Грузино-добровольческий конфликт

Грузино-добровольческий конфликт — военно-политический конфликт между Добровольческой армией (затем ВСЮР) и Грузинской Демократической республикой в сентябре 1918 — начале 1920.

Первые контакты добровольцев с Грузией

Преследуя Таманскую армию, добровольцы узнали, что в районе Туапсе стоят грузинские части генерала Г. И. Мазниева, при которых находятся шесть сотен кубанцев. Генерал М. В. Алексеев направил грузинам продовольствие, в котором они испытывали нехватку, а 29 августа послал грузинскому правительству письмо, в котором выражал надежду на союз и сотрудничество, и предлагал наладить обмен продовольствия на оружие и боеприпасы . Между тем таманцы выбили Мазниева из Туапсе, и 8 сентября конный полк добровольцев занял город . По другим сведениям, передовые части отряда А. П. Колосовского подошли к Туапсе только 13 сентября, и к тому времени город вновь был занят грузинами .

Мазниев уступил добровольцам северную часть Туапсе. Боеспособность грузинских войск, уже разбитых таманцами при штурме города, была, по мнению белых, настолько низкой, что слабый отряд Колосовского мог бы без труда занять юг Черноморской губернии. Враждебных действий, однако, было решено не предпринимать, поскольку обзаводиться новым врагом добровольцам было ни к чему. Грузинские солдаты, в массе своей, против русских сражаться также не желали, а к службе относились настолько беспечно, что как-то ночью артиллеристы-марковцы похитили у них два орудия и зарядные ящики. А через несколько дней генерал Мазниев, под предлогом развала своих частей, передал русским бронепоезд, получивший название «Витязь» .

Сотрудничества не получилось. Грузия заняла враждебную белым позицию. Генерал Мазниев был отозван, как человек пророссийской ориентации, и заменен генералом Кониевым. Грузинские войска были отведены на 30 километров от Туапсе, и образовали фронт, к которому были стянуты части народной гвардии (до 3 тыс. при 18 орудиях). На побережье у Сочи, Дагомыса и Адлера грузины начали возводить укрепления, а в последних двух пунктах даже высадился небольшой немецкий десант .

Помимо дискриминации русского населения и других национальных меньшинств в самой Грузии, Деникин обвинял грузинские власти в разграблении Сочинского округа (в состав которого до конца 1917 входил и Гагрский участок).

В сочинском округе грузины, по-видимому, не особенно надеялись удержаться, а потому с первых же дней оккупации приступили к разорению его, отправляя все, что возможно, в Грузию. Так была разграблена Туапсинская железная дорога, причём увозились рельсы, крестовины, материалы, даже больничный инвентарь; распродано с аукциона многомиллионное оборудование Гагринской климатической станции, разрушено лесопромышленное дело в Гаграх; уведен племенной скот, разорены культурные имения и т. д. Все это делалось не в порядке «обычаев гражданской войны», а в результате планомерной тифлисской политики.

— Деникин, т. 3, с. 82

Переговоры в Екатеринодаре

По приглашению добровольческого командования грузинское правительство направило в Екатеринодар делегацию во главе с министром иностранных дел Е. П. Гегечкори, которого сопровождал Мазниев. 25—26 сентября состоялись переговоры с грузинами при участии представителей кубанского правительства и рады .

Добровольческую армию представляли Алексеев, Деникин, А. М. Драгомиров, А. С. Лукомский, И. П. Романовский, В. А. Степанов и В. В. Шульгин, начавший в Екатеринодаре издавать газету «Великая Россия». Со стороны Кубанского правительства в переговорах участвовали атаман А. П. Филимонов, глава правительства Л. Л. Быч и Н. И. Воробьев, член правительства по делам здравоохранения.

Важнейшим вопросом была судьба военного имущества бывшего Кавказского фронта. Основные склады располагались на грузинской территории и добровольцы рассчитывали получить вооружение и боеприпасы если и не безвозмездно, в виде союзнической помощи, то хотя бы в обмен на продовольствие.

Другой проблемой был Сочинский округ, оккупированный грузинскими войсками. Добровольцы требовали очистить эту территорию, на которую Грузия не имела никакого права. По сведениям Деникина, из 50 сел этого округа 36 были русскими, 13 — со смешанным населением, и только одно грузинское. Грузины составляли всего 10,8% населения. Был также поднят вопрос и об Абхазии, которая, по мнению белых, была насильственно присоединена к Грузии, но никаких требований на её счёт предъявлено не было . Деникин и Алексеев давали грузинам понять, что если те оставят Сочинский округ, то на Сухумский Добровольческая армия претендовать не будет .

Гегечкори заявил в ответ, что, по его сведениям, в Сочинском округе грузины составляют 22% населения, а в ходе начавшегося затем жаркого спора заявил, что Добровольческая армия не может представлять интересы русского населения, так как является частной организацией. На это ему было сказано, что независимой Грузии было бы лучше заниматься своими внутренними проблемами и не вмешиваться в дела русских, которые сами решат, какие у них организации частные, а какие нет. Напоследок грузинскому представителю ещё раз напомнили о существовании абхазского вопроса.

Кубанский представитель Быч не поддержал добровольцев на переговорах, и вскоре выяснилось, почему. Одновременно с официальными переговорами кубанцы заключили с Грузией тайное соглашение, о котором Быч рассказал 24 ноября на заседании Рады. По его словам, грузины пообещали передать Сочинский округ Кубани .

Обосновавшаяся в Сочи революционная демократия была с этим несогласна. Признавая, что округ экономически тяготеет к Кубани, «Сочинский объединённый совет демократических партий» тем не менее отказался входить в её состав, не желая оказываться под властью военной диктатуры. 1 октября он постановил, что грузинское правительство должно немедленно особым декретом временно присоединить округ к своей республике, а также упомянутое правительство должно установить товарообмен с Кубанью, чтобы обеспечить население продовольствием ,.

Деникин по этому поводу ехидно заметил:

Итак, «свободы» — грузинские, а хлеб — русский.

После провала переговоров Деникин закрыл границу с Грузией .

По мнению белых генералов, враждебная позиция Грузии была следствием её зависимости от Германии .

Сочинский конфликт

Деникинские войска встали южнее Туапсе, заняв передовыми частями (батальон кубанских стрелков и взвод 1-й батареи марковцев) село Лазаревское. Против них у станции Лоо стояли грузинские войска генерала Кониева . Белые опасались столкновения с немецкими войсками, а потому некоторое время в Сочинском округе сохранялось положение «ни мира, ни войны». Продолжалось разграбление округа грузинами и притеснения русского и армянского населения. Блокада и натуральный налог, введённый грузинами, усилили начавшийся в округе голод. Жители округа направляли добровольцам послания и депутации с просьбой освободить их от грузинской оккупации. При этом меньшевики и эсеры продолжали поддерживать Грузию .

Наступление белых

22 декабря из-за начавшейся грузино-армянской войны начался отвод грузинских войск из Сочинского округа. Деникин воспользовался ситуацией и приказал своим частям, не вступая в бой с грузинами, занимать оставляемые ими территории. 29 декабря грузины оставили станцию Лоо, которую тотчас заняли добровольцы. Затем отступление грузин приостановилось и в течение месяца стороны занимали позиции на реке Лоо .

22 января Деникин получил от командующего английскими силами на Кавказе генерала Форестье-Уокера сообщение с требованием остановить продвижение в сочинском округе до получения согласия британского командования. 27 января Деникин направил протест британскому командующему на Балканах и Чёрном море генералу Дж. Милну .

Тем временем в прифронтовом и адлерском районе началось армянское восстание. Грузинское правительство 31 января приняло решение о карательной экспедиции. Несколько дней грузины при помощи артиллерии громили восставшие армянские села. Армяне обратились за помощью к Деникину и тот приказал войскам занять Сочинский округ . Командующий войсками в Черноморье генерал М. Я. Бурневич предъявил Кониеву ультиматум с требованием сдать оружие и боеприпасы . 6 февраля белые с боем перешли реку Лоо и заняли Сочи, а затем за четыре дня заняли весь округ, дойдя до реки Бзыбь. Генерал Кониев и его начальник штаба были взяты в плен, в Сочи было интернировано 43 офицера и 700 солдат, которых затем отправили в Грузию. В ответ в Грузии усилили репрессии против русских .

Наступление белых вызвало восстания абхазов и армян в Сухумском округе. Их представители вновь просили помощи у Деникина. 14 февраля тот направил Милну и Уокеру телеграмму с предложением объявить Сухумский округ нейтральным, вывести оттуда грузинские войска и администрацию, и передать функции управления и поддержания порядка абхазским формированиям .

Англичане, выступившие в поддержку Грузии, пытались оказать давление на Деникина, в ультимативной форме потребовав очищения Сочинского округа, угрожая в противном случае прекратить военные поставки, но получили решительный отказ . Дальнейшие переговоры ни к чему не привели, и британцам пришлось ограничиться вводом роты солдат в Гагру. Эта часть стала на реке Бзыби, разделив противоборствующие стороны, с которых было взято обещание не переходить реку .

Наступление грузин

Весной 1919 года Деникин перебросил большую часть войск с грузинского фронта на более важные направления. Англичане дали ему официальные заверения, что не допустят переправы грузин через Бзыбь. Тем не менее, к началу апреля грузины сосредоточили за Бзыбью 5 — 6 тыс. человек и 20 орудий, готовясь к наступлению .

При поддержке Грузии 8 апреля в Сочинском округе началось восстание «зеленых» .

17 апреля грузины перешли Бзыбь и ударили по передовому отряду белых: Кавказскому офицерскому полку генерала Ушака. Белые отбили атаку, но оказалось, что высоты в тылу заняты зелеными. Войскам пришлось отходить за реку Мзымту с большими потерями. Только 20 апреля высланные из Сочи подкрепления овладели Адлером и Пластунским, базой восстания, после чего движение зеленых пошло на убыль. Грузины дошли до Мзымты, но затем отступили на Мехадырь .

Стабилизация фронта

Деникин вновь закрыл границу с Грузией и приказал войскам Черноморья перейти в наступление и занять Сочинский и Сухумский округа. Однако, к 3 мая на фронте удалось собрать только 2 800 человек при 13 орудиях. Флот также был слишком слаб для проведения десанта: имевшиеся корабли были заняты обороной керченских позиций .

Эти обстоятельства заставили белого командующего согласиться на просьбу генерала Ч. Бриггса отменить наступление и провести с Грузией переговоры при английском посредничестве . Бриггс встретился в Тифлисе с Н. Н. Жордания и дважды вел переговоры с представителями грузинского правительства, которых предупредил о том, что не следует игнорировать интересы русских, ибо «англичане уйдут, а Россия останется навсегда». Переговоры ни к чему не привели. Грузины категорически отказались отходить с Мехадыри, несмотря на формальные требования со стороны англичан в апреле и июне, так как надеялись, что Парижская мирная конференция установит выгодные для них границы ,. По мнению грузинского правительства, территория между Мехадырью и Бзыбью была необходима как буфер против возможных враждебных действий Добровольческой армии.

Линия фронта стабилизировалась на Мехадыри, и до весны 1920 продолжалось затишье, прерываемое время от времени мелкими пограничными столкновениями. С лета 1919 и до весны 1920 белые держали на Черноморском побережье от 2,5 до 6,5 тыс. человек, как для защиты от грузин, так и для противодействия зелёным, которые, по словам Деникина, «состояли неизменно под особливым покровительством Грузии, предоставлявшей приют, помощь и свободу действий возглавлявшим их организациям» .

Помимо Сочинского округа Деникин требовал возвращения в состав Черноморской губернии Гаргрского участка, который был передан в её состав в 1905 по экономическим соображениям, но в конце 1917 был возвращён Сухумскому округу решением Закавказского комиссариата .

Грузия и антиденикинское восстание в Чечне и Дагестане

Обеспокоенные продвижением Добровольческой армии на Северном Кавказе, которое не смогли остановить даже англичане, тщетно пытавшиеся запретить Деникину заходить южнее Петровска-Порта, Грузия и Азербайджан 16 июня 1919 заключили оборонительный союз против белых . В коллективном заявлении Грузии, Азербайджана и Горской республики, направленном 20 июня Верховному совету Антанты, отдельно говорилось об угрозе существованию этих государственных образований со стороны добровольцев .

Грузия, также как и Азербайджан, оказывала активную поддержку восстанию против Деникина, начавшемуся в августе 1919 в Чечне и Дагестане, и объединившему под своими знаменами большевиков, исламских фанатиков из Чечни, часть горцев Дагестана, турецких панисламистов и Горское правительство. По мнению Деникина, грузинские политики стремились помочь созданию на Северном Кавказе независимой горской республики, которая могла бы стать буфером между Грузией и Россией .

Грузинское правительство направило, главным образом, в Чечню, оружие, партизанские отряды из пленных красноармейцев, грузинский «легион», несколько десятков офицеров-инструкторов под общим начальством генерала Кереселидзе. Повстанческий меджлис назначил Кереселидзе «верховным главнокомандующим войсками горской республики» . Это, впрочем, было чисто формальным назначением, и на самом деле повстанцами командовал Нури-паша.

Попытки решения конфликта

Представитель Деникина в Грузии генерал Н. Н. Баратов пытался добиться мирного решения конфликта, но его миссия не достигла успеха. Сам Баратов стал жертвой большевистского теракта. 13 сентября, проезжая по улице Тифлиса, взрывом двух бомб был тяжело ранен в ногу, и её пришлось ампутировать .

Нотой от 28 сентября Деникин потребовал у англичан обеспечить ему тыл «без кровопролития, проведя мирным путём все необходимые для меня меры», оставляя, в противном случае, за собой свободу действий.

Так как англичане не помогли, в ноябре Баратов был отозван из Грузии, а сама эта страна подверглась экономической блокаде, что было для неё весьма чувствительным, вследствие случившегося в том году неурожая .

Это, а также спад чеченско-дагестанского восстания, вынудило Грузию умерить свою агрессию и отозвать из Чечни Кереселидзе. Грузины начали зондировать почву для переговоров. Деникин предъявлял только одно требование: очистить Сочинский округ, отведя войска за реку Бзыбь .

Затем грузины взяли паузу, выжидая, чем закончится большевистское наступление, и в январе, когда войска Деникина потерпели поражение и отступили на Дон и Северный Кавказ, а большевики предложили Грузии признать её независимость, тифлисское правительство отложило посылку миссии .

На предложение большевиков о совместных действиях против Деникина, грузинское правительство ответило отказом .

Грузия и черноморские повстанцы

Восстание зеленых в Черноморье было, в основном, подавлено к октябрю 1919 генералом С. К. Добророльским, однако, 18 ноября в Гагре под покровительством Грузии был собран «Делегатский съезд черноморского крестьянства», на котором был избран «Комитет освобождения» во главе с Самариным-Филипповским и «главный штаб» во главе с Н. В. Вороновичем, который занялся формированием ополчения .

Воспользовавшись тем, что к середине декабря почти все боеспособные войска были переброшены Деникиным на север против наступавшей Красной армии, Воронович собрал в нейтральной полосе отряд в 600 человек и 28 января двинулся на Адлер. На сочинском фронте он был поддержан перешедшим в наступление батальоном грузинской народной гвардии, «от которого официально отреклось грузинское командование» .

Таким образом, Грузия вновь попыталась решить сочинский конфликт, используя повстанческое движение, но при этом опасалась переходить к открытой агрессии. Серьёзных последствий эта акция не имела, так как черноморские зеленые в основном ориентировались на большевиков, а Грузию использовали лишь как временного союзника. Кроме того, в марте 1920 Красная армия вышла к границам Черноморской губернии, и грузинам пришлось отказаться от надежды расширить свою территорию за счёт Сочинского округа.

Итоги и выводы

Деникин надеялся, что Грузия станет союзником против большевиков, а потому открытая враждебность к России и русским, проявленная тифлисским режимом, приводила его в возмущение. Искреннее удивление у белых вызывала наивная вера грузинских политиков в то, что Парижская конференция решит вопрос о независимости их страны и установит выгодные для них границы . Международная конференция не имела полномочий для решения вопросов, относящихся к внутренним делам России и являющихся предметом для двусторонних переговоров между центром (когда там будет восстановлена законная власть) и провозгласившими независимость окраинами. И даже если бы Верховный совет Антанты принял какое-либо решение, никто в России с этим мнением считаться бы не стал, поскольку ни один из боровшихся в Гражданской войне политических режимов на переговоры в Версале допущен не был.

С другой стороны, Деникин отказывался признавать независимость кавказских республик, и только обещал, что будет считаться с ней де-факто, и не станет эти страны оккупировать. Решение же вопросов о независимости, границах и прочем полагал компетенцией Учредительного собрания . Это было вполне в духе политики добровольцев, и с формальной точки зрения являлось законным и справедливым (о чём, в частности, говорил грузинским представителям генерал Бриггс ). Однако, существовали вполне резонные опасения, что в случае победы над большевиками Учредительное собрание лишь юридически оформит волю победителей, а раз Деникин в ходе войны отказывался дать гарантии независимости, то можно ли было рассчитывать на то, что он предоставит оную после окончания войны?

Конфронтация оказывалась неизбежной, вследствие негибкой позиции добровольцев с одной стороны, и неразумных территориальных претензий грузин — с другой. Англия же проводила типичную политику двух рук — одновременно поддерживая и белое движение, и его противников, чтобы дать возможность лимитрофам оформить свою государственность до окончания гражданской войны, и, тем самым, ослабить возрождающуюся Россию.

Литература

• Авалиани С. Грузия и Добровольческая армия. — Одесса, 1919
• Авалов З. Д. Независимость Грузии в международной политике 1918—1921 гг. — Париж, 1924
• Деникин А. И. Очерки русской смуты. Том 3. Белое движение и борьба Добровольческой армии. Май — октябрь 1918. — Мн.: Харвест, 2002. — 464 с. — ISBN 985-13-1148-0
• Деникин А. И. Очерки русской смуты. Том 4. Вооружённые силы юга России. Распад Российской империи. Октябрь 1918 — январь 1919. — Мн.: Харвест, 2002. — 560 с. — ISBN 985-13-1145-6
• Деникин А. И. Очерки русской смуты. Том 5. Вооружённые силы юга России. Заключительный период борьбы. Январь 1919 — март 1920. — Мн.: Харвест, 2002. — 464 с. — ISBN 985-13-1149-9
• [www.nivestnik.ru/2008_2/r2.shtml Карпенко С. В. «Россия на Кавказе останется навсегда»: Добровольческая армия и независимая Грузия (1918—1919 гг.)]
• Марковцы во Втором походе на Кубань // Второй Кубанский поход и освобождение Северного Кавказа (Сост. С. В. Волков). — М.: ЗАО Центрполиграф, 2002. — 639 с. — ISBN 5-227-01652-6

См. также

• Гражданская война в Черноморье и Сухумском округе (1917—1918)

Отрывок, характеризующий Грузино-добровольческий конфликт

– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.