раскрывается поэтический дар Гроция.

De Jure Belli ac Pacis

Время жизни Гуго Гроция пришлось на период Восьмидесятилетней войны между Нидерландами и Испанией и Тридцатилетней войны (1618—1648 гг.) между католиками и протестантами Европы. Неудивительно, что Гроций был глубоко обеспокоен вопросами конфликта между государствами и религиями. Его самый известный труд, начатый ещё в тюрьме и оконченный в изгнании в Париже (1623—1625 гг.), был направлен на анализ возможностей избежания и ограничения таких конфликтов. Гроций писал:

Полностью убеждён… что существует общее право народов, которое действует для войны и во время войны, у меня было много весомых причин для того чтобы взяться писать по данному предмету. Во всём христианском мире я наблюдал недостаток в ограничении отношений войны, чего даже варварские народы должны стыдиться; я наблюдал как люди хватаются за оружие по незначительным причинам, или без причины вовсе, и когда оружие было поднято, все забывали о каком-либо уважении права, Бога и человека; это, как будто, в соответствие общему решению, безумие дает всем свободу совершать любые преступления.

Трактат De jure belli ac pacis libri tres («Три книги о праве войны и мира») был опубликован в 1625 году и посвящён Людовику XIII «Христианнейшему королю Французов и Наварры». Трактат развивал систему принципов естественного права, которые являются обязательными для всех людей и всех народов, несмотря на местный обычай. Работа состоит из трёх книг:

• Книга I раскрывает концепции войны и природной справедливости, рассматривая вопросы справедливой войны.
• Книга II определяет три «справедливых причины» для войны: самооборона, возмещение убытка и наказание; детально анализирует основные международно-правовые институты;
• Книга III обращается к вопросу, какими нормами руководствоваться, когда война началась, а также намечает пути к скорейшему прекращению всех войн.

Трактат Гроция имел огромный успех, к 1775 г. он выдержал 77 изданий, большей частью на латыни, но также на голландском, французском, немецком, английском и испанском языках.

Свою концепцию Гроций основывал на теории международного права, разработанной на протяжении XVI в. деятелями т. н. второй схоластики — профессорами университета Саламанки Франсиско де Виторией и Франсиско Суаресом, которых он на протяжении трактата неоднократно называл своими учителями. В свою очередь, трактат Гроция оказал огромное влияние на развитие международного права. Ближайшими последователями Гроция («школа чистого естественного права») стали знаменитые юристы эпохи нового времени Самуэль Пуфендорф, Христиан Томазий, Эмер де Ватель и др.

Последние годы

Многие ремонстранты в изгнании начали возвращаться в Нидерланды после смерти принца Морица в 1625 году, но Гроцию, отказавшемуся принести извинения, которые означали бы признание вины, отказали в репатриации, несмотря на его многочисленные просьбы. Вследствие этого он был вынужден покинуть в 1631 г. Роттердам и получил убежище в Гамбурге. В 1634 году Гроций получил предложение поступить на службу Швеции в качестве посла во Франции. Шведский король Густав II Адольф, незадолго до этого события погибший в битве при Лютцене, был большим почитателем Гроция (говорили, что он всегда держал копию «De jure belli ac pacis» под седлом во время походов), и поэтому глава его правительства Аксель Оксеншерна — регент при малолетней королеве Кристине очень хотел, чтобы Гроций служил Швеции. Гроций принял предложение и поселился в дипломатическом представительстве в Париже, которое оставалось его домом до его ухода со службы. В 1645 году Гроций прибыл в Стокгольм и просил отставки у королевы. Во время обратного пути через Балтийское море корабль, на борту которого находился Гроций, потерпел кораблекрушение. Его прибило к берегу около города Росток. Гроций, измученный и больной, умер 28 августа 1645 года. Его тело перевезли на родину, где его захоронили в Новой Церкви (Nieuwe Kerk) в Дельфте.

Интересные факты

• Девиз Гроция: Fuit hora. (Время бежит)
• Последние слова Гроция: «Понимая многие вещи, я ничего не достиг».
• Эпитафия (надгробная надпись), придуманная для себя самим Гроцием:

Гроций здесь Гуго лежит, батавов изгнанник и узник,
Твой, корона великая шведов, верный посол.

Оригинальный текст (лат.)  

Grotius hic Hugo est, Batavum captivus et exsul
Legatus regni, Suecia magna, tui.

• Гроций стал одним из основателей «Договорной» теории происхождения государства.

Работы

Работы расположены в порядке даты публикации.

• Adamus exul (The Exile of Adam; tragedy) — The Hague, 1601;
• De republica emendanda (To Improve the Dutch Republic; manuscript 1601) — pub. The Hague, 1984;
• Parallelon rerumpublicarum (Comparison of Constitutions; manuscript 1601—1602) — pub. Haarlem 1801—1803;
• De Indis (On the Indies; manuscript 1604—1605) — pub. 1868 as De Jure Praedae;
• Commentary on the Law of Prize and Booty, ed. Martine Julia van Ittersum (Liberty Fund, 2006);
• Christus patiens (The Passion of Christ; tragedy) — Leiden, 1608;
• Mare Liberum (The Free Seas; from chapter 12 of De Indis) — Leiden, 1609;
• The Free Sea, ed. David Armitage (Liberty Fund, 2004);
• De antiquitate reipublicae Batavicae (On the Antiquity of the Batavian Republic) — Leiden, 1610;
• The Antiquity of the Batavian Republic, ed. Jan Waszink (van Gorcum, 2000);
• Meletius (manuscript 1611) — pub. Leiden, 1988;
• Meletius, ed. G.H.M. Posthumus Meyjes (Brill, 1988);
• Annales et Historiae de rebus Belgicus (Annals and History of the Low Countries; manuscript 1612) — pub. Amsterdam, 1657;
• The Annals and History of the Low-Countrey-warrs, ed. Thomas Manley (London, 1665);
• Ordinum Hollandiae ac Westfrisiae pietas (The Piety of the States of Holland and Westfriesland) — Leiden, 1613;
• Ordinum Hollandiae ac Westfrisiae pietas, ed. Edwin Rabbie (Brill, 1995);
• De imperio summarum potestatum circa sacra (On the power of sovereigns concerning religious affairs; manuscript 1614—1617) — pub. Paris, 1647;
• De imperio summarum potestatum circa sacra, ed. Harm-Jan van Dam (Brill, 2001);
• De satisfactione Christi adversus Faustum Socinum (On the satisfaction of Christ against [the doctrines of] Faustus Socinus) — Leiden, 1617;
• Defensio fidei catholicae de satisfactione Christi, ed. Edwin Rabbie (van Gorcum, 1990);
• Inleydinge tot de Hollantsche rechtsgeleertheit (Introduction to Dutch Jurisprudence; written in Loevenstein) — pub. The Hague, 1631;
• The Jurisprudence of Holland, ed. R.W. Lee (Oxford, 1926);
• Bewijs van den waaren godsdienst (Proof of the True Religion; didactic poem) — Rotterdam, 1622;
• Apologeticus (Defense of the actions which led to his arrest) — Paris, 1922;
• De jure belli ac pacis (On the Laws of War and Peace) — Paris, 1625 (2nd ed. Amsterdam 1631);
• The Rights of War and Peace, ed. Richard Tuck (Liberty Fund, 2005);
• De veritate religionis Christianae (On the Truth of the Christian religion) — Paris, 1627;
• The Truth of the Christian Religion, ed. John Clarke (Edinburgh, 1819);
• Sophompaneas (Joseph; tragedy) — Amsterdam, 1635;
• De origine gentium Americanarum dissertatio (Dissertation of the origin of the American peoples) — Paris 1642;
• Via ad pacem ecclesiasticam (The way to religious peace) — Paris, 1642;
• Annotationes in Vetus Testamentum (Commentaries on the Old Testament) — Amsterdam, 1644;
• Annotationes in Novum Testamentum (Commentaries on the New Testament) — Amsterdam and Paris, 1641—1650;
• De fato (On Destiny) — Paris, 1648;

Примечания

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Ссылки

• Гроций, Гуго // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.krugosvet.ru/articles/07/1000774/1000774a1.htm Гроций, Гуго]

Отрывок, характеризующий Гроций, Гуго

Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».