Социал-демократическая партия Грузии (меньшевиков)

Социал-демократическая партия Грузии
груз. საქართველოს სოციალ-დემოკრატიული პარტია
Лидер:	Ной Жордания
Дата основания:	1918
Дата роспуска:	1926
Штаб-квартира:	Тбилиси
Идеология:	Социал-демократия
Интернационал:	Социалистический рабочий интернационал
Партийная печать:	«Эртоба» (с груз. — «Единство»)

К:Политические партии, основанные в 1918 году

К:Исчезли в 1926 году Грузинская социал-демократическая партия (груз. საქართველოს სოციალ-დემოკრატიული პარტია) — марксистская партия, существовавшая в Грузии с 1918 по 1926 годы. Ведущая политическая сила в Грузинской Демократической Республике.

Предыстория

Первой социал-демократической организацией Грузии стала литературно-политическая группа «Месаме-даси» (груз. მესამე დასი; рус. «Третья группа»), основанная в 1892 году в Зестафони марганцепромышленником Иосифом Какабадзе, агрономом Евгением Вацадзе, беллетристом Эгнатэ Ингороква (Ниношвили), сыном священника Дмитрием Каландарашвили, бывшим воспитанником Тифлисской духовной семинарии Силибистро Джибладзе и бывшим студентом Харьковского ветеринарного института Николаем (Карло) Чхеидзе. Позднее группа превратилась в политическую организацию грузинских социалистов-марксистов. После создания Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП), объединившей многочисленные социал-демократические группы Российской империи в единую партию, «Месаме-даси» присоединилась к ней, сохранив при этом своё название и организационную самостоятельность. В 1903 году был образован Кавказский союз РСДРП и «Месаме-даси», подчинившись партийной дисциплине, влилась в его состав, прекратив своё существование как отдельная организация. Юридически это было оформлено на II съезде РСДРП в том же 1903 году. Потеряв организационную самостоятельность «Месаме-даси» сохранилась как литературная группа и как название грузинских социал-демократов.

После раскола российской социал-демократии на меньшевиков и большевиков, большая часть членов «Месаме-даси», в том числе Ной Жордания, Исидор Рамишвили, Силибистро Джибладзе, Николай Чхеидзе, Ираклий Церетели, постепенно примкнули к меньшевикам. Часть грузинских социал-демократов, среди которых были Иосиф Джугашвили (Сталин), Серго Орджоникидзе и Филипп Махарадзе, присоединились к большевикам.

Некоторые деятели грузинской социал-демократии, Николай Чхеидзе, Акакий Чхенкели, Евгений Гегечкори, Исидор Рамишвили, Ираклий Церетели, Ной Жордания, были избраны в Государственную Думу либо в думы Тифлиса или Кутаиси. Грузинские меньшевики активно участвовали в революции 1905 года, в частности, в Гурии, где была провозглашена крестьянская республика.

В 1917 году ряд деятелей грузинской социал-демократии приняли участие в российской революции. Николай Чхеидзе с февраля по октябрь 1917 года возглавлял Исполнительный комитет Петроградского Совета, коллегиального представительного органа власти, пользовавшегося огромным влиянием не только в Петрограде, но и по всей России. Ираклий Церетели с мая по октябрь занимал должность вначале министраа почт и телеграфов, а затем министра внутренних дел Временного правительства России.

Акакий Чхенкели в марте 1917 года был назначен членом Особого Закавказского Комитета (ОЗАКОМ), органа Временного правительства России по управлению Закавказьем. С ноябре 1917 года по февраль 1918 года Евгений Гегечкори руководил Закавказским комиссариатом, правительством Закавказья, созданным грузинскими меньшевиками, эсерами, армянскими дашнаками и азербайджанскими мусаватистами и заменившим ОЗАКОМ. В феврале 1918 года в Тифлисе прошло первое заседание Закавказского Сейма, созванного Закавказским комиссариатом как представительный и законодательный орган государственной власти в Закавказье. Председателем Сейма стал Николай Чхеидзе, к тому времени уже покинувший Петроград. Главой первого правительства Закавказской демократической федеративной республики, провозглашённой Сеймом стал Акакий Чхенкели. Его сменил Евгений Гегечкори.

История

В 1918 году после фактического распада Российской империи грузинские меньшевики отделились от Российской социал-демократической рабочей партии (меньшевиков) и образовали Грузинскую социал-демократическую партию. К августу 1918 года партия насчитывала свыше 70 тыс. человек. Центральным печатным органом партии стала газета «Эртоба» (с груз. — «Единство»), выходившая в Тифлисе в 1917—1921 годах.

В число наиболее известных членов партии входили входили Николай Чхеидзе, Евгений Гегечкори, Григол Лордкипанидзе, Исидор Рамишвили, Сеид Сардионович Девдариани, Константин Андроникашвили, Ной Жордания, Ираклий Церетели, Акакий Иванович Чхенкели, Михаил Хундадзе, Евгений Гваладзе, Акакий Андгуладзе.

На выборах в Учредительном Собрании Грузинской Демократической Республики 14 февраля 1919 года партия набрала 81,5 % голосов и 109 мандатов из 130. Пользуясь широкой поддержкой среди населения Грузии социал-демократы доминировали в политической жизни страны. Так, если в первое правительство независимой Грузии также вошли национальные демократы и социал-федералисты, то два последующих кабинета социал-демократы смогли сформировать самостоятельно после отказа других партий. За время правления социал-демократы приняли 126 законов.

Находясь у власти грузинские социал-демократы столкнулись с целым рядом проблем. В частности, офицерский состав только что созданной грузинской национальной армии был как правило укомплектован офицерами Российской императорской армии, которым руководство партии не всегда доверяло, а формирующаяся Национальная гвардия представляла собой ополчение, не отличавшееся высокой дисциплиной. Военный вопрос был особенно актуальным на фоне пограничные споров с Турцией, Арменией и Азербайджаном, а также конфликтов с абхазами и осетинами. После окончательного поражения Германии в Первой мировой войне встал вопрос о налаживании отношений со странами Антанты, что осложнялось близкими отношениями властей Грузии с немцами после заключения теми Брестского мира. Так, к примеру, Франция де-юре признала Грузинскую Демократическую Республику только в феврале 1921 года, меньше чем за месяц до установления в Грузии советской власти.

В эмиграции

После того как стало ясно, что установление советской власти в Грузии (февраль—март 1921) неизбежно, 16 марта парламент поручил правительству продолжить сопротивление за пределами страны. Лидеры грузинских социал-демократов эмигрировали и образовали во Франции «Заграничное бюро» и правительство в изгнании. В 1922 году эмигрировавшие лидеры грузинских меньшевиков вошли в состав «Паритетного комитета антибольшевистских партий Грузии». В 1923 году партия вошла в Социалистический рабочий интернационал. Во Франции грузинские социал-демократы издавали журналы «Борьба» и «Наш флаг».

После установления в Грузии советской власти и вхождения республики в состав СССР грузинские социал-демократы продолжали свою деятельность, но уже подпольно. В августе 1924 года члены партии приняли активное участие в организации крупного антисоветского восстания в Грузии, после провала которого деятельность партии была прекращена сотрудниками ОГПУ. Так, 1 сентября 1924 года был казнён Ной Хомерики, бывший министр сельского хозяйства, тайно вернувшийся в Грузию в 1923 году, чтобы участвовать в подготовке восстания. Впрочем, нахождение за границей тоже было опасным для политэмигрантов. Например, Ной Рамишвили был убит в 1930 году в Париже. Вплоть до 1950-х годов грузинские социал-демократы в изгнании пытались поддерживать связи с родиной, направляя туда своих эмиссаров.

Во время Второй мировой войны грузинские социал-демократы в изгнании разделились по вопросу об отношении к III Рейху и его войне с СССР. Меньшая часть выступила в пользу нейтралитета по отношению к Германия, надеясь, что она поможет освобождению Грузию от советской оккупации, но большинство, в том числе Ираклий Церетели, встали на позицию противостояния национал-социализму.

Программа партии

Грузинская социал-демократическая партия ставила перед собой следующие цели:

• Разработка и принятие Конституции
• Установление в Грузии парламентской системы.
• Введение всеобщего избирательного права для мужчин и женщин, а также иностранцев, проживших на территории Грузии более 20 лет.
• Формирование национальной армии под контролем правительства и Национальной гвардии под парламентским контролем.
• Национальные символы (гимн, флаг и герб).
• Повышение уровня грамотности и развитие системы образования.
• Ограничение рабочей недели 48 часами.
• Административная реорганизация.

Ссылки

• Mirian Méloua: [www.colisee.org/article.php?id_article=2495 La Ière République de Géorgie (1918-1921)]. 18.11.2013 (фр.)
• Mirian Méloua: [www.colisee.org/article.php?id_article=1720 La Ière République de Géorgie en exil en France]. 24.06.2011 (фр.)
• Mirian Méloua: [www.colisee.org/article.php?id_article=2502 Géorgie: les partis politiques avant 1991]. 21.02.2013 (фр.)
• Stephen F. Jones: [books.google.com/books?id=srEzMdMN-z0C&pg=PA201&dq=surami&as_brr=0&sig=j5buCJPb78sCB-Fz3Vi0emziCYg#PPA169,M1 Socialism in Georgian Colors: The European Road to Social Democracy, 1883-1917]. Harvard University Press, 2005. ISBN 0-674-01902-4

Отрывок, характеризующий Социал-демократическая партия Грузии (меньшевиков)

– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.